— Устроились, — не спрашивая, а утверждая, произнёс Сергей, глядя из кухни в полумрак гостиной. Его голос был тихим, но в этой тишине содержалось больше металла, чем в самом громком крике.
Алина не обернулась. Она продолжала методично протирать безупречно чистый кухонный стол, словно это действие могло навести порядок во всей её жизни. На наспех разобранном диване, под скомканными одеялами, едва различимые в свете ночника, спали их дети. Восьмилетний Максим свернулся калачиком на самом краю, его нога безвольно свисала почти до пола. Десятилетняя Лена, более привыкшая к неудобствам, спала ровно, подложив под щёку ладошку. Их комната, их мир с плакатами, игрушками и секретами, уже четвёртую неделю была оккупирована. Оттуда, из-за плотно закрытой двери, доносился приглушённый бубнёж телевизора и периодические раскаты грузного хохота дяди Виктора.
— Он опять смотрит свои дурацкие сериалы про бандитов, — продолжил Сергей, наливая себе стакан воды. Он не повышал голоса. Он просто констатировал факты, и эта бесстрастная констатация действовала на Алину хуже любых упрёков.
Она чувствовала себя зажатой в тисках. С одной стороны — молчаливое, тяжёлое раздражение мужа, который каждый день возвращался в дом, переставший быть его крепостью. С другой — незримое, но давящее присутствие её матери, Ирины Петровны, с её вечным «это же родня, надо потерпеть». Неделя, на которую двоюродный дядя Алины с женой Тамарой приехали «погостить» из своей провинции, давно превратилась в месяц. Месяц тотального, бесцеремонного вторжения.
В воздухе квартиры смешались запахи. Привычный аромат домашней выпечки и чистого белья был безжалостно вытеснен сладковатым, навязчивым запахом дешёвого парфюма тёти Тамары и кислым духом дядиного табака, который он упрямо курил на лестничной клетке, но запах всё равно просачивался внутрь. Их присутствие ощущалось во всём: в оставленных на журнальном столике чашках с недопитым чаем, в крошках на диване, в громких телефонных разговорах тёти Тамары, обсуждавшей со всей своей многочисленной роднёй прелести столичной жизни за счёт племянницы.
Сергей поставил стакан на стол чуть резче, чем следовало. Его взгляд упал на мусорное ведро, из которого вызывающе торчала пустая картонная упаковка от дорогого сыра с плесенью и вакуумный пакет из-под копчёного лосося. Он принёс эти деликатесы вчера. Он хотел в субботу утром, когда дети ещё спят, сделать им с Алиной брускетты, выпить по чашечке хорошего кофе и хотя бы на полчаса почувствовать себя семьёй в собственном доме.
— Я рад, что им понравилось, — так же ровно произнёс он. — Хотел на выходных сделать нам завтрак.
Алина вздрогнула и наконец повернулась к нему. Его лицо было непроницаемо, но она знала его слишком хорошо. Видела, как напряжены желваки, как потемнели глаза. Он не скандалил. Он копил. И это было гораздо страшнее. Он просто отдалялся, строя между ними стену из молчаливого осуждения.
— Серёж, я поговорю с ними завтра, — начала она, но сама не верила своим словам.
— Ты говорила это в прошлую субботу, Алина. И в позапрошлую. Ничего не меняется. Они просто живут здесь. Живут лучше, чем мы. За наш счёт.
Он не стал дожидаться ответа. Развернулся и молча ушёл в их спальню. Не сказал «спокойной ночи». Просто исчез, оставив её одну в этой гулкой от чужого смеха и тихого дыхания её детей кухне. Алина подошла к дивану и поправила одеяло на сыне. Он что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Она посмотрела на своих детей, спящих в гостиной, как беженцы. Посмотрела в сторону их комнаты, откуда доносился чужой, наглый хохот. И в этот момент хрупкая плотина терпения, которую она так долго и безуспешно строила, рухнула. Ярость, холодная и острая, как осколок льда, пронзила её.
Рука сама потянулась к телефону. В списке контактов она нашла номер, который в этот момент хотелось набрать меньше всего, но который был единственным выходом. «Мама».
— Мама, они здесь уже месяц, — голос Алины был тихим, почти заговорщицким, словно она боялась, что её услышат через две закрытые двери. Она стояла у окна, глядя на тёмный, безразличный двор, и сжимала в руке телефон, ставший неприятно тёплым.
— Алиночка, что за тон? — ответила трубка бодрым, безупречно поставленным голосом Ирины Петровны. Голосом человека, который всегда знает, как правильно. — Я тебя не узнаю. Люди из такой дали приехали, родная кровь, а ты считаешь дни, как тюремный надзиратель.
Алина закрыла глаза, пытаясь удержать подступающее раздражение. Она знала этот приём: любое возражение будет представлено как её личный недостаток, как чёрствость и неблагодарность.
— При чём здесь это? Дети спят в гостиной на диване, потому что их комната занята. Сергей приходит с работы и не может отдохнуть, потому что дядя Витя до часу ночи смотрит телевизор на полной громкости. Они должны были приехать на неделю, мама. На неделю!
— Ну и что, что на диване? Не развалятся твои дети, не сахарные. Зато с роднёй общаются, корни свои знают. А Серёже твоему надо быть попроще. Что за барские замашки? Виктор — мой двоюродный брат, он твой дядя. Немного уважения не помешает. Он человек простой, душевный. Не то что некоторые.
Последняя фраза была брошена небрежно, но ударила точно в цель. «Некоторые» — это был Сергей. А ещё её отец, с которым мать развелась много лет назад, но до сих пор припоминала его «нелюдимость» и «эгоизм» при каждом удобном случае.
— Мама, дело не в уважении, а в том, что это уже не гости, — Алина пыталась сохранить остатки спокойствия. — Это вторжение. Они съели все запасы, которые Сергей купил на месяц. Тётя Тамара переставила мои цветы на кухне, потому что ей, видите ли, «свет загораживали». Они ведут себя так, будто это их квартира.
— Какая же ты стала, Алина… — в голосе Ирины Петровны зазвучали нотки трагического разочарования. — Вся в отца. Никакой широты души. Мелочная, всё до копейки считаешь. Вместо того чтобы радоваться, что у тебя есть возможность помочь родным, ты жалуешься на съеденный кусок колбасы. Стыдно, дочка. Очень стыдно.
Разговор был окончен. Алина это поняла ещё до того, как Ирина Петровна, сославшись на усталость, повесила трубку. И она была права: стыдно было. Только не за колбасу, а за собственное бессилие и унижение.
Последствия этого звонка не заставили себя ждать. Ирина Петровна, очевидно, немедленно связалась с «гостями» и пересказала им разговор в своей интерпретации, выставив их жертвами, а Алину — чёрствой мегерой. На следующий день дядя Витя и тётя Тамара, почувствовав за своей спиной мощную поддержку, перешли в наступление.
За завтраком тётя Тамара с кислой улыбкой ковырнула ложкой овсяную кашу, которую Алина сварила детям.
— Кашка-то у тебя постноватая, Алиночка. Мы к такому не привыкли. В санатории, помнишь, Витя, как нас кормили? Вот там была еда.
Дядя Витя согласно закивал, допивая уже третью чашку кофе.
— Да, — протянул он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Мяса бы хорошего. Стейк, например. А то всё курица да котлеты. Сергей-то у тебя мужчина видный, зарабатывает, наверное, хорошо. Мог бы и побаловать родню.
Сергей, который как раз зашёл на кухню, замер на пороге. Он услышал всё. Его лицо превратилось в маску. Он не сказал ни слова. Молча подошёл к детям, поцеловал каждого в макушку, проигнорировав и Алину, и её родственников. Взял из холодильника бутылку воды, развернулся и вышел из кухни. Через пять минут Алина услышала, как он в прихожей надевает кроссовки.
— Ты куда? — спросила она, выйдя за ним.
— Пройдусь, — бросил он, не глядя на неё. — Воздуха надо глотнуть.
Он ушёл. И это было хуже любого скандала. Он просто сбежал из собственного дома, чтобы не видеть этого фарса. Алина осталась стоять посреди коридора, оглушённая не криком, а тишиной, которая воцарилась после его ухода. Она была одна. Против наглых, уверенных в своей правоте родственников. Против матери, которая её предала. И против мужа, который от неё отгородился. Холодный узел в животе, который до этого лишь слегка давал о себе знать, затянулся туго, перекрывая дыхание. Это больше не было просто проблемой. Это становилось её личной войной.
День рассыпался на части ещё в офисе. Сорвалась важная презентация, подвёл подрядчик, и Алина, сославшись на мигрень, которая была не выдумкой, а вполне реальным, пульсирующим в висках молотом, отпросилась с работы на два часа раньше. Ей хотелось только одного: забраться в пустую квартиру, заварить себе крепкого кофе в любимой кофемашине — единственной по-настоящему дорогой и бессмысленной вещи, которую они с Сергеем купили себе на годовщину свадьбы, — и посидеть в тишине. Просто тишине.
Она открыла дверь своим ключом и сразу поняла, что тишины не будет. Из кухни доносилось странное металлическое поскребывание и бодрое, самодовольное покашливание дяди Виктора. Алина сняла туфли и, стараясь не шуметь, прошла вглубь квартиры.
Картина, открывшаяся ей, была хуже любого кошмара. На кухонном столе, в окружении разобранных деталей, винтиков и каких-то пружинок, лежали бездыханные останки их швейцарской кофемашины. Рядом, с сосредоточенно-деловитым видом великого инженера-самоучки, сидел дядя Виктор. В одной руке он держал отвёртку, как хирург скальпель, а другой пытался впихнуть какую-то пластмассовую деталь туда, где ей очевидно не было места. Тёти Тамары, к счастью, не было видно.
— Что здесь происходит? — голос Алины был настолько тихим и безжизненным, что дядя Виктор даже не сразу обернулся.
— О, Алинка, ты уже дома! — он распрямился, одарив её сияющей улыбкой человека, совершившего подвиг. — Да вот, решил вам аппарат ваш подрегулировать. Гудела она у вас как-то не так, с надрывом. Я в механизмах с детства разбираюсь. Сейчас всё настрою, будет работать как новая, а то и лучше.
Он с силой нажал на деталь, и внутри изуродованного корпуса что-то с отвратительным хрустом сломалось. Окончательно. Бесповоротно. Алина смотрела на это молча. Она не кричала. Не плакала. Она чувствовала, как пульсирующая боль в висках сменяется ледяным, звенящим спокойствием. Словно перегорел какой-то предохранитель, отвечавший за эмоции, терпение и способность к компромиссам. Кофемашина была не просто вещью. Это была последняя капля, тот самый камень, что сдвинул лавину.
Она молча развернулась, вышла из кухни и закрыла за собой дверь, оставив дядю Виктора наедине с плодами его инженерного гения. Прошла в спальню, нашла телефон. Пальцы не дрожали. Они были холодными и твёрдыми, как будто чужими. Она снова набрала номер матери.
— Слушаю, дочка, — раздался в трубке всё тот же уверенный голос Ирины Петровны. — Мама, дядя Витя только что сломал нашу кофемашину, — без предисловий, ровным тоном сообщила Алина.
В трубке на мгновение повисла пауза.
— Алина, ты в своём уме? Из-за какой-то железки ты готова скандал устроить? Ну, сломал и сломал, с кем не бывает. Человек помочь хотел, от чистого сердца. Купите новую, делов-то. Сергей у тебя хорошо зарабатывает.
— Какая разница, сколько он зарабатывает, мама? Это касается только его, меня и наших детей! Всё! А меня и саму уже достало, что у нас дома постоянно что-то ломают, постоянно всё сжирают и всё остальное!
— Но это же наши родственники, Алина! Ты должна быть гостеприимной, а не как твой муж и твой папаша!
И в этот момент внутри Алины что-то щёлкнуло. Громко, окончательно, как ломается перекалённая сталь. Это был не гнев. Это было прозрение. Холодное, ясное и страшное в своей простоте. Её мать только что оценила её семью, её покой, её дом дешевле куска пластика и металла.
— И что что это наши родственники, мама? Это же не значит, что они будут жить у меня дома столько, сколько им этого захочется! У меня вообще-то своя семья есть!
— Перестань истерить! Ты стала ценить вещи больше людей! Я не так тебя воспитывала! Это моя родня, и ты должна их уважать!
— Хорошо, мама. Я тебя поняла, — произнесла Алина ледяным, совершенно спокойным голосом. Эмоции исчезли. Остался только чёткий план действий. — Раз для тебя эти люди — родня, а я — просто бесплатная гостиница, то я помогу тебе с ними воссоединиться. Завтра утром я сажаю их в такси и отправляю к тебе. У тебя большая квартира, вот и наслаждайся обществом своей дорогой родни. А ко мне больше ни ногой. Ни они, ни ты.
Ночь прошла в состоянии странного, звенящего оцепенения. Алина спала, но это был не сон, а скорее погружение в холодную, тёмную воду. Сергей вернулся поздно, увидел разобранную кофемашину на кухне, посмотрел на закрытую дверь детской и ничего не сказал. Он просто лёг рядом и всю ночь лежал без сна, глядя в потолок. Их молчание было громче любого скандала — это было молчание двух людей, стоящих на краю пропасти и ждущих, кто сделает первый шаг.
Шаг сделала Алина. В шесть утра, когда город за окном был ещё серым и сонным, она встала. Двигалась она тихо и методично, как хирург перед сложной операцией. На кухне заказала по телефону такси класса «универсал» на семь тридцать, указав в качестве пункта назначения адрес своей матери. Затем она прошла к двери детской и постучала. Негромко, но настойчиво.
Дверь открыл заспанный, помятый дядя Виктор. Увидев Алину, он хотел было начать свою обычную утреннюю тираду о плохом сне и необходимости крепкого кофе, но осёкся. Взгляд Алины остановил его на полуслове. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодная, отстранённая решимость.
— Дядя Витя, тётя Тома, — её голос звучал ровно и деловито, не допуская ни возражений, ни дискуссий. — У вас полтора часа на сборы. В семь тридцать за вами приедет такси.
Тётя Тамара, привлечённая разговором, высунулась из-за его плеча, кутаясь в цветастый халат.
— Куда это такси? Мы никуда не собирались, Алиночка.
— Я всё устроила, — продолжила Алина, игнорируя её вопрос. — Вас ждёт сюрприз. Мама очень хочет вас видеть, она по вам соскучилась. Так что вы едете в гости к ней. Она будет счастлива.
На их лицах проступило ошарашенное недоумение, быстро сменяющееся возмущением.
— Да как это так? Без предупреждения! — забубнил дядя Виктор. — Мы же… мы же планировали в зоопарк сходить, в торговый центр…
— Ваши планы изменились, — отрезала Алина. — Полтора часа. Если не успеете, ваши вещи поедут без вас. Я помогу таксисту их погрузить.
Она развернулась и ушла на кухню, оставив их переваривать новость. Она не стала контролировать их сборы, не стала слушать возмущённые перешёптывания за дверью. Она просто варила детям кашу на плите, механически помешивая её ложкой. Ровно в семь двадцать пять внизу просигналила машина. Алина вышла в прихожую. Дядя Витя и тётя Тамара стояли там с чемоданами, на их лицах была смесь обиды и растерянности. Они явно до последнего не верили, что всё происходит на самом деле.
Алина молча открыла входную дверь, давая им понять, что представление окончено. Она проконтролировала, как они спускаются по лестнице, как неуклюже грузят свои баулы в багажник. Она не сказала им ни «до свидания», ни «счастливого пути». Она просто стояла на пороге и смотрела, пока жёлтая машина не скрылась за поворотом.
Вернувшись в квартиру, она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Взяла телефон и набрала знакомый номер. Ответили почти мгновенно, взорвавшись потоком возмущения.
— Алина, что это значит?! Мне только что звонил Виктор, они едут ко мне! Ты с ума сошла?! Как ты посмела?!
— Мама, — голос Алины был спокоен, как штиль после урагана. Она прервала тираду матери на полуслове. — Я сделала то, о чём ты просила. Ты сказала, что это твоя родня и я должна их уважать. Я проявила высшую степень уважения и отправила их к тебе. Ты ведь их так любишь. Вот и люби. Наслаждайся их обществом в своей просторной трёхкомнатной квартире. Слушай дядины рассказы про механику, восхищайся тётиной кулинарной критикой.
— Ты… ты… — Ирина Петровна задыхалась от ярости.
— А ко мне, — продолжила Алина, чеканя каждое слово, — в мой дом, больше ни ногой. Ни они, ни ты. Ты сделала свой выбор, мама. Ты выбрала их. Теперь живи с этим.
Она не стала дослушивать ответ. Просто нажала на кнопку отбоя, обрывая крик на середине.
В квартире стояла непривычная, оглушающая тишина. Но она не была тяжёлой или звенящей. Она была… правильной. Чистой. Из гостиной вышли проснувшиеся дети. Максим остановился, посмотрел на дверь своей комнаты, потом на мать.
— А они уехали? — спросил он с надеждой.
— Да, — ответила Алина. — Уехали.
Лена молча подошла и обняла её за талию. В этот момент из их спальни вышел Сергей. Он остановился в коридоре, его взгляд скользнул по пустой вешалке, потом по лицу Алины. На его лице не было ни удивления, ни осуждения. Только бесконечная усталость и что-то ещё, похожее на облегчение. Он молча подошёл к ней и просто положил руку ей на плечо. Этот простой, молчаливый жест сказал больше, чем любые слова. Война была окончена. И они, кажется, победили…
