— Верните это на место.
Фраза упала в полумрак спальни тихо, но с весом камня. Оно не было просьбой. Оно было требованием, холодным и лишённым любых эмоций. Ксения стояла в дверном проёме, едва переступив порог. Она пришла за телефоном, который оставила на прикроватной тумбочке, и на долю секунды замерла, увидев в своей комнате свекровь. Но следующая секунда превратила обыденную картину в нечто уродливое и непоправимое.
Галина Борисовна, пухлая, всегда казавшаяся мягкой и безобидной, как сдобная булочка, сидела на краю их с Денисом кровати. Перед ней на шёлковом покрывале стояла открытая шкатулка Ксении – та самая, из карельской берёзы, подарок отца. А рука свекрови, унизанная золотыми кольцами с дешёвыми фианитами, как раз завершала движение – убирала в свою объёмную сумку из кожзаменителя что-то, что блеснуло в луче света из коридора. Ксения узнала этот блеск. Её любимые серьги с сапфирами и тонкая золотая цепочка, которую она почти не снимала.
Галина Борисовна вздрогнула так сильно, что её двойной подбородок заколебался. Она резко отдёрнула руку от сумки, но было уже поздно. Глаза её, обычно водянисто-голубые и чуть сонные, испуганно захлопали. Она посмотрела на невестку, и на её лице отразилась целая гамма чувств: страх пойманного на месте преступления зверька, мгновенная растерянность и тут же зарождающаяся обида, упрямая и наглая.
Ксения сделала шаг вперёд. Она не повышала голоса, не меняла выражения лица. Весь мир сузился до этой сцены: её спальня, её кровать, её драгоценности и рука женщины, которая только что их украла.
— Галина Борисовна, положите на место то, что вы взяли. Сейчас же.
Вместо того чтобы подчиниться, свекровь сделала то, чего Ксения никак не ожидала. Она с силой захлопнула свою сумку и прижала её к своей пышной груди, словно это был не ридикюль с краденым, а спасённый из огня младенец.
— Ксюшенька, ты что? Я просто… любовалась, — пролепетала она, но голос её звучал фальшиво и неубедительно. — Такая красота у тебя…
Ксения не стала слушать. Ложь была настолько очевидной и неуклюжей, что вызывала не гнев, а брезгливость. Она сделала ещё один шаг и протянула руку к сумке. Она не собиралась драться. Она собиралась просто взять и вытряхнуть своё имущество. И в этот самый момент между ними выросла стена.
Денис, привлечённый то ли шестым чувством, то ли просто странной тишиной, вошёл в комнату. Он не видел начала. Он увидел лишь финал: его жена с каменным лицом тянет руки к его матери, а мать испуганно прижимает к себе сумку. Его реакция была мгновенной. Животной.
— Не трогай маму!
Его рык был низким и угрожающим. Он шагнул вперёд и перехватил запястье Ксении своей широкой, сильной ладонью. Его пальцы сжались, как тиски. Он не оттолкнул её. Он просто встал между ними, превратившись в живой щит для своей матери.
— Ты что себе позволяешь?! — прорычал он ей прямо в лицо, глядя на неё так, будто она была чужой, опасной женщиной, вломившейся в их дом.
Ксения медленно опустила вторую руку. Она посмотрела на его пальцы, сжимавшие её запястье, потом перевела взгляд на его лицо, искажённое гневом, а затем на его мать, которая за его широкой спиной уже обретала уверенность и принимала позу оскорблённой невинности. И в этот момент она поняла, что серьги и цепочка – это самое малое, что она только что потеряла.
Хватка была стальной. Ксения почувствовала не столько боль, сколько унижение от этого грубого, собственнического жеста. Он не просто остановил её, он заклеймил её виновной одним движением, одним взглядом. Её мир, который несколько секунд назад был цельным и понятным, треснул, как стекло под ударом молота. Линии разлома прошли через всё: через их кровать, через эту спальню, через семь лет их совместной жизни.
— Отпусти меня, Денис, — сказала она, и её тихий голос был предвестником бури.
— Ты сначала успокойся и извинись перед мамой, — отчеканил он, его лицо было так близко, что она видела, как дёргается жилка у него на виске. Он не слышал её. Он смотрел сквозь неё на образ безумной, агрессивной женщины, который сам только что выдумал.
За его спиной Галина Борисовна, осмелев, сделала жалобное лицо. Она приоткрыла рот, будто ей не хватало воздуха, и прижала руку к сердцу, продолжая второй рукой намертво вцепляться в свою сумку. Этот дешёвый спектакль, разыгранный на фоне её собственного унижения, стал последней каплей.
Лёд в голосе Ксении взорвался раскалённой лавой.
— Извиниться? За что?! За то, что я поймала воровку на воровстве в собственном доме?
— На каком ещё воровстве?!
— Да я сама видела, как твоя мамаша перекладывала мои драгоценности из шкатулки в свою сумку, так что пусть вытаскивает из неё всё, иначе я эту сумку выпотрошу вместе с твоей матерью!
Она закричала. Не визгливо, не истерично. Она закричала от ярости, от бессилия, от омерзения к этой лживой сцене. Слово «мамаша», грубое и презрительное, сорвалось с её губ само собой, и она не пожалела об этом ни на секунду. Оно было точным. Оно било в цель.
Лицо Дениса окаменело. Он явно не ожидал такого отпора, такого прямого, неприкрытого оскорбления. Его хватка на её запястье усилилась до боли.
— Ты с ума сошла? Закрой рот! Что ты несёшь?! Мама, тебе плохо?
Галина Борисовна тут же воспользовалась подсказкой.
— Сынок, сердечко прихватило… Давление, наверное… Она так на меня смотрит, так кричит… Я ведь ничего не сделала, просто посмотрела…
Ксения рванулась вперёд, пытаясь вырвать руку. Ей нужно было добраться до этой сумки, до этого материального доказательства её правоты, которое сейчас служило щитом для воровки и поводом для её собственного унижения. Но Денис был сильнее. Он рывком дёрнул её на себя, разворачивая спиной к матери. Теперь он полностью загораживал её, защищая от «нападения».
— Я сказал, прекрати! — его голос гремел уже на всю квартиру. — Ты в последнее время сама не своя! Вечно всем недовольна! Мать к нам в гости пришла, а ты на неё кидаешься!
Это было уже за гранью. Он не просто не верил ей. Он перевернул ситуацию с ног на голову, сделав её виновницей, а свою мать — жертвой. Он использовал их прошлые мелкие ссоры, её усталость, её плохое настроение как оружие против неё, чтобы оправдать то, что происходило сейчас.
— Отдай сумку! — выкрикнула Ксения, уже не обращаясь к Галине Борисовне. Она смотрела прямо в глаза мужу, пытаясь пробиться сквозь эту стену слепой сыновней любви. — Денис, просто заставь её показать сумку! Если я неправа, я на коленях буду просить прощения. Но ты же боишься! Ты боишься увидеть, что я права!
Он замер на мгновение. В его глазах что-то дрогнуло. Сомнение? Страх? Но оно длилось лишь долю секунды. Потом он упрямо сжал челюсти. Сделать то, о чём она просила, означало бы допустить саму мысль, что его мать способна на такое. Это означало бы предать её. И между её правдой и его верой в святость матери он выбрал веру.
— Я не позволю тебе унижать мою мать. Успокойся, Ксения. Мы поговорим, когда ты придёшь в себя.
Он говорил с ней, как с невменяемой. Как с больной. И в этот момент вся ярость, весь огонь внутри Ксении вдруг погасли, словно их залили ведром ледяной воды. Она перестала вырываться. Её тело обмякло. Борьба была окончена. Не потому, что у неё не осталось сил. А потому, что она поняла — бороться бессмысленно. Противник, стоящий перед ней, был глух, слеп и абсолютно непробиваем.
Его слова «Мы поговорим, когда ты придёшь в себя» упали в наэлектризованный воздух спальни, и что-то внутри Ксении оборвалось. Перегорело. Словно переключатель, отвечавший за ярость, боль и желание доказать свою правоту, щелкнул и навсегда перешёл в положение «выкл.». Вся энергия, которую она тратила на борьбу, на крик, на попытки вырваться, схлынула, оставив после себя пустоту. Холодную, звенящую, абсолютную пустоту. Её тело обмякло в его руках, превратившись из напряжённой пружины в безвольную куклу.
Денис почувствовал эту перемену мгновенно. Секунду назад он сдерживал яростный, живой порыв, а теперь его пальцы сжимали податливую, чужую плоть. Растерявшись, он инстинктивно ослабил хватку. Тишина, наступившая после её крика, была совершенно иной, чем та, что предшествовала ему. Это была не пауза. Это был конец.
Ксения медленно подняла голову. Она больше не смотрела на его мать, которая всё ещё жалко кудахтала что-то про давление за его спиной. Она не смотрела на сумку, в которой лежали её драгоценности. Она смотрела прямо на него. И в этом взгляде не было ни гнева, ни обиды, ни мольбы. В нём было то, что страшнее всего этого вместе взятого, — ледяное, всепоглощающее презрение. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то безвозвратно испорченное, на отвратительное насекомое, которое случайно оказалось на твоём пути. Она смотрела не на Дениса, своего мужа. Она смотрела на это чужое, грубое существо, которое только что растоптало их семь лет, защищая мелкую воровку.
— Хорошо, — её голос был абсолютно ровным, лишённым всяких интонаций. Он прозвучал так спокойно и буднично, что Денис вздрогнул. — Защищай её.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, возможно, снова потребовать, чтобы она успокоилась, но она не дала ему этой возможности. Её взгляд стал твёрдым, как сталь, и каждое слово, которое она произносила, было выверено и отточено до остроты бритвы.
— Пусть носит. Пусть радуется. Только запомни этот момент, Денис. Запомни очень хорошо. Это последнее, что твоя семья у меня взяла.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него, в стены этой комнаты. Галина Борисовна за его спиной замолчала, почувствовав, как изменился ветер.
— Потому что с этой секунды ни тебя, ни твоей матери в моей жизни больше нет.
Это не было угрозой. Это не было сказано в пылу ссоры. Это была констатация факта. Приговор, вынесенный и обжалованию не подлежащий. И после этих слов она совершила простое, но окончательное действие. Она подняла свою свободную руку, взяла его пальцы, всё ещё лежавшие на её запястье, и методично, один за другим, отцепила их от себя. Она не отдёрнула руку. Она просто убрала его прикосновение, как убирают с одежды что-то грязное.
Освободившись, она не отшатнулась. Она просто сделала шаг назад, создавая между ними физическую дистанцию, которая теперь соответствовала ментальной пропасти. Затем, не удостоив больше ни его, ни его мать взглядом, она развернулась и молча вышла из спальни. Её шаги были ровными и твёрдыми. Никакой спешки. Никаких эмоций. Просто человек, идущий по своему собственному дому.
Денис остался стоять посреди комнаты. Его рука, которой он только что держал жену, беспомощно застыла в воздухе. Он смотрел на пустой дверной проём, и до него медленно, мучительно медленно, начал доходить смысл произошедшего. За его спиной возилась мать, что-то бормоча про неблагодарность. Но он её уже не слышал. Он выиграл этот спор. Он защитил свою мать. Вот только приз в этой победе — его собственная жизнь, которая только что закончилась, — показался ему невыносимо горьким.
Денис так и остался стоять посреди комнаты, глядя на пустой дверной проём. Рука, которой он держал жену, беспомощно повисла в воздухе. За спиной зашевелилась мать, возвращаясь из роли жертвы в привычное состояние хозяйки положения.
— Вот видишь, сынок? Видишь, что она из себя представляет? Я же тебе говорила…
Он не слышал её слов. Они были фоновым шумом, как гудение холодильника на кухне. Всё его внимание было приковано к тишине, пришедшей на смену крику. Эта тишина была неправильной, неживой. В ней не было облегчения или перемирия. В ней была пустота. И вдруг из этой пустоты донёсся звук. Негромкий, методичный. Стук. Потом лёгкое шарканье.
Денис вышел из спальни, движимый не любопытством, а дурным предчувствием. Галина Борисовна, всё ещё прижимающая к себе сумку с трофеем, последовала за ним. Картина, открывшаяся им в прихожей, была обыденной и оттого чудовищной. Ксения, не проронив ни слезинки, не исказив лица гримасой боли, действовала. Она сняла с вешалки его демисезонную куртку и аккуратно положила её на пол у входной двери. Затем она подошла к обувнице, достала его кроссовки и поставила их рядом с курткой. После этого она вернулась в коридор, открыла дверцу встроенного шкафа и вытащила его спортивную сумку, которую тоже отправила на пол, в общую кучу. Она действовала методично, без суеты, словно выполняла давно знакомую и несколько надоевшую работу. Её движения были выверенными и экономичными.
— Ксения, что ты делаешь? — голос Дениса был хриплым. Он сделал шаг к ней, но остановился, наткнувшись на её абсолютно отсутствующий взгляд. Она не смотрела на него. Она смотрела на вещи. Он был для неё таким же предметом, который нужно было переместить из одного пространства в другое.
Она проигнорировала его вопрос. Развернувшись, она прошла мимо него в гостиную. Через минуту она вернулась с его ноутбуком и зарядным устройством. Они легли поверх куртки. Затем она принесла стопку книг с его полки и его любимую кружку с дурацким принтом, которую он всегда ставил на свой рабочий стол.
В этот момент Галина Борисовна поняла, что происходит нечто более страшное, чем просто ссора. Её сын, её Денис, её опора и защита, был публично, молча и унизительно изгоняем.
— Ты что удумала?! — взвизгнула она, отбрасывая маску страдающей матери. — Ты его выгоняешь? Из его же дома? Совсем стыд потеряла?
Ксения даже не повернула головы в её сторону. Она была полностью поглощена своим занятием. Словно Галины Борисовны не существовало в этой квартире. Это молчаливое пренебрежение взбесило её больше, чем любой крик.
Денис снова шагнул к Ксении, когда та направилась в сторону ванной. Он схватил её за плечо, пытаясь развернуть к себе, заставить отреагировать.
— Я с тобой разговариваю! Прекрати это немедленно!
Ксения остановилась. Она не стала вырываться. Она просто стояла под его рукой, и эта её неподвижность была красноречивее любого сопротивления. Она медленно повернула голову и посмотрела на его пальцы на своём плече. Потом перевела взгляд на его лицо. В её глазах не было ничего. Пустота. Выжженная земля. — Убери, — сказала она. Тихо, но так, что по спине Дениса пробежал холодок. Он разжал пальцы, словно обжёгся.
Она вошла в ванную и через мгновение вышла с его бритвенными принадлежностями и зубной щёткой. Она бросила их на растущую гору у порога. Это было последнее. Куча его вещей лежала у двери, как мусор, приготовленный на выброс.
Ксения подошла к двери, взялась за ручку и открыла её настежь, впуская в квартиру холодный воздух с лестничной клетки. Затем она обернулась к ним. На них двоих — на своего мужа, растерянно стоящего посреди коридора, и на его мать, искажённую злобой, сжимающую сумку с украденными серьгами.
— Уходите.
Это было всё. Одно слово. Не просьба. Приказ.
Денис смотрел на неё, на кучу своих вещей, на открытую дверь. Он ждал, что она сейчас сорвётся, заплачет, начнёт кричать. Но она просто стояла. Спокойная. Чужая. Непробиваемая. И он понял, что всё кончено. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, это уже ничего не изменит. Он проиграл не в тот момент, когда она начала выставлять его вещи. Он проиграл там, в спальне, когда сделал свой выбор между ней и матерью.
Он молча наклонился, сгребая в охапку куртку, запихивая в сумку ноутбук. Галина Борисовна что-то шипела ему в спину, но он её не слушал. Схватив вещи, он выпрямился и посмотрел на Ксению в последний раз, пытаясь найти в её лице хоть что-то знакомое. Не нашёл. Он шагнул за порог. Его мать, поняв, что представление окончено, а её главный зритель и защитник уходит, поспешила за ним, бросив на Ксению взгляд, полный ненависти.
Ксения подождала, пока они сделают несколько шагов по лестнице. Потом, с тем же спокойным, методичным движением, она закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал в пустой квартире оглушительно громко. Она осталась одна. В тишине. В своём доме…
