— Ну что, кормить сегодня будут? — протянул Вадим, не отрывая мутного взгляда от мельтешащих на экране телевизора картинок. Его голос, ленивый и чуть гнусавый, растекался по небольшой гостиной, смешиваясь с искусственным смехом какого-то ситкома.
Кира, едва переступив порог квартиры, почувствовала, как остатки сил, собранные в кулак на последнем рабочем совещании, предательски покидают её. Сумка с документами тяжело оттягивала плечо, а гудящие ноги в элегантных, но беспощадных лодочках мечтали только об одном – скинуть эти оковы.
Воздух в квартире был спёртый, пахло вчерашней едой и чем-то ещё, неуловимо вадимовским – смесью его парфюма и лёгкого запаха застоявшегося диванного существования. Он, судя по всему, был дома уже пару часов, и единственным его достижением за это время стало проминание подушек и углубление канавки на диване.
— В холодильнике есть вчерашний суп и плов, — устало произнесла Кира, проходя в прихожую и с облегчением избавляясь от туфель. Каждая косточка на ступнях благодарно заныла. Голова была тяжёлой, а перед глазами всё ещё стояли цифры из отчётов. Мечта о горячем душе и хотя бы получасе тишины казалась сейчас недостижимым раем.
Вадим картинно поморщился, его пухлые губы скривились в брезгливой гримасе. Он даже не повернул головы, продолжая гипнотизировать экран.
— Опять твой плов? Кир, ну сколько можно? Я хочу отбивных. Таких, знаешь, сочных, с хрустящей корочкой. И картошечки жареной, с лучком. Как мама делает. Вот это еда! А не твои эти… остатки.
Кира глубоко вздохнула, стараясь удержать внутри рвущееся наружу раздражение. Она прошла на кухню, механически открыла кран, чтобы набрать стакан воды. Спиной она чувствовала его выжидающий взгляд, полный детской обиды и взрослого эгоизма.
— Вадик, я устала. У меня сегодня был адский день, нет сил на отбивные и картошку. Ешь, что есть. Или, — она сделала глоток прохладной воды, которая, казалось, немного охладила кипящий мозг, — сделай сам. Руки вроде на месте.
Этого Вадим стерпеть не мог. Слово «сам» прозвучало для него как личное оскорбление, как посягательство на его священные права мужа и, что важнее, любимого сына своей матери.
— Са-ам? — он наконец оторвался от телевизора и сел на диване, его лицо выражало крайнюю степень возмущения. — С какой это стати я должен сам? Ты жена или кто? Моя мама всегда мне готовила то, что я хочу! И не выпендривалась, заметь! Никогда! Она бы на полчасика раньше с работы ушла, если бы знала, что я голодный буду ждать её отбивные!
Терпение Киры, и без того истончившееся за долгий рабочий день и годы подобных сцен, лопнуло с оглушительным треском. Горячая волна гнева поднялась изнутри, обжигая горло.
— Так вот шёл бы к своей маме, раз она такая идеальная! — выкрикнула она, резко разворачиваясь. Голос её звенел от накопившейся усталости и обиды. Она и не собиралась идти за ним в комнату, хотела просто выпить воды и скрыться в ванной, но его слова, его самодовольное лицо вывели её из себя окончательно.
Вадим вскочил с дивана и быстрыми, тяжёлыми шагами направился за ней на кухню. Его обычно вялое лицо исказилось злобой, глаза сузились, а ноздри раздувались. Он надвигался на неё, как грозовая туча.
— Ах ты так, да?! Я тебе сейчас покажу, как со мной разговаривать! Как языком своим поганым трепать! Его рука взметнулась вверх, широкая ладонь была готова влепить ей увесистую пощёчину, такую, от которой в глазах бы потемнело.
Но Кира, словно предчувствуя, или это сработал животный инстинкт самосохранения, резко дёрнулась в сторону. Рука мужа с силой просвистела буквально в миллиметре от её щеки, обдав лицо горячим воздухом.
В следующее мгновение её пальцы сами собой нащупали на кухонной столешнице что-то твёрдое и тяжёлое. Это была массивная деревянная разделочная доска, подарок свекрови на какую-то годовщину, с выжженным неумелым узором. Кира её ненавидела, но сейчас она оказалась как нельзя кстати.
Не раздумывая ни секунды, не анализируя последствий, она развернулась, словно на пружине, и со всего маху, вложив в удар всю свою ярость, всю накопившуюся горечь и усталость, огрела Вадима этой доской плашмя по его самодовольной физиономии.
Раздался глухой, влажный звук и тут же дикий, почти поросячий визг. Вадим схватился за лицо, из-под его пальцев на светлый кухонный фартук закапало что-то тёмное. Он отшатнулся, глаза вылезли из орбит от боли и изумления.
— Быстро собрал свои манатки, и пошёл вон из моей квартиры! У тебя есть любимая мамочка, вот и вали жить к ней!
Она, не давая ему опомниться, рванула в прихожую, одним движением распахнула входную дверь настежь. Затем, как фурия, метнулась к их общему шкафу-купе, выхватывая оттуда его рубашки, мятые джинсы, дурацкие футболки с принтами, носки, трусы – всё, что попадалось под руку, и с яростью швыряла эти тряпки на лестничную площадку.
Вещи летели комками, шлёпались на пыльный кафель, создавая вокруг Вадима, который всё ещё стоял на кухне, скуля и прижимая руки к разбитому носу и наливающейся синевой скуле, хаотичную кучу. Он, ошарашенный, мычащий что-то нечленораздельное сквозь пальцы, попытался было двинуться ей наперерез, остановить этот ураган.
Но Кира, распалённая, с горящими глазами, была неудержима. Она схватила его за рукав свитера, который он так любил, потому что «он такой же, как у папы был», и с неожиданной силой вытолкала его из квартиры следом за его барахлом. Затем, с лязгом, захлопнула тяжёлую металлическую дверь и дважды повернула ключ в замке.
За дверью, на тускло освещённой лестничной площадке, Вадим осел на разбросанные вещи, как мешок с картошкой. Его лицо горело, разбитый нос пульсировал тупой, распирающей болью, а во рту ощущался противный металлический привкус крови, смешанный со слезами унижения и злости, которые он тщетно пытался сглотнуть.
Он трогал пальцами скулу, куда пришёлся основной удар тяжёлой доски, и шипел от каждого прикосновения. Кожа под пальцами стремительно наливалась багровым, а потом иссиня-чёрным цветом. Это было не просто больно – это было унизительно. Его, Вадима, ударила женщина! Его собственная жена! И не просто шлёпнула, а огрела, как какого-то пса, этим проклятым куском дерева!
Несколько минут он сидел так, ошалело глядя на кучу своих вещей – вот его любимая, хоть и немного потёртая, футболка с дурацкой надписью, которую Кира всегда терпеть не могла, вот пара носков, непарных, как всегда.
Ярость клокотала в нём, смешиваясь с жалостью к себе, такому несчастному и непонятому. Эта гадюка, эта мегера! И за что? За то, что он просто хотел нормальной еды? За то, что он напомнил ей о её прямых обязанностях?
Он шарил по карманам джинсов, которые успел натянуть, прежде чем его так бесцеремонно выставили. Телефон! Ну конечно, телефон. Дрожащими, испачканными в крови пальцами он набрал самый главный номер в своей жизни, единственный номер, который никогда его не подводил.
— Ма… Мам? — голос его был жалким, сдавленным, с нотками откровенного нытья. — Мам, это я… Вадик… В трубке послышался встревоженный, но мгновенно мобилизовавшийся голос Светланы Аркадьевны.
— Ваденька? Сыночек, что случилось? Что с голосом? Ты где?
— Мам, она… она меня выгнала! — заскулил Вадим, преувеличенно всхлипывая. — Кирка эта твоя… она совсем с ума сошла! Представляешь, я попросил её ужин приготовить, по-человечески попросил, а она… она на меня с доской кинулась! Ударила! Вот, нос разбила, вся морда опухла! И вещи мои все вышвырнула на лестницу! Мам, приезжай, пожалуйста! Она меня чуть не убила! Она ненормальная!
Светлана Аркадьевна на том конце провода на мгновение замолчала, и Вадим почти физически ощутил, как в ней закипает праведный гнев. Он знал свою мать. За своего «сыночку» она была готова перегрызть горло кому угодно, а уж какой-то там «вертихвостке-невестке» – и подавно.
— Что-о-о?! — рявкнула она в трубку так, что Вадим невольно отстранил телефон от уха. — Эта… эта дрянь посмела поднять руку на моего сына?! Да я её сейчас… Я ей покажу, как моего мальчика обижать! Сиди там, Ваденька, никуда не уходи! Мама сейчас приедет и разберётся с этой гадюкой! Я ей устрою! Она у меня попляшет!
Не прошло и двадцати минут, хотя Вадиму они показались вечностью, проведённой на холодном кафеле среди своего жалкого скарба, как на первом этаже тяжело хлопнула входная дверь подъезда, и по лестнице застучали быстрые, решительные каблуки. Этот звук Вадим узнал бы из тысячи. Это была поступь его матери, идущей в бой.
Светлана Аркадьевна, женщина крупная, с властным лицом возникла на площадке, как фурия. Увидев сына, сидящего на куче тряпья с распухшим и окровавленным лицом, она издала звук, средний между боевым кличем валькирии и рычанием разъярённой медведицы.
— Сыночек мой! Что она с тобой сделала, изверг! — она подлетела к нему, не обращая внимания на разбросанные вещи, и попыталась осмотреть его «раны», причитая и охая. — Ах ты ж, кровиночка моя! Да я её сейчас в порошок сотру!
Вадим, почувствовав мощную поддержку, тут же воспрял духом и начал жаловаться ещё активнее, добавляя красочных деталей о «немотивированной агрессии» и «зверском нападении» Киры. Светлана Аркадьевна, наскоро обработав его жалобы, развернулась к двери квартиры Киры, словно танк к вражескому доту. Её лицо пылало праведным гневом, а глаза метали молнии.
Она со всей силы несколько раз ударила кулаком по металлической поверхности двери. Звук получился гулким и угрожающим.
— Кира! А ну-ка открой немедленно! Слышишь меня, негодница?! Это я, Светлана Аркадьевна! Выходи, поговорим! Ты что себе позволяешь, паршивка?! Руки на моего сына поднимать?! Да я тебя сейчас научу мужа уважать!
Из-за двери не доносилось ни звука. Кира, очевидно, затаилась, решив не вступать в переговоры с «тяжёлой артиллерией». Но это только подстегнуло Светлану Аркадьевну.
— Ах, ты ещё и прячешься, трусиха?! — её голос поднялся на несколько тонов, приобретая визгливые нотки. — Думаешь, отсидишься там?! Не выйдет! Я всё равно до тебя доберусь! Открывай, я сказала! Или я эту дверь выломаю вместе с твоей никчёмной душонкой! Ты что устроила, а?! Вадик мой из-за тебя страдает! Он, может, сотрясение получил, а ты тут заперлась! Бессовестная!
Она снова забарабанила в дверь, теперь уже ногами, не заботясь о приличиях или соседях. Вадим, стоящий чуть поодаль, с удовлетворением наблюдал за этой сценой. Вот теперь Кирке точно не поздоровится. Мама покажет ей, где раки зимуют. Он даже немного приосанился, забыв на мгновение о боли. Представление только начиналось.
— Открывай, змея подколодная! Открывай, я тебе говорю! — Светлана Аркадьевна не унималась, её кулаки с новой силой обрушивались на металлическую преграду, словно она задалась целью пробить в ней дыру исключительно силой своего негодования.
Голос её, и без того резкий, теперь напоминал скрежет плохо смазанной пилы по металлу. — Думаешь, я так просто отступлюсь? Не на ту напала! Я своего сына в обиду не дам! Ты его покалечила, дрянь бесчувственная, а теперь забаррикадировалась, как крыса в норе!
Вадим, стоящий чуть поодаль, подпитываемый материнской яростью, тоже решил внести свою лепту. Он приложил ладонь к разбитому носу, стараясь придать своему голосу как можно больше страдания.
— Кир, ну ты чего? Мама дело говорит! Выйди, поговорим нормально! Я же не со зла… Ты сама начала! Зачем было сразу драться? Я же просто… отбивную хотел…
Внутри квартиры, прислонившись спиной к холодной двери, Кира стояла неподвижно. Сердце всё ещё колотилось где-то в горле, последствие адреналинового всплеска, но ум был на удивление ясным и холодным.
Она слышала каждое слово, каждый удар, каждое преувеличенное Вадиково стенание. И с каждой минутой этой осады в ней крепла не злость, а какая-то ледяная решимость. Она знала, что стоит ей только приоткрыть дверь, уступить хоть на миллиметр, и этот поток грязи и обвинений захлестнёт её, смешает с землёй. Нет уж. Хватит.
— Ты слышишь меня, Кира?! — неистовствовала Светлана Аркадьевна. — Ты же семью рушишь! Своими руками! Вместо того чтобы мужа ублажать, уют создавать, ты его, видишь ли, куском дерева по голове! Да какая ты после этого жена?! Мать моя так никогда бы с отцом не поступила!
Она его на руках носила, пылинки сдувала! А ты что? Эгоистка! Только о себе думаешь! Наверное, уже и хахаля себе нашла, да? Поэтому и Вадика моего решила извести, чтобы квартиру освободить свою от его присутствия? А, признавайся!
Обвинения сыпались одно за другим, каждое хлеще предыдущего. Светлана Аркадьевна, казалось, черпала вдохновение из какого-то бездонного колодца собственной желчи и обид на весь женский род, который не соответствовал её представлениям об идеальной спутнице её драгоценного сына.
Она перебирала все возможные «грехи» Киры, начиная с её «неумения» готовить «как надо» и заканчивая «холодностью» и «неблагодарностью».
— Ты же его никогда не любила! — выкрикнула она, сделав паузу, чтобы перевести дух, но тут же продолжила с новой силой. — Я это сразу поняла, как только тебя увидела! Глаза у тебя пустые, холодные! Только и смотрела, как бы Вадика моего облапошить, в квартиру его прописаться! А он, малыш мой наивный, уши развесил, поверил в твою любовь! Да какая там любовь! Расчёт один голимый!
Вадим, уловив подходящий момент, снова вставил свою реплику, пытаясь придать голосу обиженную твёрдость:
— Да, Кир! Мама правду говорит! Ты меня совсем не ценишь! Я для тебя всё, а ты… Я же… я же люблю тебя! А ты так со мной…
Кира усмехнулась про себя. Любит он. Его любовь всегда измерялась количеством приготовленных отбивных и степенью её молчаливого подчинения. И квартира была эта её, добрачная. Она молчала, и это молчание, казалось, бесило осаждающих ещё больше, чем любой ответ.
— Что, язык проглотила?! — взвизгнула Светлана Аркадьевна, её лицо, которое Кира прекрасно представляла себе и не видя, наверняка было багровым от натуги. — Сказать нечего, да? Потому что я правду говорю! Всю правду-матку тебе в лицо!
Я отсюда не уйду, пока ты не выйдешь и не извинишься перед Вадиком! На коленях будешь прощения просить, поняла меня?! За то, что сына моего чуть инвалидом не сделала!
Она снова заколотила в дверь, но уже не кулаками, а всей ладонью, словно пытаясь выбить её. Звук был оглушительным. Соседи, если они и были дома, наверняка уже прильнули к своим дверным глазкам, наслаждаясь бесплатным представлением. Но Кире было всё равно. Пусть слушают. Пусть знают.
— Я сейчас участкового вызову! — пригрозила Светлана Аркадьевна, хотя обе они, и Кира, и она сама, прекрасно понимали, что никакого участкового она вызывать не будет. Это был просто ещё один приём из её богатого арсенала манипуляций. — За побои! За то, что человека из дома выгнала! Он тут прописан, между прочим! Ты не имеешь права!
Из-за двери донёсся спокойный, но отчётливый голос Киры, и он прозвучал так неожиданно, что Светлана Аркадьевна и Вадим на мгновение опешили.
— Это моя квартира, Светлана Аркадьевна. И я буду решать, кто в ней находится, а кто нет. А ваш сын пусть скажет спасибо, что только доской отделался. Мог бы и похуже получить за свои распущенные руки.
Этот ответ был подобен вылитому на раскалённую сковородку маслу. Светлана Аркадьевна задохнулась от возмущения.
— Ах ты… Ах ты ж дрянь неблагодарная! Да я… да мы… Вадик, ты слышал?! Она ещё и угрожает! Эта гадина нам угрожает! Ну, всё, Кира, ты доигралась! Ты об этом горько пожалеешь! Очень горько! Мы отсюда не уйдём! Будем сидеть здесь, пока ты не выползешь и не принесёшь свои извинения! Поняла?! Хоть до утра сидеть будем!
Она с силой пнула одну из брошенных Вадиком рубашек, которая отлетела к противоположной стене лестничной клетки. Атмосфера накалилась до предела. Осада квартиры Киры только начиналась, и было ясно, что ни одна из сторон не намерена уступать.
— Хоть до утра сидеть будем! Хоть до второго пришествия! — надрывалась Светлана Аркадьевна, её голос уже ощутимо сел, превратившись в хриплый, каркающий звук. Она прекратила колотить в дверь, понимая, видимо, тщетность этих усилий и опасаясь окончательно сорвать голосовые связки или, чего доброго, повредить маникюр.
Вместо этого она принялась методично пинать кучу Вадиминых вещей, разбросанных по площадке, словно каждая рубашка или носок были виновны в несгибаемости её невестки. — Ты думаешь, мы есть захотим и уйдём? Ха! Вадик, сынок, ты голодный?
Мы сейчас пиццу закажем! Прямо сюда, на лестницу! И будем тут пировать, пока ты не соизволишь выползти к нам на коленях! Пусть все соседи видят, как она над родным мужем и его матерью измывается!
Вадим, прислонившись к стене и жалобно постанывая при каждом резком движении матери, вяло кивнул. Идея с пиццей ему даже понравилась, но боль в разбитом носу и унизительность всей ситуации несколько омрачали гастрономические перспективы.
— Да, Кир… Мама не шутит, — прогнусавил он, надеясь, что его страдальческий тон всё же пробьёт брешь в её обороне. — Выйди, а? Ну что тебе стоит? Просто поговорим… Я же… я же всё прощу… если ты извинишься…
Кира внутри квартиры слушала этот балаган с нарастающим омерзением. Они действительно собирались устраивать тут цирк с пиццей и показательными страданиями. Каждая их фраза, каждый жест, который она себе живо представляла, были пропитаны фальшью, эгоизмом и какой-то первобытной уверенностью в собственной правоте.
Она поняла – это не закончится. Они не уйдут. Не потому, что им действительно некуда идти – у Светланы Аркадьевны была своя просторная квартира, – а потому что уступить для них означало проиграть, признать своё поражение, чего их раздутое самомнение допустить не могло.
Внезапно Кира почувствовала, как внутри неё что-то щёлкнуло. Это была не злость, не ярость, а холодная, кристально чистая решимость. Хватит. Просто хватит. Она больше не позволит этим людям топтаться по её жизни, по её дому, по её достоинству. Она не будет слушать их бесконечные обвинения и причитания. Она не будет жертвой в их дешёвом спектакле.
Она подошла к двери, прислушалась. Голоса немного стихли – видимо, Светлана Аркадьевна действительно полезла в сумочку за телефоном, чтобы заказать обещанную пиццу. Это был её шанс. Кира глубоко вдохнула, выдохнула. Потом её рука уверенно легла на ручку замка и резко, без малейшего колебания, повернула её. Одним сильным, отточенным движением она распахнула дверь настежь.
Светлана Аркадьевна, как раз диктовавшая в трубку адрес с припиской «доставка на лестничную площадку второго этажа», от неожиданности выронила телефон. Тот со стуком упал на кафельный пол. Вадим, вздрогнув, отшатнулся от стены. На пороге стояла Кира.
Спокойная, с прямой спиной, её лицо было бледным, но глаза горели ледяным огнём. В руках она ничего не держала, но вся её фигура излучала такую незыблемую уверенность и готовность к чему угодно, что это было страшнее любого оружия.
— Значит так, — её голос прозвучал низко и твёрдо, без тени истерики или дрожи, каждый слог отчеканен, как приговор. Она смотрела прямо на Светлану Аркадьевну, игнорируя Вадима. — У вас есть ровно тридцать секунд, чтобы собрать эти тряпки, — она кивнула на разбросанные вещи, — и убраться с моей лестничной площадки. Вместе с вашим великовозрастным отпрыском. Время пошло.
Светлана Аркадьевна первой пришла в себя от шока. Её лицо побагровело ещё сильнее, если это было возможно.
— Да как ты сме…
— Двадцать пять, — прервала её Кира, её взгляд стал ещё жёстче. — Я не собираюсь повторять. Если через… — она сделала паузу, — двадцать секунд вы не начнёте двигаться в сторону выхода, я помогу вам ускориться. И поверьте, вам это не понравится.
Наступила короткая, напряжённая тишина. Вадим испуганно переводил взгляд с матери на жену и обратно. Светлана Аркадьевна открыла рот, чтобы разразиться очередной тирадой, но, встретившись с абсолютно непроницаемым, холодным взглядом Киры, почему-то осеклась. В этом взгляде не было ненависти, не было даже злости – там была только сталь и окончательное, бесповоротное решение.
— Ты… ты не посмеешь! — всё же выдавила она, но голос её уже не был таким уверенным. — Десять, — отсчитала Кира, делая едва заметный шаг вперёд. — Девять… восемь…
И тут Светлана Аркадьевна, видимо, поняла, что это не блеф. Что эта женщина, которую она считала слабой и податливой, действительно способна на всё. Она злобно зыркнула на Киру, потом на своего сына, который уже начал суетливо подбирать с пола свои вещи, роняя их и снова поднимая.
— Вадик, собирайся! — рявкнула она, но уже без прежнего апломба. — Пошли отсюда! Не будем унижаться перед этой… этой!
Она сама, фыркая и тяжело дыша, начала сгребать вещи сына в охапку, запихивая их в пакеты, которые его мать предусмотрительно принесла с собой. Кира молча наблюдала, не двигаясь с места, её поза оставалась такой же напряжённо-решительной. Когда последняя мятая футболка была запихнута в сумку, Вадим, сгорбившись и стараясь не смотреть Кире в глаза, промямлил:
— Ну… мы пошли…
Светлана Аркадьевна, подхватив сумку и бросив на Киру последний взгляд, полный неприкрытой ненависти и обещания будущих кар, развернулась и начала спускаться по лестнице. Вадим, как побитая собака, поплёлся за ней.
Кира дождалась, пока их шаги затихнут на первом этаже, пока не хлопнет входная дверь подъезда. Потом она медленно закрыла свою дверь. Не хлопнула – просто закрыла. И повернула ключ в замке. Один раз. Второй.
Она прислонилась к двери, чувствуя, как по всему телу проходит мелкая дрожь – отходняк после колоссального напряжения. Но сквозь эту дрожь пробивалось странное, горькое, но всепоглощающее чувство освобождения. Она была одна. В своей квартире. И это была точка. Окончательная. Бесповоротная.
На лестничной площадке остались только несколько раздавленных цветочков с какой-то из Вадиминых рубашек да едва заметное пятнышко от упавшего телефона Светланы Аркадьевны. И тишина. Гулкая, непривычная тишина её новой, свободной жизни…
