— Снял ботинки и сразу в ванную. Не тащи мне эту уличную грязь на кухню.
Голос Ирины, ровный и холодный, как кафельная плитка под ногами, встретил Андрея прямо у порога. Он только что отработал двенадцать часов в ночную, тело гудело от усталости, а в голове стоял монотонный шум цеховых станков. Всё, о чём он мечтал последние два часа в дребезжащем автобусе, — это тишина, горячий душ и остатки вчерашнего плова. Но вместо запаха разогретой еды его встретил стерильный аромат хлорки и напряжение, которое можно было резать ножом.
Он молча стянул тяжёлые рабочие ботинки, поставил их на коврик и, не поднимая головы, прошёл в ванную. Ирина не сдвинулась с места, продолжая стоять в дверном проёме кухни, скрестив руки на груди. Андрей видел её отражение в тёмном экране выключенного телевизора в коридоре — застывшая, напряжённая фигура, идеальная иллюстрация к слову «конфликт».
Вернувшись на кухню, он увидел подтверждение своим худшим догадкам. Ирина не просто злилась, она была в состоянии холодной ярости. Она протирала идеально чистую столешницу тряпкой с такой силой, словно пыталась стереть с неё невидимое пятно, а саму память о нём. Движения её были резкими, экономичными, без единого лишнего жеста. На плите стоял остывший кофейник.
— Что-то случилось? — спросил он, хотя уже знал ответ. Этот ритуал повторялся с пугающей регулярностью.
Ирина бросила тряпку в раковину и повернулась к нему. Её лицо было бледным, а глаза казались темнее обычного.
— У нас сегодня были гости. Ранние. Если ты забыл.
Андрей устало прикрыл глаза. Он знал, кто мог быть этим «ранним гостем». Вариант был только один.
— Ты про то, что мама приходила?
— Она не приходила, Андрей, — отчеканила Ирина, и в её голосе зазвенел металл. — Она материализовалась. Прямо в нашей спальне. В семь утра.
Он сел на табурет, чувствуя, как свинцовая усталость наливает не только мышцы, но и мысли. Спорить не было сил. Хотелось просто провалиться в сон, а проснувшись, обнаружить, что всё это ему приснилось.
— Ир, я же просил её не…
— Ты просил? Что ты просил? Не приходить так рано? Так она и не шумела. Она — гений маскировки. Она научилась открывать замок так, что его даже не слышно. Она разувается в коридоре, не включая свет. Она передвигается по квартире как призрак, как… как хищник, который выслеживает добычу.
Она говорила это без крика, но каждое слово впивалось в него, как осколок стекла. Она подошла к окну и вперилась взглядом во двор, словно высматривала там свою свекровь.
— Знаешь, каково это, Андрей? Просыпаться не от будильника, а от ощущения, что на тебя кто-то смотрит. Я открываю глаза, а надо мной стоит тень. Просто тёмный силуэт в утреннем полумраке. Несколько секунд я даже не понимала, где я и что происходит. Думала, вор. А потом эта тень наклоняется, чтобы получше рассмотреть, как её сыночек спит, и я понимаю, что это твоя мать. Стоит и смотрит. На меня. На тебя. На нашу постель.
Она резко обернулась, её взгляд был колючим.
— Тебе нравится, когда на тебя спящего пялятся? Когда в твоё личное пространство, в твою спальню, в твою постель лезут без спроса и приглашения?
Андрей потёр переносицу. Голова раскалывалась. Он понимал её злость, но часть его всё равно вставала на защиту матери. Он знал её. Знал эту её всепоглощающую, удушающую тревожность, которую она сама называла заботой.
— Ир, ну она же волнуется, не со зла.
Эта фраза, произнесённая им почти на автомате, стала детонатором. Спокойствие Ирины лопнуло, как перегретая лампочка. Она шагнула к нему, и её лицо исказилось.
— Не со зла?! Волнуется?! Ты вообще слышишь себя, Андрей?! Какое к чёрту волнение?! Это маразм! Это ненормально! Нормальные люди звонят по телефону, если волнуются! А не врываются в чужой дом с рассветом и не стоят над кроватью спящих людей! Ты спал как убитый после своей смены, а я должна была проснуться от ужаса, потому что твоя мать решила проверить, дышишь ты или нет?!
Он попытался возразить, вставить хоть слово, но её уже было не остановить. Она ходила по кухне из угла в угол, как тигрица в клетке, жестикулируя и выплёвывая слова.
— И что я должна была сделать, по-твоему? Улыбнуться и сказать: «С добрым утром, Зоя Павловна, проходите, садитесь к нам на кровать, может, чайку прямо здесь попьём»? Я выпроводила её. Молча. Взяла за локоть и повела к двери. А она смотрела на меня, как на сумасшедшую, и всё лепетала тебе в спину: «Андрюшенька, спи, спи, мамочка просто посмотреть пришла».
Андрей провёл рукой по лицу, пытаясь стереть с него не только сон, но и это липкое, неприятное чувство. Он был между молотом и наковальней. С одной стороны — Ирина, чья ярость была абсолютно оправдана. С другой — мать, чьи поступки, какими бы дикими они ни были, проистекали не из злого умысла, а из её собственной, искорёженной формы любви и тревоги. И он, уставший, вымотанный, должен был сейчас выбрать сторону.
— Ты преувеличиваешь, Ир. Ну, постояла и ушла. Ничего же страшного не случилось.
Он сказал это тихо, почти примирительно, но для Ирины эти слова прозвучали громче взрыва. Она замерла на полушаге. Её суетливое метание по кухне прекратилось. Она медленно повернула к нему голову, и Андрей почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с утренней прохладой. Это был взгляд абсолютного, кристально чистого презрения.
— Преувеличиваю? — переспросила она шёпотом, который был страшнее любого крика. Она сделала шаг к нему. Потом ещё один. Она не шла — она наступала. — То есть, по-твоему, это нормально? Для тебя это в порядке вещей, когда в твой дом, в твою крепость, в самое интимное место, где ты спишь беззащитный, входит кто-то без разрешения и стоит над тобой?
Андрей молчал, понимая, что любое слово будет ошибкой.
— Ты представь себе это, Андрей. Просто на секунду закрой глаза и представь. Ты спишь. Ты уязвим. И над тобой кто-то дышит. Ты не знаешь, кто это. Ты не знаешь, что у него на уме. Первая мысль — опасность. Угроза. Это животный страх, который просыпается раньше, чем мозг. И когда ты в этом ужасе открываешь глаза, ты видишь не грабителя с ножом, а твою мать, которая пришла «проверить». Что хуже, Андрей? Внезапный страх от незнакомца или этот долгий, липкий, унизительный ужас от того, что самый близкий тебе человек считает возможным так с тобой поступать?
Она стояла уже совсем близко. Он чувствовал тепло её тела, но это было не то ласковое тепло, к которому он привык. Это был жар работающего на пределе механизма.
— И что ты предлагаешь? Что ты от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты перестал её защищать! — её голос сорвался, но тут же снова стал твёрдым, как сталь. — Я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни признал, что твоя мать ведёт себя неадекватно! Что это не забота, а контроль! Не любовь, а эгоизм! Она приходит не потому, что волнуется за тебя, а потому, что ей нужно потешить своё самолюбие, убедиться, что она по-прежнему главная женщина в твоей жизни, которая имеет право войти куда угодно и когда угодно!
— Ты всегда её ненавидела, — бросил он, и это была его последняя, самая глупая ошибка. Он попытался перевести стрелки, сделать её виноватой.
Ирина усмехнулась. Это была страшная усмешка, без капли веселья.
— Ненавидела? Нет. Я её не понимала. А теперь поняла. И тебя поняла тоже. Ты никогда не изменишься. Ты всегда будешь её «Андрюшенькой», маленьким мальчиком, которого нужно проверять по ночам. Что ж, хорошо.
Она подошла к нему вплотную, так, что ему пришлось поднять голову, чтобы смотреть ей в глаза. Её лицо было в нескольких сантиметрах от его. Она больше не кричала. Она говорила тихо, раздельно, вбивая каждое слово ему прямо в мозг.
— Тогда слушай меня сюда, «Андрюшенька». Внимательно. Потому что повторять я не буду.
— Что ещё?
— Ещё хоть раз твоя мамаша явится к нам домой в семь утра и зайдёт в нашу спальню, чтобы проверить, как ты спишь, то она полетит вниз с балкона или с лестницы, и ты следом за ней! Понял?!
Андрей отшатнулся. Не сильно, всего на полшага, но это было инстинктивное движение человека, увернувшегося от удара. Он смотрел на неё, и не узнавал. Перед ним стояла не его Ира, не его жена. Это была чужая, жёсткая, беспощадная женщина. Он открыл рот, чтобы что-то сказать — возмутиться, прикрикнуть, осадить её, — но из горла не вырвалось ни звука. Он просто смотрел на неё, ошеломлённый этой дикой, первобытной жестокостью, которая вдруг прорвалась наружу.
Шок был физическим. Он ощущался как удар под дых, выбивающий воздух и на мгновение останавливающий сердце. Андрей смотрел на жену, на её искажённое яростью, но абсолютно решительное лицо, и мозг отказывался принимать услышанное. Балкон, лестница, «и ты следом за ней». Это было не просто грубостью. Это было чем-то из другого, дикого мира, не имеющего ничего общего с их тихой квартирой, с запахом утреннего кофе и планами на отпуск.
Ирина не стала дожидаться, пока он придёт в себя, переварит её слова или попытается возразить. Она обошла его, как обходят неодушевлённый предмет, и твёрдым, уверенным шагом направилась в коридор, к спальне. Андрей услышал, как её ладонь легла на дверную ручку. Он дёрнулся, словно очнувшись.
— Ира, ты… что ты такое говоришь? Ты в своём уме?
Она не ответила. Просто открыла дверь в спальню и вошла внутрь, оставив её распахнутой. Свет из комнаты упал на потрёпанный линолеум коридора. Этот прямоугольник света выглядел как портал в её новую, только что объявленную реальность, в которую ему, кажется, вход был заказан. Он сделал шаг следом, но остановился на пороге.
Она не металась по комнате, не собирала вещи. Она спокойно подошла к кровати, к его стороне, стянула с неё его подушку и сдёрнула сложенное у изножья одеяло. Её движения были до ужаса будничными, словно она просто меняла постельное бельё. С этим ворохом в руках она развернулась и пошла прямо на него. Ему пришлось отступить в коридор, чтобы не столкнуться с ней.
Молча, с тем же ледяным выражением лица, она прошла на кухню и бросила подушку с одеялом на старый, продавленный диван, на котором они иногда смотрели телевизор. Пружины глухо скрипнули. Пылинки, потревоженные падением одеяла, взметнулись в воздухе и заплясали в луче утреннего солнца.
— Ты её так любишь и защищаешь? Прекрасно, — произнесла она, не глядя на него. Её голос снова стал ровным, лишённым всяких эмоций. — Сегодня спишь на диване. И завтра. И до тех пор, пока на двери в нашу спальню не появится замок, ключ от которого будет только у меня.
Андрей уставился на неё, потом на жалкую кучу белья на диване. Усталость, злость, обида и шок смешались в один тугой, удушающий ком в горле.
— Ты серьёзно? Из-за моей матери ты выгоняешь меня из нашей кровати? Это наша спальня, Ира!
Она наконец повернулась к нему. В её глазах не было ни капли сожаления. Только холодная, выжженная пустота.
— Она была нашей. До сегодняшнего утра. Теперь это моя комната. Территория, куда не входят без стука. Никто. И особенно — твои родственники с собственными ключами.
Он сделал шаг к ней, инстинктивно пытаясь сократить дистанцию, вернуть хотя бы видимость контроля.
— Я поговорю с ней. Я всё решу. Заберу ключ.
— Поздно, — отрезала она. — Ты уже всё «решил», когда сказал, что я преувеличиваю. Больше ты ничего решать не будешь. С ней я завтра поговорю сама. И поверь, мой разговор ей очень не понравится.
Она взяла с плиты остывший кофейник, вылила остатки в раковину и начала его мыть. Она делала это с подчёркнутой аккуратностью, каждый её жест говорил о том, что для неё этот разговор окончен. Она возвела между ними стену из бытовых действий. Она была здесь, в двух метрах от него, но ощущалась бесконечно далёкой.
Андрей остался стоять посреди кухни. Шум воды, текущей из крана, казался оглушительным. Он смотрел на спину своей жены, на её напряжённые плечи, на диван с его новым постельным бельём, и до него медленно, как доходит боль после сильного удара, начало доходить осознание. Это не просто ссора. Это не очередной скандал, который рассосётся к вечеру. Что-то сломалось. Безвозвратно. Его уютная, предсказуемая, понятная жизнь, где он был хозяином, где была его кровать и его жена, только что закончилась. Он был изгнан. И приговор вынесла не его мать со своей дикой заботой, а его собственная жена, которая только что показала ему, что бывает, когда её терпение действительно заканчивается.
Ночь на диване была пыткой. Андрей не столько спал, сколько проваливался в короткие, тяжёлые сны, из которых его выдёргивал то скрип пружины, то гул холодильника. Он чувствовал себя чужим в собственном доме. Каждый звук из спальни — шорох одеяла, тихий кашель Ирины — отдавался в его голове укором. Он был изгнанником, сидящим у стен своей же крепости. Утром Ирина вышла из спальни уже одетая. На ней были строгие джинсы и тёмная футболка. Она выглядела так, словно собиралась не на работу, а на войну. Она молча сварила себе кофе, не предложив ему. Воздух на кухне был густым и холодным, как в морге.
В половину десятого она достала телефон. Андрей, который до этого сидел, уставившись в чашку с остывшим чаем, напрягся. Он смотрел, как её палец завис над экраном, а затем уверенно нажал на вызов.
— Зоя Павловна, доброе утро, — голос Ирины был ровным и деловым, без тени вчерашней ярости. — Мне нужно, чтобы вы подошли. Сейчас. У нас к вам разговор. Нет, по телефону это не обсуждается. Ждём.
Она положила телефон на стол. Андрей вскочил.
— Ира, не надо. Давай я сам. Я всё улажу, клянусь.
Она посмотрела на него так, будто он был надоедливым насекомым.
— Сядь, Андрей. Ты своё слово уже сказал. Теперь послушай моё.
Через пятнадцать минут в замке провернулся ключ. Дверь открылась, и на пороге появилась Зоя Павловна. Она была в своём лучшем «заботливом» образе: в руках авоська, из которой торчал батон и пачка кефира, на лице — встревоженная, но праведная улыбка.
— Андрюшенька, Ирочка, что случилось? Я так переволновалась от твоего звонка, Ира. Вот, хлебушка вам свежего захватила…
Ирина шагнула ей навстречу, преграждая путь на кухню. Она протянула руку ладонью вверх.
— Здравствуйте, Зоя Павловна. А вот это отдайте. Это наше.
Зоя Павловна озадаченно уставилась сначала на ключ, потом на лицо невестки. Улыбка медленно сползла с её лица.
— Я не понимаю.
— Это ваш ключ от нашей квартиры, — спокойно пояснила Ирина. — Он вам больше не понадобится. И сегодня я меняю замки.
Авоська с глухим стуком опустилась на пол. Кефир внутри булькнул.
— Что?.. Андрюша, что она говорит? — Зоя Павловна перевела растерянный взгляд на сына, ища у него поддержки. — Что здесь происходит?
Андрей стоял, прижатый к кухонному гарнитуру. Он был в ловушке. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, вмешаться, сгладить, но Ирина опередила его.
— Я говорю, что ваши незваные визиты в семь утра закончились, — её голос не дрогнул ни на секунду. — Вы больше не войдёте в этот дом без нашего приглашения. А приглашений, скорее всего, не будет.
— Да как ты… — начала было Зоя Павловна, её лицо побагровело. — Это квартира моего сына! Я имею право…
— Вы не имеете никакого права, — ледяным тоном перебила Ирина. — Это наша с ним квартира. И правила здесь устанавливаю я. Потому что ваш сын, как оказалось, на это не способен. Он может только прятать голову в песок и лепетать что-то про «волнение».
Зоя Павловна сделала шаг вперёд, пытаясь обойти Ирину и прорваться к сыну, словно он был заложником.
— Андрюшенька, скажи ей! Скажи этой… Скажи ей, чтобы она замолчала! Ты позволишь ей так разговаривать с твоей матерью?
Все взгляды скрестились на Андрее. Он чувствовал себя подсудимым, от которого ждут решающего слова. Но слов не было. В голове была пустота и гул. Он смотрел то на перекошенное от гнева лицо матери, то на холодное, как маска, лицо жены. Он должен был что-то сделать, что-то сказать, но любой звук казался предательством кого-то из них.
— Мама… Ира… давайте не будем…
Это было худшее, что он мог произнести. Это было признание в собственном бессилии. Ирина медленно повернула к нему голову. В её взгляде не было ненависти. Было что-то хуже — смесь жалости и презрения. Она смотрела на него так, как смотрят на сломанную вещь, которую уже не починить.
Затем она снова повернулась к свекрови, которая уже тянула Андрея за рукав, что-то горячо и сбивчиво шепча ему. Ирина сделала короткий, почти незаметный шаг назад, словно уступая ей место.
— Вы хотели знать, как поживает ваш мальчик, Зоя Павловна? — её голос прозвучал на удивление тихо в наступившей тишине. — Так посмотрите на него. Вот он. Стоит и не может связать двух слов, чтобы защитить свою жену или поставить на место собственную мать. Вы этого добивались? Поздравляю. Вы победили. Можете забирать его. Это порченный товар и семью с ним уже никакую не построишь. Увы, но спасибо за это надо сказать только вам.
Свекровь не понимала, что именно ей пыталась донести невестка, но она уловила саму суть, что её «Андрюшенька», её маленький мальчик, снова будет жить с ней и не надо его больше ни с кем делить. Эта мысль обволокла всё её естество, и она без лишних разговоров, но с возмущённым видом взяла своего сына за руку и повела к входной двери. А Андрей не сопротивлялся.
Этой немой сцены для Ирины было более, чем достаточно, чтобы окончательно убедиться, что пора подавать на развод…
