— Опять эти цифры пляшут, как сумасшедшие, — Жанна устало потёрла переносицу, отодвигая от себя стопку квитанций и распечаток, которые уже битый час пыталась привести хоть в какой-то удобоваримый вид. Кухонный стол, заваленный бумагами, выглядел как поле боя после неудачного сражения с коммунальными службами и неотложными тратами. За окном сгущались осенние сумерки, и тусклый свет единственной лампочки над столом лишь подчёркивал общую унылость картины.
Входная дверь скрипнула, потом тихонько хлопнула. Валерий. Жанна даже не подняла головы, но вся её фигура напряглась в ожидании. Она знала этот его виноватый, чуть заискивающий вид, который он напускал на себя, когда приносил не самые лучшие новости. Обычно это касалось либо задержки зарплаты, либо очередной «небольшой» суммы, одолженной другу до получки, либо – что случалось всё чаще в последнее время – финансовой помощи его обожаемой сестрице Люське.
— Жанн, привет, — он вошёл на кухню, стараясь ступать как можно тише, словно боясь спугнуть и без того шаткое равновесие. Повесил куртку на спинку стула, прошёл к холодильнику, открыл, посмотрел внутрь без особого интереса и закрыл. Эта нерешительность, это хождение вокруг да около раздражали Жанну до зубовного скрежета.
— Говори уже, Валера, что стряслось, — она не выдержала, отложив ручку. Голос её прозвучал резко, без обычной мягкости. — Не тяни кота за хвост. У меня и так голова кругом от этих твоих «мелочей».
Валерий подошёл к столу, помялся, переступая с ноги на ногу, и наконец выдавил, глядя куда-то в сторону, на календарь с котятами, который Люська подарила им на прошлый Новый год.
— Жанн, тут такое дело… Премию квартальную получил сегодня. Ну и… Люське отдал. Ей на квартиру опять не хватало, сама знаешь, хозяйка там цены гнёт, а ей же где-то жить надо.
Жанна медленно подняла на него глаза. В них не было удивления. Была какая-то смертельная усталость и тихо закипающая ярость, которую она пока ещё сдерживала титаническим усилием воли. Она молча смотрела на мужа, и под этим взглядом он съёжился ещё больше, стал каким-то меньше ростом, будто хотел вжаться в стену. Бумаги на столе вдруг показались ей совершенно неважными. Какая разница, сойдутся цифры или нет, если основной источник дохода семьи утекает в бездонную прорву по имени Люська?
— И что, что она твоя сестра? Ты теперь должен её до старости обеспечивать, что ли? А как же наша семья? Наши дети?
Она обвела рукой кухню, этот маленький, тесный мирок, который она пыталась удержать на плаву.
— Это уже третья премия подряд, Валера! Третья! Ты хоть понимаешь, что это значит? Это значит, что Егорке мы опять не купим нормальные зимние ботинки, потому что «Люське нужнее»! Это значит, что Маринке придётся ходить на день рождения к подружке без подарка, потому что у папы «форс-мажор» в виде сестры, которой тридцать лет, которая здоровая кобыла, но которая почему-то не может сама себя обеспечить!
Валерий нахмурился, принимая обиженный вид. Это была его стандартная защитная реакция – перевести стрелки, выставить себя жертвой обстоятельств, а Жанну – мегерой, не понимающей «тонких душевных терзаний» его сестры.
— Ну что ты начинаешь сразу, Жанн? Ну не рассчитала она немного. Ей же тяжело одной, ты же знаешь, она такая… ранимая, неприспособленная к жизни. Ей поддержка нужна, а кто ей поможет, если не родной брат?
— «Тяжело ей»? — Жанна горько усмехнулась. — Тяжело ей бездельничать и по кафешкам шастать, пока ты тут пашешь на двух работах, чтобы мы концы с концами свели? Тяжело ей каждый месяц придумывать новые причины, почему ей «срочно нужны деньги»? А мне, по-твоему, не тяжело? Мне не тяжело отказывать собственным детям в самом необходимом, потому что их великодушный отец спонсирует свою ленивую сестрицу, которая прекрасно себя чувствует, живя за чужой счёт?
Она поднялась из-за стола, её кулаки непроизвольно сжались. Воздух в кухне стал густым, заряженным её гневом. Она подошла почти вплотную к Валерию, заглядывая ему в глаза, пытаясь найти там хоть каплю понимания, хоть намёк на раскаяние. Но видела лишь упрямство и заученную жалость к сестре.
— Всё, Валера, — её голос стал твёрдым, как сталь. — Моё терпение лопнуло. Это была последняя капля. Я тебя предупреждаю: следующая такая «помощь» твоей драгоценной Люське станет последней для нашей семьи в её нынешнем составе. Ты меня понял? Либо ты начинаешь думать о своей жене и своих детях, о нашем общем будущем, либо можешь паковать чемоданы и идти обеспечивать свою сестрицу на постоянной основе. Но уже без нас. Выбирай.
Она отвернулась от него, давая понять, что разговор окончен. Не было ни криков, ни битья посуды, но от этого её ультиматума веяло таким холодом и такой окончательностью, что Валерий почувствовал, как по спине пробежал неприятный озноб. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но слова застряли в горле. Он вдруг понял, что на этот раз Жанна не шутит. И та привычная, удобная жизнь, где он мог быть «хорошим братом» за счёт своей семьи, кажется, дала очень серьёзную трещину.
После того памятного вечера в их маленькой квартире поселилась стужа, да такая, что, казалось, иней мог бы покрыть стены, если бы не работающее отопление. Валерий ходил по комнатам тише воды, ниже травы, стараясь не попадаться Жанне на глаза лишний раз. Он чувствовал себя провинившимся школьником, который разбил любимую мамину вазу и теперь ждёт неминуемой кары. Пару раз он пытался прорвать ледяную блокаду: то принесёт её любимые эклеры из кондитерской за углом, то неуклюже попытается помочь с ужином, натыкаясь на кухонную утварь и получая в ответ лишь короткое, безразличное «спасибо, я сама».
Жанна же существовала словно в параллельной реальности. Она выполняла все домашние обязанности с какой-то механической точностью, готовила, убирала, занималась с детьми, но её глаза оставались холодными и отстранёнными. Она не кричала, не упрекала, но это её молчаливое осуждение, эта вежливая дистанция давили на Валерия куда сильнее любых скандалов. Он видел, как она поджимает губы, когда он заговаривает о чём-то, не касающемся быта или детей, как её взгляд скользит по нему, не задерживаясь, словно он стал пустым местом.
В один из таких тягучих, напряжённых вечеров, когда дети уже спали, а тишина в квартире звенела так, что хотелось заткнуть уши, Валерий не выдержал. Он сидел на диване, уставившись в тёмный экран телевизора, а Жанна перебирала детские вещи, откладывая то, из чего они уже выросли.
— Жанн, ну сколько можно дуться? — он попытался придать голосу беззаботные нотки, но получилось фальшиво и жалобно. — Ну, ошибся я, с кем не бывает. Поговорим нормально, а? Как раньше.
Жанна медленно сложила стопку ползунков, отложила её в сторону. Её движения были выверенными, лишёнными всякой суеты. Она повернулась к нему, и в её глазах блеснул тот самый холодный огонь, который он так боялся увидеть.
— Нормально? А что для тебя «нормально», Валера? Нормально – это когда я молча глотаю твои очередные «ошибки»? Нормально – это когда наша семья живёт впроголодь, потому что твоя сестра «не рассчитала»? Ты действительно считаешь, что это «нормально»?
Она подошла к нему, и он невольно вжался в спинку дивана.
— Ты говоришь, ей тяжело, она одна, — продолжила Жанна, её голос был ровным, почти монотонным, но каждое слово било, как хлыст. — А давай вспомним, Валера, сколько раз за последние десять лет ей было «тяжело»? Помнишь, как она бросила медицинский на третьем курсе? «Скучно», — сказала она. — «Не моё». А ничего, что ты тогда влез в долги, чтобы оплатить ей этот «не её» институт? А потом были её поиски «призвания». Сначала курсы ландшафтного дизайна – «слишком много физического труда». Потом попытка стать фотографом – «конкуренция бешеная, а таланта, видимо, не хватает». Потом ещё что-то, я уже и не помню всех её «гениальных» идей. И каждый раз – «Валерочка, помоги, мне же надо на что-то жить, пока я ищу себя».
Валерий открыл рот, чтобы возразить, но Жанна жестом остановила его.
— А её «серьёзные отношения»? Помнишь того Антона, который, по её словам, был «любовью всей её жизни»? Она тогда с ним сняла шикарную квартиру в центре, а через два месяца он её выставил, потому что, как оказалось, «любовь» быстро закончилась, когда Люсенька попыталась полностью сесть ему на шею. И кто тогда оплачивал её переезд и первый месяц аренды новой, уже более скромной, но всё равно неподъёмной для неё квартиры? Правильно, ты, Валера. Твои премиальные, которые мы тогда собирали на первый взнос по ипотеке. А потом был Сергей, который «обещал золотые горы», но тоже куда-то испарился, оставив твою сестру с очередными долгами и разбитым сердцем, которое, впрочем, удивительно быстро заживало при виде новой пачки купюр от любящего брата.
Жанна отошла к окну, посмотрела на тёмную улицу. Говорить становилось всё труднее, горечь подступала к горлу.
— Ей тридцать лет, Валера! Тридцать! В этом возрасте люди уже имеют семьи, карьеру, несут ответственность за свою жизнь. А твоя сестра до сих пор играет в «бедную, несчастную девочку», которой все должны. Она паразитирует на тебе, на твоей доброте, на твоём чувстве вины, которое ваша матушка так старательно в вас обоих культивировала. Она прекрасно знает, на какие кнопки нажимать, чтобы ты отдал ей последнее.
— Прекрати! — Валерий вскочил с дивана, его лицо побагровело. — Ты просто ей завидуешь! Завидуешь её лёгкости, её умению радоваться жизни, тому, что она не зациклена на бытовухе, как ты! У тебя просто сердца нет, чтобы понять, как ей на самом деле трудно! Она же моя сестра, единственная! Я не могу её бросить!
— Завидую? — Жанна обернулась, и её смех прозвучал резко и неприятно. — Чему завидовать, Валера? Её пустоте? Её неспособности создать что-то своё, довести хоть одно дело до конца? Её вечному поиску лёгких денег и богатых «папиков»? Ты называешь это «лёгкостью»? Я называю это безответственностью! И да, возможно, у меня «нет сердца» для такой вот «трудной» жизни. Потому что моё сердце болит за наших детей, которые лишаются элементарных вещей из-за твоей слепой «братской любви»!
Они стояли друг против друга, как два боксёра перед решающим раундом. Воздух между ними, казалось, потрескивал от напряжения. Холодная война переросла в открытое столкновение, и оба понимали, что это только начало. Прежнего «как раньше» уже точно не будет.
Стены их маленькой квартиры, казалось, впитали в себя это напряжение, эту затаённую вражду, и теперь сочились ею, как старый, протекающий кран. Каждый вечер превращался в минное поле, где любое неосторожное слово, любой неверный взгляд могли спровоцировать взрыв. Валерий пытался вести себя как ни в чём не бывало, рассказывал о работе, пытался шутить, но его слова падали в звенящую пустоту, разбиваясь о стену молчания Жанны. Она же, напротив, всё больше замыкалась в себе, её лицо превратилось в непроницаемую маску, за которой бушевала буря, невидимая для мужа, но отчётливо ощущаемая ею самой. Дети, чувствуя неладное, тоже притихли, старались не шуметь, не капризничать, словно боясь разбудить спящего в родителях зверя.
И вот в один из таких вечеров, когда Жанна, механически помешивая суп на плите, в очередной раз прокручивала в голове их последний разговор с Валерием, пытаясь найти хоть какой-то выход из этого тупика, а Валерий, уткнувшись в телефон, делал вид, что увлечён какой-то игрой, раздался резкий, требовательный звонок в дверь. Жанна вздрогнула. Сердце неприятно ёкнуло. Она почему-то сразу поняла, кто это.
— Я открою, — Валерий оторвался от телефона, его лицо выражало явное облегчение от того, что кто-то прервал эту гнетущую тишину. Он пошёл в прихожую, а Жанна осталась на кухне, её пальцы до боли сжали ручку половника.
Через мгновение из прихожей донёсся звонкий, чуть жеманный голосок Люськи:
— Приветик, братишка! А я тут мимо пробегала, решила заскочить на огонёк! Не ждали?
Жанна замерла. «Мимо пробегала». Как же. Их дом находился на другом конце города от того района, где Люська обычно «пробегала» по бутикам и салонам красоты. Значит, приехала целенаправленно. Значит, опять что-то нужно.
Люська, не дожидаясь приглашения, впорхнула на кухню, благоухая смесью дорогих духов и чего-то сладкого, кондитерского. На ней было новое, кричаще-яркое платье, явно не по сезону, волосы уложены в замысловатую причёску, а на пальцах сверкали свеженькие, остро заточенные ногти цвета фуксии. Она окинула быстрым, оценивающим взглядом скромную обстановку кухни, задержалась на Жанне, одетой в простой домашний халат, и её губы чуть заметно скривились в пренебрежительной усмешке.
— О, Жанна, и ты здесь! А я уж думала, ты вся в делах, в заботах, — её голос сочился фальшивой любезностью, от которой у Жанны свело скулы. — А я вот, представляешь, шла мимо, смотрю – свет горит. Думаю, дай зайду, проведаю родных. Мы же семья, как-никак.
Она бесцеремонно подошла к холодильнику, распахнула дверцу и принялась изучать его содержимое.
— Ой, а что это у вас тут, колбаска докторская? Фи, Валер, ну ты же знаешь, я такое не ем. Мне бы чего-нибудь… лёгенького. Может, сырок какой-нибудь диетический есть? Или фруктики?
Валерий, стоявший в дверях кухни, выглядел растерянным и немного виноватым. Он бросил быстрый, умоляющий взгляд на Жанну, но та оставалась невозмутимой, продолжая помешивать суп, словно ничего не происходило.
— Люся, ты бы хоть предупредила, что зайдёшь, — промямлил он, чувствуя, как краска заливает ему шею. — Мы как-то не готовились…
— Ой, да какие предупреждения между своими! — Люська махнула рукой, доставая из холодильника яблоко и с хрустом вгрызаясь в него. — Я же по-простому, по-семейному. Кстати, братик, — она повернулась к нему, её глаза маслянисто заблестели, — тут такое дело… Помнишь, я тебе говорила про того хозяина квартиры, ну, который цены ломит, как на аукционе? Так вот, он опять чудит. Говорит, или плати больше, или выметайся. А у меня, сам понимаешь, сейчас каждая копейка на счету. Ещё и на маникюрчик бы сходить, а то ногти, смотри, — она продемонстрировала ему свои безупречные, только что сделанные ногти, — совсем в непотребном виде. Не могу же я в таком виде на собеседования ходить, правда? Вдруг там солидный работодатель, а я как чучело.
Жанна медленно повернулась от плиты. Половник со стуком опустился на столешницу. Её лицо было спокойным, даже слишком спокойным, но в глубине её глаз разгорался тот самый холодный огонь, который Валерий уже успел выучить и которого так боялся.
— Собеседования? — переспросила Жанна, её голос был тихим, но отчётливым, и в нём не было ни капли той фальшивой любезности, которой только что фонтанировала Люська. — Какие ещё собеседования, Люся? Ты же вроде как «творческий отпуск» себе устроила, чтобы «найти себя» и «переосмыслить жизненные ценности». Или я что-то путаю?
Люська на мгновение опешила от такого прямого вопроса, но тут же нашлась:
— Ну, Жанн, ты же понимаешь, творческий отпуск – это, конечно, хорошо, но кушать-то хочется всегда. Да и жить где-то надо. Я вот тут присмотрела одно местечко… правда, немного дороже, чем я рассчитывала, но зато райончик приличный, и до центра близко. Так что, Валера, — она снова обратилась к брату, полностью игнорируя Жанну, — ты же меня не бросишь в беде? Тебе же несложно будет немножечко помочь сестрёнке, правда?
Это стало последней каплей. Той самой, которая переполнила чашу терпения Жанны. Она посмотрела на эту самодовольную, наглую девицу, которая с такой лёгкостью распоряжалась чужими деньгами, чужой жизнью, и почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Всё то, что она так долго сдерживала, вырвалось наружу.
— «Немножечко помочь»? — Жанна подошла к Люське, её голос звенел от едва сдерживаемой ярости. — Ты вообще совесть имеешь, Люся? Какую ещё помощь ты от него ждёшь? Он и так отдал тебе всю свою премию, оставив собственных детей без необходимого! Тебе этого мало? Ты хочешь, чтобы он последние штаны с себя снял, чтобы обеспечить твою «красивую жизнь»? Ты хоть представляешь, Люся, сколько он работает, чтобы ты могла вот так вот «мимо пробегать» и требовать денег на свои хотелки?
Люська отступила на шаг, её лицо вытянулось. Она явно не ожидала такого отпора от обычно тихой и покладистой Жанны.
— Да что ты на меня накинулась? — взвизгнула она, её голос сорвался на неприятные, визгливые ноты. — Это не твоё дело, как мы с братом общаемся! Он мой брат, и он мне поможет, если я попрошу! А ты просто жадная, завистливая баба, которая вечно всем недовольна! Ты специально настраиваешь Валеру против меня, против его родной кровиночки!
— Родной кровиночки? — Жанна горько рассмеялась. — Да ты пиявка, Люся, а не кровиночка! Пиявка, которая присосалась к нему и тянет все соки! Ты разрушаешь нашу семью своим эгоизмом и своей ленью!
— Ах ты… — Люська задохнулась от возмущения, её лицо исказилось злобой. Валерий, который до этого момента стоял как вкопанный, наблюдая за этой сценой, наконец очнулся.
— Жанна, прекрати! — он шагнул вперёд, заслоняя собой сестру. — Не смей так говорить с Люсей! Она моя сестра, и я не позволю тебе её оскорблять!
Жанна посмотрела на мужа, и в её взгляде была такая боль и такое разочарование, что ему на мгновение стало не по себе. Но он тут же отогнал это чувство, ведь Люся, его бедная, несчастная Люся, нуждалась в его защите.
— Я её оскорбляю? — Жанна покачала головой. — Да она сама себя оскорбляет своим поведением, Валера. А ты… ты просто слеп. Или не хочешь видеть очевидного.
Ссора разгоралась, как сухой хворост, брошенный в костёр. Обвинения сыпались одно за другим, и уже никто не выбирал выражений. Воздух на кухне стал тяжёлым и едким от взаимной ненависти.
— Не смей так говорить с Люсей! — Валерий вжал голову в плечи, но голос его прозвучал неожиданно твёрдо, почти агрессивно. Он шагнул вперёд, инстинктивно заслоняя сестру, словно Жанна была не измученной женщиной, а разъярённой фурией, готовой растерзать невинную овечку.
— Она моя сестра, единственная! И я не позволю тебе её унижать! Она через столько прошла, ей и так нелегко, а ты ещё со своими придирками!
Люська, почувствовав за спиной надёжную братскую стену, мгновенно воспряла духом. Страх и растерянность с её лица исчезли, уступив место злорадному торжеству. Она высунула голову из-за плеча Валерия, и её голос, только что срывавшийся на визг, обрёл ядовитую сладость.
— Вот именно, Жанна! Усвоила? Он мой брат, и он всегда будет на моей стороне, что бы ты там себе ни возомнила! А знаешь, почему? Да потому что я его люблю по-настоящему, а не пилю с утра до ночи из-за каждой копейки, как некоторые! Ты же превратила его жизнь в ад своей вечной экономией и недовольством! Посмотри на себя! Вечно в этом затрапезном халате, с кислой миной. Да на тебя же смотреть тошно! А я… я несу праздник! Я дарю ему радость! И да, я люблю красивые вещи, и люблю, когда обо мне заботятся! И Валера с удовольствием это делает, потому что я этого достойна! А ты… ты просто серая мышь, которая завидует чужому счастью и чужой лёгкости! Думаешь, он с тобой по большой любви живёт? Да он просто порядочный, вот и тянет эту лямку! А ты этим пользуешься, вцепилась в него мёртвой хваткой и тянешь на дно!
Каждое слово Люськи было как удар раскалённым прутом. Она говорила громко, театрально, наслаждаясь производимым эффектом, наслаждаясь унижением Жанны, которая стояла бледная, как полотно, и молча слушала этот поток грязи. Но самое страшное было не в словах Люськи. Самое страшное было в том, что Валерий стоял рядом, молчал и… не возражал. Он не пытался остановить сестру, не пытался защитить жену, мать своих детей. Он просто стоял, и его молчание было оглушительнее любых криков. Оно было знаком согласия.
— Да, Жанна, — Валерий наконец повернул к ней голову, и в его глазах она не увидела ни капли сочувствия, ни тени сомнения. Только холодное раздражение и какую-то усталую злость. — Может, хватит уже? Люся права. Ты действительно превратила нашу жизнь в вечный подсчёт и выяснение отношений. Вечно ты чем-то недовольна, вечно тебе всё не так. Ну не может человек жить постоянно под таким прессингом! Я устал от твоих упрёков, устал от твоей экономии на всём, устал от того, что ты видишь во мне только кошелёк! Люся – моя семья, моя кровь. Она меня понимает, она меня принимает таким, какой я есть. А ты… ты только требуешь.
Этот удар был последним. Что-то внутри Жанны, что так долго сопротивлялось, что ещё вчера пыталось бороться, надеяться, верить, – хрустнуло и сломалось окончательно. Внезапно она почувствовала удивительное, почти пугающее спокойствие. Словно буря, бушевавшая в её душе, разом стихла, оставив после себя выжженную пустыню. Она посмотрела на Валерия, потом на Люську, прильнувшую к его плечу с выражением победительницы на лице, и увидела их так ясно, будто пелена спала с её глаз. Два чужих, враждебных ей существа. Два сообщника.
Она медленно выпрямилась. Её голос, когда она заговорила, был ровным, тихим, лишённым всяких эмоций. В нём не было ни гнева, ни обиды, ни боли. Только лёд.
— Что ж, Валера. Похоже, ты действительно сделал свой выбор. И ты, Люся, — она перевела взгляд на сестру мужа, — наконец-то получишь то, чего так долго и упорно добивалась. Своего брата. Целиком и полностью. Без остатка.
Она сделала небольшую паузу, давая им осознать сказанное. Валерий непонимающе нахмурился, а Люська победно улыбнулась, но в её глазах мелькнула тень неуверенности.
— Обеспечивай её, Валера, — продолжила Жанна тем же бесцветным тоном. — Снимай ей квартиры, покупай платья, оплачивай её маникюры и творческие поиски. Дари ей радость, будь её праздником. Делай всё, что считаешь нужным. Но без нас. С этой минуты ты свободен от обязательств перед своей семьёй. Можешь считать, что её у тебя больше нет.
Она обвела взглядом маленькую кухню, ставшую ареной этой последней, разрушительной битвы.
— Собирай свои вещи, Валера. И уходи к ней. Прямо сейчас. Или, если тебе так удобнее, я соберу детей и уйду сама. Мне уже всё равно. Для меня этот разговор окончен. И наша совместная жизнь – тоже.
С этими словами она развернулась и вышла из кухни, оставив Валерия и Люську стоять посреди комнаты в оглушительной тишине. Люська попыталась изобразить торжествующую улыбку, но она получилась какой-то кривой и неуверенной. Валерий смотрел на закрывшуюся за Жанной дверь с выражением полного недоумения на лице, словно до него только сейчас начал доходить весь ужас произошедшего. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в горле. Воздух в кухне всё ещё был пропитан запахом Люськиных духов и горечью только что сожжённых мостов. И этот запах теперь навсегда будет ассоциироваться у него с концом его прежней жизни…
