— В общем, собирайся, Свет. Завтра с утра к маме на дачу едем, — буднично объявил Андрей, подцепляя вилкой картофельное пюре и отправляя его в рот. Он говорил так, будто речь шла о чём-то давно решённом и само собой разумеющемся.
Светлана замерла. Вилка с куском курицы застыла на полпути ко рту, а в голове на секунду стало абсолютно пусто. Она медленно опустила руку. Ноги, гудевшие после двенадцати часов на ногах в торговом зале, вдруг напомнили о себе тупой, ноющей болью. Спина, застывшая в одном положении у кассы, отозвалась неприятным спазмом. Всю неделю она жила одной-единственной мыслью: воскресенье. Её законный, выстраданный выходной, который она собиралась провести в горизонтальном положении, обложившись подушками и включив какой-нибудь дурацкий сериал.
— Мы едем? — тихо, почти беззвучно переспросила она, глядя на мужа так, словно видела его впервые.
— Ну да, я же обещал ей помочь забор покрасить. Вдвоём быстрее управимся, — так же весело и беззаботно ответил он, не отрываясь от тарелки. — Она краску уже купила, кисточки. Погода как раз хорошая будет, без дождя.
В этот момент внутри Светланы что-то оборвалось. Пружина, сжимавшаяся все шесть проклятых рабочих дней, с оглушительным звоном распрямилась.
— Какая дача?! То есть я, отработав шесть дней, должна в свой единственный выходной ехать красить забор твоей маме?! А ты не хочешь сам поехать и помочь ей, раз ты такой заботливый сын?!
Андрей наконец поднял на неё глаза. На его лице отразилось искреннее недоумение, будто она только что предложила ему полететь на Луну.
— Свет, ну ты чего начинаешь? Маме надо помочь, я же не могу отказать. Она одна не справится, сама знаешь. Это же несложно, на пару часов работы, зато потом шашлыки сделаем, на свежем воздухе побудем. Отдохнёшь.
Светлана невесело усмехнулась. Слово «отдохнёшь» прозвучало как издевательство.
— Отдохну? Андрей, ты вообще слышишь, что ты говоришь? Я с восьми утра до девяти вечера на ногах. У меня под конец смены уже цифры на ценниках плывут перед глазами. Я мечтаю только об одном — лежать и чтобы меня никто не трогал. Никаких заборов, никаких кисточек и уж тем более никаких шашлыков.
— Помочь должен ты. Ты её сын. И ты обещал, — отчеканила она, отодвигая от себя тарелку. Аппетит пропал начисто. — Я ничего твоей маме не обещала. И у меня на мой выходной были совершенно другие планы.
— Мы семья или кто? — нахмурился Андрей, откладывая вилку. Его благодушное настроение улетучивалось на глазах. — Помогать надо вместе. Что в этом такого? Я же не прошу тебя мешки с цементом таскать. Покрасить несколько досок.
— Семья — это когда считаются друг с другом, — отрезала Светлана. — Когда спрашивают, есть ли у твоей жены силы и желание после адской недели изображать из себя маляра. А не ставят перед фактом за ужином. Ты мой выходной уже распланировал и даже не подумал меня об этом известить. Ты просто решил за меня.
Ужин, которого она так ждала, остывал на тарелках, превращаясь в неаппетитное месиво. Андрей смотрел на неё упрямо, сдвинув брови. Он не понимал. Или не хотел понимать. В его мире всё было просто и логично: мама попросила — сын делает. А жена — это функция, приложение к сыну, которая должна делать то же самое по умолчанию.
— Отдыхать тоже надо с умом, а не просто валяться, — наконец вынес он вердикт, в котором слышалось откровенное осуждение. — Один день на диване — это не отдых, а безделье. А на природе как раз сил наберёшься.
— Это ты сейчас называешь моё состояние бездельем? — Светлана отодвинулась от стола вместе со стулом, создавая между ними больше пространства. — Это ты, отработав свою комфортную пятидневку с девяти до шести, будешь мне рассказывать про правильный отдых? Ты хоть раз пробовал отстоять на ногах смену перед Новым годом или в «чёрную пятницу»? Когда люди сносят всё на своём пути, а ты должен им улыбаться и желать хорошего дня?
Его слова о безделье ударили точнее, чем любое другое обвинение. Они обесценили её усталость, превратили её в каприз, в дурное настроение. Андрей тоже встал, опираясь костяшками пальцев на столешницу. Его лицо из недоумевающего стало жёстким и злым.
— Вот именно. Нормальные жёны помогают мужьям и поддерживают их, а не устраивают скандалы на ровном месте. Я всего лишь попросил о помощи. Для моей матери, между прочим, которая для нас обоих старается, вечно с дачи то огурцы, то зелень передаёт.
— То есть, по-твоему, я ненормальная? — Светлана смотрела на него в упор. Внутри всё заледенело. — Потому что не хочу жертвовать своим единственным днём отдыха ради твоего «сыновнего долга»? А ты не думал, что помощь нужна мне? Просто полежать, прийти в себя. Или твоя помощь выражается только в том, чтобы за мой счёт решать проблемы своей мамы?
Он фыркнул, демонстративно отворачиваясь. Это был его любимый приём: когда аргументы заканчивались, он просто переставал слушать, показывая, что разговор окончен и он в нём победитель.
— Бесполезно с тобой говорить. Ты слышишь только себя. Эгоистка.
Обвинение повисло в воздухе, густое и неприятное. Андрей, не глядя на неё, прошёл в комнату и взял со стола телефон. Светлана наблюдала за его действиями, уже догадываясь, что будет дальше. Это был не просто звонок. Это был продуманный, жестокий ход, следующий акт в этой пьесе. Он собирался привлечь тяжёлую артиллерию.
Андрей демонстративно набрал номер и включил громкую связь.
— Мам, привет, — его голос мгновенно изменился, стал мягким, с нотками усталого благородства. — Да, всё нормально. Я по поводу завтра. Тут небольшое изменение в планах.
На том конце провода послышался бодрый голос Тамары Игоревны.
— Что такое, Андрюша? Что-то случилось?
— Да нет, ничего особенного. Просто Света что-то не в настроении ехать. Говорит, устала очень, хочет дома остаться, — он произнёс это так, будто цитировал слова капризного ребёнка, а не взрослой женщины. — Так что я, наверное, один приеду. Ничего страшного, справлюсь как-нибудь. Просто подольше получится.
Светлана смотрела на него, не моргая. Он не сказал, что она работала шесть дней подряд. Он не сказал, что она валится с ног от усталости. Он просто выставил её ленивой эгоисткой, которая «не в настроении». Он жаловался маме, как маленький мальчик, которого обидели в песочнице, и одновременно наказывал её, зная, что за этим последует.
— Ох, устала она… — протянула Тамара Игоревна, и в её голосе уже слышались стальные нотки. — Ну что ж поделать. Конечно, приезжай один, сынок. Разберёмся.
Андрей нажал отбой и с видом оскорблённой добродетели положил телефон на стол. Он не смотрел на жену. Он ждал. Ждал её реакции, её извинений, её капитуляции. Но Светлана молчала. Она просто смотрела на остывший ужин, на мужа, который только что предал её самым мелким и унизительным способом, и понимала, что дело уже давно не в заборе.
Светлана не сказала ни слова. Она молча собрала тарелки со стола и унесла их на кухню. Включила воду и начала методично мыть посуду, сосредоточившись на каждом движении губки, на том, как тёплая вода смывает остатки жира. Это было единственное, что она могла сейчас делать — простое, механическое действие, позволяющее не взорваться прямо здесь и сейчас. Андрей остался в комнате, и его молчаливое присутствие давило сильнее любого крика. Он ждал. Он был уверен, что его тактический ход сработал и теперь она, осознав всю тяжесть своего «проступка», придёт с повинной.
Её телефон, оставленный на кухонном подоконнике, завибрировал и заиграл мелодию. Светлана знала, кто звонит, ещё до того, как посмотрела на экран. Тамара Игоревна. Мама не заставила себя долго ждать. Вытерев руки о полотенце, она взяла телефон. Пальцы слегка дрогнули, но голос, когда она ответила, прозвучал ровно и холодно.
— Да, слушаю вас.
— Светочка, здравствуй, дорогая, — голос свекрови сочился приторным, липким мёдом, под которым отчётливо чувствовался яд. — Что-то я звоню, а ты будто не рада меня слышать. Андрюша сказал, ты приболела? Устала, бедненькая наша.
Светлана прикрыла глаза. Эта игра в «заботливую маму» была ей знакома до тошноты.
— Я не приболела, Тамара Игоревна. Я действительно устала. У меня был всего один выходной на этой неделе, и я хотела бы провести его дома.
— Ох, эта ваша работа… Совсем себя не жалеете, — сочувственно вздохнула свекровь, но тут же сменила тон. — Ну так тем более, Светочка! Приехали бы на дачу, на свежий воздух. Я бы вас накормила, вы бы с Андрюшей на солнышке посидели, пока краска сохнет. Это же и есть отдых! Дача-то и для вас тоже, мы же не для себя одних стараемся. Нехорошо, когда муж один корячится, а жена дома лежит.
Каждое слово было тщательно выверено. Каждая фраза — мелкий, но точный укол. «Не для себя стараемся», «муж один корячится», «жена дома лежит». Тамара Игоревна была мастером подобных манипуляций.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — спокойно ответила Светлана, решив не поддаваться на провокацию. — Но я уже приняла решение. Я остаюсь дома. Андрей вам поможет, он мужчина сильный, справится.
На том конце провода наступила короткая пауза. Свекровь явно не ожидала такого прямого отпора. Она привыкла, что после её увещеваний невестка обычно сдавалась.
— Ну, раз приняла решение… — в голосе Тамары Игоревны заскрипел металл. — Дело твоё, конечно. Только вот Андрюша расстроился. Он ведь на тебя рассчитывал. Всегда говорил, что у него жена — помощница, опора. А тут…
— Он рассчитывал, даже не спросив меня, — отрезала Светлана, чувствуя, что терпение подходит к концу. — Я думаю, этот вопрос нам лучше решить с ним, без вашего участия. Всего доброго.
Она завершила вызов, не дожидаясь ответа. Руки мелко подрагивали от сдержанного гнева. Она положила телефон на стол экраном вниз, словно пытаясь отгородиться от всего мира. Почти сразу же в кухню вошёл Андрей. Его лицо было искажено яростью.
— Ты что себе позволяешь? — прошипел он, подходя почти вплотную. — Ты почему с моей матерью так разговариваешь? Она тебе позвонила, по-человечески хотела поговорить, а ты ей хамишь и трубку бросаешь!
— По-человечески? — Светлана выпрямилась, глядя ему прямо в глаза. — Твоя мать позвонила, чтобы прочитать мне нотацию и обвинить в том, что я плохая жена. После того, как ты ей на меня наябедничал, выставив меня капризной дурой. Это ты называешь «по-человечески»?
— Она просто беспокоится! Обо мне, о семье! В отличие от некоторых, — выкрикнул он. — Ты проявила к ней прямое неуважение! Она старше тебя, она моя мать! Ты должна была хотя бы сделать вид, что прислушалась!
— Я не собираюсь ничего изображать! — голос Светланы тоже начал срываться. — Ни перед тобой, ни тем более перед ней. Это мой дом и мой выходной! И я не позволю ни ей, ни тебе решать за меня, как мне его проводить! Ты перешёл все границы, когда позвонил ей и устроил этот цирк.
— Ты сейчас же позвонишь ей и извинишься! — Андрей ткнул пальцем в сторону телефона, лежавшего на столе. Его лицо побагровело от гнева, на шее вздулась вена. Это был уже не разговор, а приказ.
Светлана посмотрела на его палец, потом перевела взгляд на его искаженное злобой лицо. В этот момент она увидела не мужа, не близкого человека, а чужого, капризного и жестокого мальчишку, который, не сумев добиться своего, привёл маму, чтобы она разобралась с непослушной женой. И теперь он требовал от неё унизительного покаяния за то, что она посмела иметь собственные желания.
— Я не буду ни перед кем извиняться, — её голос прозвучал на удивление спокойно и твёрдо. Вся буря внутри вдруг улеглась, сменившись холодной, кристальной ясностью. — Извиняться должен ты. За то, что не видишь во мне человека. За то, что считаешь меня своей собственностью, которую можно передавать в пользование своей маме. За то, что ты трус, который прячется за её юбку при первом же конфликте.
Каждое слово было выверено и било точно в цель. Она видела, как он вздрогнул, когда прозвучало слово «трус». Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но она не дала ему вставить ни слова.
— Ты думаешь, дело в заборе? В этой дурацкой даче? Нет. Дело в тебе. В том, что ты до сих пор не вырос. Для тебя до сих пор главное — быть хорошим мальчиком для мамы. А я — просто функция, которая должна помогать тебе в этом. Готовить, убирать, улыбаться твоим родственникам и, конечно же, красить заборы по первому требованию. Без права на усталость, на собственное мнение, на личную жизнь.
Она сделала шаг назад, к выходу из кухни. Ей вдруг стало невыносимо находиться с ним в одном замкнутом пространстве. Воздух казался слишком плотным, пропитанным его гневом и её разочарованием.
— Я не просила у тебя многого, Андрей. Я просто хотела отдохнуть. Один день. Чтобы завтра снова пойти на свою работу и снова улыбаться людям, зарабатывая деньги, которые мы тратим вместе. А ты, вместо того чтобы просто понять и дать мне эту возможность, устроил судилище. Сначала ты, потом твоя мама. Вы вдвоём решили, что я виновата. В чём? В том, что устала?
Он молчал, только тяжело дышал, глядя на неё с ненавистью. Все его аргументы были исчерпаны, осталась лишь голая, бессильная злоба. Он проиграл этот бой по всем фронтам и понимал это.
— Так вот, — продолжила Светлана, её голос звучал отстранённо, будто она говорила о ком-то постороннем. — Завтра ты возьмёшь свои кисточки, свою краску и поедешь к своей маме. Покрасишь ей этот чёртов забор. Можешь покрасить его хоть в три слоя. А потом можешь там и оставаться. Раз она для тебя важнее.
Она развернулась и пошла в спальню. Не хлопнув дверью, не крикнув ничего на прощание. Она просто вышла из кухни, оставив его одного посреди остывшего ужина и обломков их семейной жизни. Андрей остался стоять, глядя ей вслед. Он ожидал чего угодно: криков, упреков, истерики. Но это холодное, презрительное спокойствие обезоруживало и унижало гораздо сильнее.
Светлана вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Она не собиралась собирать вещи или уходить в ночь. Это было бы слишком драматично и глупо. Она просто взяла с полки книгу, легла на свою половину кровати, включила ночник и открыла первую страницу. Она не собиралась читать. Она просто хотела показать — и ему, и, что важнее, самой себе, — что он больше не имеет над ней власти. Его мир с его мамой, дачей и заборами перестал для неё существовать. Он мог кричать, стучать в дверь, умолять или угрожать — это уже не имело никакого значения.
Андрей так и остался стоять на кухне. Он смотрел на закрытую дверь спальни и понимал, что произошло нечто непоправимое. Он не добился своего. Он не заставил её подчиниться. Более того, он потерял её уважение, и, возможно, её саму. И виноват в этом был не забор, и не Светин эгоизм, как он пытался себя убедить. Виноват был он сам. Но признаться в этом не хватало сил. Легче было ненавидеть её за то, что она оказалась сильнее…
