— Дим, твоя мать вымогает у меня деньги за то, чтобы она не лезла в нашу семью и не наговаривала тебе про меня всякие гадости! Если ты не решишь этот вопрос, то, боюсь, никакой свадьбы не будет!
Фраза, брошенная с порога, вонзилась в уютную тишину вечера, как ледяной осколок. Дима не сразу оторвался от экрана ноутбука, где его виртуальный танк как раз удачно заходил в тыл вражеской артиллерии.
Он нажал на паузу, и грохот цифрового боя сменился монотонным гудением кулера. Он медленно повернул голову к Лене, всё ещё стоящей в прихожей в расстёгнутом пальто, и на его лице проступило лёгкое раздражение от прерванной игры, смешанное с полным недоумением.
— Что? Ты о чём вообще? Какое вымогательство? Лен, у тебя день тяжёлый был? Может, пройдёшь, разденешься?
Он сказал это так обыденно, таким снисходительным тоном, будто она пожаловалась на сломанный ноготь, а не на крушение их будущего. Лена медленно стянула с плеча тяжёлую кожаную сумку и позволила ей с глухим стуком упасть на ламинат. Она сделала несколько шагов в комнату, и свет от торшера упал на её лицо. Оно было бледным, но абсолютно спокойным. Это было не спокойствие усталости, а то, что приходит после мощного удара, когда болевой шок временно отключает все эмоции.
— Твоя мать, Галина Викторовна, сегодня соизволила посетить меня в офисе. Она пришла без предупреждения, села в кресло для клиентов и дождалась, когда выйдет моя помощница. А потом открытым текстом заявила, что я, как без пяти минут жена её драгоценного сына, должна ей платить. Ежемесячно. За то, чтобы в нашей будущей семье, как она выразилась, были мир и покой.
Дима отложил ноутбук на диван и поднялся. Он даже усмехнулся, отрицательно качнув головой. Его мир был простым и понятным: работа, дом, компьютерные игры и мама — святая женщина, которая пекла лучшие в мире пирожки с капустой и всегда знала, как для него будет лучше. В этом упорядоченном мире не было места для таких уродливых и грязных понятий, как «вымогательство».
— Лена, это какой-то абсурд. Ты уверена, что всё правильно поняла? Мама, возможно, пошутила? Или, может, она имела в виду, что мы должны будем ей помогать, когда поженимся? Ну, знаешь, как это принято у нормальных людей. Она же пенсионерка.
— Она не шутила, Дима. И речь шла не о помощи. Она назвала конкретную сумму. Тридцать тысяч рублей в месяц. Она сказала, что это совсем небольшая плата за моё личное спокойствие и твою нерушимую любовь. И добавила, что если я откажусь, то она найдёт способ сделать так, чтобы ты увидел моё «истинное лицо» и отменил свадьбу сам.
Она говорила это ровным, почти механическим голосом, будто зачитывала протокол. Она видела, как меняется его лицо. Недоумение сменилось возмущением, но направлено оно было не на мать, а на неё.
— Да что ты такое несёшь! Моя мать не могла этого сказать! Никогда! Это просто исключено! Она всю жизнь для меня… она последнее с себя снимет! А ты приходишь и вот так, с порога, обвиняешь её! Может, ты её чем-то спровоцировала? Может, ты ей нагрубила, вот она в сердцах и…
— Чем я могла её спровоцировать, Дима? Тем, что существую? Тем, что через два месяца должна стать твоей женой? — в голосе Лены впервые прорезался холодный металл. — Она пришла ко мне на работу, в моё личное пространство, и выставила ценник на твоё отношение ко мне. Ты хоть понимаешь, что это значит?
— Нет, не понимаю! Я понимаю только то, что ты клевещешь на мою мать! На самого родного для меня человека! — он начал ходить по комнате, его мнимое спокойствие испарилось без следа. — Она, я уверен, просто хотела поговорить с тобой по-женски, может, дать какой-то житейский совет, а ты всё извратила и перевернула с ног на голову! Вечно ты во всём ищешь подвох! Она же святая женщина, Лена! Она мухи в жизни не обидела!
Лена смотрела на него, и тонкая ледяная плёнка начала покрывать её сердце. Она видела перед собой не взрослого мужчину, своего будущего мужа и партнёра. Она видела фанатичного адепта, который с пеной у рта защищает своё божество.
Любые слова были бесполезны. Любые аргументы, кроме абсолютно неопровержимых, будут разбиты о его слепую, инфантильную веру. Он уже вынес ей свой вердикт: она — лгунья, посягнувшая на святыню.
Скандал набирал обороты. Дима уже почти кричал, размахивая руками, перечисляя все случаи материнской доброты и самопожертвования, от связанных в его детстве носков до последнего контейнера с котлетами, который она привезла в прошлые выходные.
Лена молча слушала этот поток бессвязных обвинений в свой адрес. Когда он сделал паузу, чтобы перевести дух, она поняла, что спорить дальше — это как пытаться потушить костёр бензином. Нужно было действовать иначе.
— Хорошо, — сказала она холодно, прерывая его новую, готовую сорваться с губ тираду. — Ты прав, я могла что-то не так понять.
Дима на мгновение замер, а затем по его лицу расплылось облегчение, смешанное с лёгким торжеством. Он ожидал продолжения битвы, слёз, упрёков, но её внезапное согласие сработало как бальзам на его уязвлённое самолюбие. Конечно, она всё не так поняла. Его мама — воплощение доброты, а Лена просто устала на своей ответственной работе, вот ей и мерещатся заговоры.
— Вот видишь! — он сделал шаг к ней, готовый по-отечески обнять и закрыть тему. — Я же говорил. Мама, наверное, просто хотела как-то поучаствовать, может, намекнула, что на свадьбу нужны деньги… Ты же знаешь, старики иногда так странно выражают свои мысли. Всё, проехали. Давай не будем больше об этом.
Он уже почти коснулся её плеча, но Лена сделала едва заметное движение назад, разрывая дистанцию. Она не смотрела на него. Её взгляд был прикован к сумке, лежащей на полу. Затем она медленно, с какой-то отстранённой сосредоточенностью, подняла голову. В её глазах не было ни обиды, ни злости. Там была лишь холодная, кристальная ясность.
— Нет, Дима. Мы не проехали, — сказала она всё тем же ровным тоном. — Мы только подъезжаем к самому интересному.
Не говоря больше ни слова, она достала из кармана пальто свой телефон. Её движения были выверенными и лишёнными всякой суеты. Дима непонимающе наблюдал, как она разблокировала экран, открыла список контактов и нашла нужный номер. Его брови поползли вверх, когда он увидел имя на экране: «Галина Викторовна».
— Что ты делаешь? — спросил он с ноткой зарождающейся тревоги. — Не смей ей звонить и устраивать разборки!
Лена проигнорировала его слова. Она нажала на кнопку вызова и, прежде чем поднести телефон к уху, уверенным движением пальца активировала громкую связь. Она положила аппарат на журнальный столик экраном вверх. Комнату наполнили длинные, размеренные гудки. Дима застыл, его лицо превратилось в маску напряжённого ожидания. Он смотрел то на телефон, то на ледяное лицо своей невесты, не в силах понять правила игры, которая разворачивалась на его глазах.
Гудки оборвались.
— Алло? Леночка? — раздался из динамика бодрый, чуть дребезжащий голос Галины Викторовны. В нём слышалось плохо скрываемое нетерпение.
— Галина Викторовна, здравствуйте, это Лена. Я не отвлекаю?
— Нет-нет, деточка, что такое? Решила согласиться на моё требование? Правильно! Тридцать тысяч в месяц это ещё по-божески, знаешь ли! Я могла бы, при твоей зарплате и пятьдесят с тебя по требовать! Так что вот… Ну и я, как уже и сказала, больше буду устраивать козни вашей семье, это хорошее соглашение, милая! Сейчас продиктую тебе номер карты, можешь даже поставить у себя в приложении это как ежемесячный платёж для мира в семье…
И тут Лена сбросила вызов.
Первые несколько секунд после того, как Лена сбросила вызов, были оглушительными. Не было никакой звенящей тишины, о которой пишут в романах. Воздух в комнате, наоборот, казался плотным, тяжёлым, пропитанным только что прозвучавшими словами. Он давил на уши. Голос Галины Викторовны — радостный, деловой, диктующий цифры банковской карты — всё ещё висел в пространстве, как дым от едкого химиката.
Дима стоял неподвижно. Его лицо, только что бывшее багровым от гнева, теперь стремительно теряло цвет. Оно становилось серым, как мокрый асфальт. Он смотрел не на Лену, а на тёмный экран телефона, лежащего на столике, будто это был какой-то артефакт из другого мира, принёсший с собой неоспоримое, уродливое знание. Его мозг, привыкший к простой и логичной картине мира, где мама была константой добра, отчаянно отказывался принимать услышанное.
— Зачем… ты это сделала? — наконец выдавил он из себя. Голос был хриплым, чужим. И в этом вопросе не было ни капли интереса к её мотивам. В нём звучало прямое обвинение. Не «Почему она это сделала?», а «Зачем ты это сделала?».
Лена медленно подняла на него глаза. Она ждала этого вопроса. Она знала, что именно он будет первым.
— Я ничего не сделала, Дима. Я просто показала тебе правду, которую ты отказывался видеть. Я дала тебе возможность услышать её своими ушами, раз уж ты не поверил моим словам.
— Правду? — он горько усмехнулся, и на его лице проступило что-то похожее на жизнь. Это была гримаса ярости и отчаяния. — Ты называешь это правдой? Это была подстава! Ловушка! Ты спровоцировала её! Позвонила, зная, что я рядом, и задала свой вопрос так, чтобы получить нужный тебе ответ!
Шок сменялся гневом. Это был защитный механизм, единственно возможный способ сохранить остатки своего рушащегося мира. Гораздо проще было поверить в коварство Лены, чем в подлость матери.
— Я задала ей вопрос по существу, Дима. И она на него ответила. Никакой провокации не было. Я просто сказала, что согласна на её условия. На те самые условия, в существование которых ты пять минут назад отказывался верить.
— Она просто… она просто не поняла! Может, она думала, что ты хочешь дать ей денег в долг! Или помочь с ремонтом на даче! Ты же знаешь, как она гордится, она никогда прямо не попросит! — он цеплялся за эти абсурдные предположения, как утопающий за соломинку. Его разум лихорадочно строил альтернативные реальности, одна нелепее другой.
— Она диктовала номер карты, Дима. Для ежемесячных переводов. Для «мира в семье». Это не похоже на просьбу помочь с ремонтом.
Каждое её спокойное, логичное слово разрушало его хлипкие оборонительные редуты. И чем слабее становилась его защита, тем сильнее разгоралась его ярость, направленная на неё.
— А тебе не приходило в голову, что это была проверка? — выпалил он новую, гениальную, как ему казалось, версию. — Она просто проверяла тебя! Хотела посмотреть, насколько ты меркантильная! А ты сразу вцепилась в это, записала на свой телефон и ткнула мне в лицо! Ты унизила её! Пожилого человека! Мою мать!
Он перешёл на крик. Теперь он не защищал мать, он нападал на Лену. Он обвинял её в жестокости, в бессердечии, в том, что она устроила это унизительное шоу. Факт вымогательства уже не имел значения. Главным преступлением теперь был способ его разоблачения.
— Ты получила то, что хотела? — он подошёл почти вплотную, глядя на неё сверху вниз. — Ты насладилась этим моментом? Видеть, как меняется моё лицо? Тебе это доставило удовольствие, да? Растоптать самое святое, что у меня есть, и смотреть, как я буду реагировать!
Лена молчала. Она смотрела ему прямо в глаза и видела в них не просто гнев. Она видела в них панический страх. Страх взрослого мужчины, который понял, что вся его жизнь была построена на лжи, и теперь он готов на всё, чтобы затолкать эту правду обратно в тёмный ящик и обвинить в её появлении кого угодно, но только не источник этой лжи. Он готов был уничтожить её, их будущее, всё, что у них было, лишь бы не признавать, что его святая мать — обычная, мелочная вымогательница.
— Ты ничего не понимаешь, — уже тише, с надрывом в голосе, продолжил он. — Она делала это для меня! Для нас! Она просто боится, что ты… что ты меня бросишь. Она хотела как-то нас обезопасить, связать… По-своему, по-стариковски, неуклюже, но с добрыми намерениями! А ты… ты просто взяла и растоптала её заботу.
Это была последняя капля. Забота. Он назвал это заботой. Лена почувствовала, как внутри неё что-то окончательно обрывается. Тонкая нить надежды, которая ещё теплилась где-то в глубине души, сгорела, не оставив даже пепла. Она смотрела на совершенно чужого ей человека. На слабого, испуганного мальчика, прячущегося за юбкой воображаемой идеальной мамы.
— Дима, — произнесла она тихо, но от этого её голос прозвучал ещё весомее. — Ты всё сказал? Или у тебя есть ещё какие-то оправдания её поступку и обвинения в мой адрес?
Дима на мгновение опешил от её спокойного, почти делового вопроса. Он ожидал чего угодно: криков, ультиматумов, слёз — всего того арсенала, который, как он считал, женщины пускают в ход в подобных ситуациях. Но этот холодный, взвешенный тон обезоруживал и злил одновременно. Он почувствовал себя так, будто его только что выслушали на совещании и теперь ждали итогового отчёта по провальному проекту.
— Что? — переспросил он, чувствуя, как внутри снова закипает глухая ярость. — Какие ещё оправдания? Это ты должна извиняться! Ты устроила этот цирк, ты унизила мою мать, ты разрушаешь нашу семью ещё до того, как мы её создали!
— Нашу семью? — Лена едва заметно усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья. — Дима, у нас с тобой нет никакой семьи. Есть ты. Есть твоя мать. А я — это просто временный проект, который вы оба рассматриваете с точки зрения его рентабельности. Только она видит её в деньгах, а ты — в сохранении своего привычного комфорта.
Она говорила это, глядя куда-то сквозь него. Казалось, она больше не спорила и не пыталась что-то доказать. Она просто констатировала факты, как врач сообщает безнадёжный диагноз. Это вывело Диму из себя окончательно.
— Прекрати нести этот бред! Ты просто ищешь повод, чтобы всё отменить! Нашла удобный предлог, чтобы выставить меня виноватым!
Лена не ответила. Она снова взяла в руки свой телефон, который всё это время лежал на столике. Дима напрягся, подумав, что она собирается опять звонить его матери. Но она не открыла список контактов. Её пальцы уверенно заскользили по экрану, открывая приложение банка. Движения были точными и быстрыми, как у кассира, отсчитывающего дневную выручку.
— Что ты теперь делаешь? — с подозрением спросил он. — Решила удалить мой номер, чтобы я до тебя не дозвонился?
Она проигнорировала его выпад. На экране мелькнули логотипы, поля для ввода, а затем её большой палец замер над кнопкой «Перевести». Она ввела сумму: 30 000. Затем выбрала получателя из списка недавних операций — Галина Викторовна С. — номер карты уже был сохранён после одного из прошлых переводов «на подарок к празднику». Дима наблюдал за этими манипуляциями с нарастающим недоумением.
Затем она перешла к самому последнему полю. «Сообщение получателю». Её пальцы быстро напечатали несколько слов. Она на секунду замерла, перечитала написанное, а затем решительно нажала кнопку «Готово». Экран на мгновение моргнул, а затем на нём появилась зелёная галочка и надпись «Перевод выполнен». Лена сделала скриншот этой страницы, заблокировала телефон и снова положила его на стол.
Всё это время она не проронила ни слова.
— Ты что, отправила ей деньги? — недоверчиво спросил Дима. В его голосе смешались удивление и что-то похожее на робкое торжество. Он подумал, что она сдалась. Что она поняла свою ошибку и решила загладить вину. — Ну вот… видишь. Могла же сразу так сделать, без всего этого…
— Вопрос решён, Дима, — перебила она его холодно. — Можешь больше не беспокоиться. Твоя мама получила то, что хотела.
Она взяла телефон, разблокировала его и протянула экраном к нему. Он недоумённо посмотрел на неё, а затем перевёл взгляд на яркий дисплей. На нём был тот самый скриншот. Получатель: Галина Викторовна С. Сумма: 30 000 рублей. А ниже, в графе «Назначение платежа», было напечатано два коротких, убийственных слова: «За сына».
У Димы перехватило дыхание. Он смотрел на эти два слова, и они расплывались у него перед глазами, а потом снова собирались в чёткую, чудовищную фразу. «За сына». Это было не просто сообщение. Это было клеймо. Финальный счёт за несостоявшуюся жизнь.
— Что… что это? — прошептал он, чувствуя, как ледяной холод ползёт вверх по его позвоночнику.
— Это плата, — спокойно пояснила Лена, убирая телефон. — Твоя мать назвала цену за мир в нашей семье. Но мир в семье — это и есть ты. Твоё спокойствие, твоё хорошее ко мне отношение. Значит, она назвала цену за тебя. Я заплатила. Правда, я решила, что ежемесячные платежи — это слишком унизительно. Так что я купила тебя целиком. Одним платежом. Сделку считаю закрытой.
Она повернулась и пошла в прихожую. Её движения были спокойными и уверенными. Она больше не спешила. Не было ни гнева, ни обиды. Была лишь пустота и завершённость.
— Так что, Дима? — донёсся её голос из коридора, пока она накидывала пальто. — Теперь ты полностью принадлежишь ей. Она тебя продала, я тебя купила и тут же выбросила. Вопрос решён? Или мне всё-таки отменять бронь в ресторане?
Он не ответил. Он просто стоял посреди комнаты, глядя в ту точку, где только что был экран телефона. Он слышал, как щёлкнул замок входной двери. Он остался один. Проданный. Купленный. И выброшенный. А где-то на другом конце города его мать получила СМС-уведомление о зачислении тридцати тысяч рублей. И, возможно, даже не сразу поняла, почему эта такая лёгкая и быстрая победа на вкус оказалась такой горькой…
