— Дим, а давай на море? — голос Ольги прозвучал тихо, почти робко, в уютной тишине вечерней кухни. Он разрезал тёплый воздух, пахнущий жареной курицей и усталостью конца рабочего дня. — Всего на недельку. Я смотрела, есть недорогие туры. Мы пять лет никуда не выезжали, совсем.
Дмитрий не ответил. Вилка, которой он подцеплял гречку, со стуком опустилась на тарелку. Ольга видела, как его широкая спина напряглась под тонкой домашней футболкой. Он не повернулся, но она почувствовала, как волна ледяного раздражения прокатилась по комнате, убивая остатки уюта. Этот разговор она репетировала несколько дней, подбирала слова, искала правильный момент. И вот, момент настал и тут же превратился в пепел.
— Дим? — она попыталась снова, чуть настойчивее.
Он медленно повернулся на стуле. Лицо его, ещё минуту назад бывшее расслабленным, медленно каменело. Скулы напряглись, а в глазах появился тот самый стальной, бухгалтерский блеск, которого она боялась больше всего. Это был взгляд не мужа, а контролёра, аудитора, находящего растрату в отчётности. Без единого слова он встал, прошёл в комнату и вернулся с ноутбуком. Раскрыл его на кухонном столе, отодвинув солонку и хлебницу. Несколько щелчков по тачпаду, и экран озарился сеткой таблицы Excel — их священного фолианта, карты их жизни на ближайшие годы.
— Смотри сюда, — его голос был глухим и лишённым всяких эмоций. Он ткнул толстым, коротким пальцем в одну из ячеек, подсвеченную тревожным жёлтым цветом. — Вот. Видишь эту цифру? Мы отстаём от графика накоплений на три целых и две десятых процента. На три, Оля! Из-за того, что тебе в прошлом месяце понадобились новые сапоги, а мне пришлось менять аккумулятор в машине. А ты предлагаешь просто взять и выкинуть из нашего будущего ещё тысяч сто, не меньше.
— Но это же не «выкинуть», это отдых, — она пыталась сохранить спокойствие, хотя внутри всё сжималось от предчувствия неотвратимой бури. — Мы работаем как проклятые, приходим домой, едим, смотрим в свои ноутбуки и ложимся спать. Мы превратились в роботов по зарабатыванию денег. Нам нужна перезагрузка, иначе мы просто сломаемся. Это же всего семь дней.
Его лицо исказилось. Спокойствие исчезло, сменившись багровой, клокочущей яростью. Он вскочил со стула, нависая над ней и над светящимся экраном своей таблицы.
— Какое море, Оля?! У нас ипотека на носу, каждая копейка на счету! Ты хочешь променять нашу будущую квартиру на неделю на пляже?!
— Нет конечно… Просто…
— Ты вообще понимаешь, что ты говоришь? Променять бетонные стены, нашу собственную крышу над головой, наше будущее — на то, чтобы семь дней валяться на песке и мазаться кремом? Это инфантильность! Безответственность!
Он кричал, размахивая руками, и его палец снова и снова упирался в экран, словно он пытался проткнуть им саму суть её нелепого предложения. Ольга смотрела на него, на его перекошенный рот, на вздувшуюся вену на лбу. Она не слышала слов, она видела только эту слепую, фанатичную веру в цифры, в ячейки, в проценты. Веру, в которой для неё, для их жизни, просто не осталось места. В этот момент она поняла, что спорить бесполезно. Что любые её доводы о душе, об усталости, о простом человеческом желании увидеть солнце не над пыльным городом, разобьются об эту стену из графиков и диаграмм.
Она медленно подняла на него глаза. Ярость в его взгляде столкнулась с её внезапным, мертвенным спокойствием.
— Ты прав, — её голос прозвучал тихо и отчётливо. — Это глупость.
Он замолчал, сбитый с толку её внезапным согласием. Он ожидал продолжения спора, слёз, упреков. А получил полное и безоговорочное принятие его правоты. Это его обезоружило. Он тяжело дыша, опустился обратно на стул, победно глядя на свою таблицу-союзницу.
Вечером они сидели в комнате. Он, как обычно, углубился в свой ноутбук, внося какие-то коррективы в бюджет, что-то подсчитывая. Ольга села рядом на диван со своим ноутбуком. Некоторое время она молча смотрела в экран, потом развернула его к Дмитрию.
— Смотри.
На экране была страница её онлайн-банка. Она подвела курсор к кнопке «Перевести» и нажала. Ввела сумму — всё, до последней копейки, что лежало на её личном счёте, деньги, которые она откладывала с премий и подработок. Деньги, из которых и собиралась оплатить тот самый злополучный отпуск. Получателем она выбрала их общий ипотечный счёт. Зелёная галочка подтвердила операцию.
— Вот. Моя доля, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — Все мои деньги теперь там. В твоём графике. Теперь он, наверное, в плюсе.
Дмитрий смотрел на экран, потом на неё, не понимая. Его лицо выражало растерянное торжество. Он победил.
— А теперь, — продолжила Ольга, закрывая крышку ноутбука с сухим щелчком, — копи сам. На свою квартиру. А я начинаю копить на свою собственную жизнь. Отдельно от твоих графиков.
Слова, сказанные накануне вечером, не растворились в утреннем свете. Они застыли в воздухе квартиры, как кристаллики льда, делая его плотным и труднопроходимым. Жизнь под одной крышей превратилась в молчаливую, тщательно срежиссированную войну на истощение. Дмитрий принял на себя роль мученика, аскета, идущего к великой цели, и каждый его жест был пропитан демонстративным самоотречением. Ольга же, сбросив с себя пятилетние оковы тотальной экономии, начала дышать. И этот её свободный, глубокий вдох сводил его с ума.
Их противостояние началось на кухне. Это было поле первой битвы. Дмитрий перешёл на диету отшельника. По утрам он заливал кипятком самые дешёвые овсяные хлопья, превращавшиеся в серую, клейкую массу. На обед и ужин варил серые макароны или гречку, сопровождая их бледными, водянистыми сосисками. Запах этой еды — унылый, бедный запах варёного теста и дешёвых специй — стал его знаменем. Он демонстративно мыл за собой одну тарелку, одну вилку и одну кастрюльку, оставляя их сиять на сушилке, как ордена за доблесть.
— Экономично. И питательно, — однажды бросил он в воздух, когда Ольга зашла на кухню, а он с сосредоточенным видом поглощал свою порцию. Она ничего не ответила. Она просто достала из шкафа турку, насыпала в неё дорогие, ароматные кофейные зёрна и поставила на огонь. Через пару минут по кухне поплыл густой, насыщенный аромат шоколада и арабики, наглый и жизнеутверждающий. Он безжалостно растоптал его убогий сосисочный дух. Ольга налила кофе в свою любимую чашку и ушла в комнату. Это был её первый залп, и он попал точно в цель.
С того дня их быт разделился на два параллельных, непересекающихся мира. Дмитрий приходил с работы и первым делом садился за ноутбук, открывая свою священную таблицу. Он вносил в неё каждую сэкономленную копейку, каждый чек из дискаунтера, и с мстительным удовольствием смотрел, как зелёная полоска его накоплений ползёт вверх. Он отказался от поездок на машине на работу, теперь он ездил на автобусе, демонстративно оставляя ключи на полке в прихожей. Он перестал покупать себе даже самые мелкие радости — шоколадку к чаю или бутылку пива в пятницу. Его жизнь превратилась в сухой, безрадостный финансовый отчёт.
Ольга же, напротив, начала жить. Она не делала крупных покупок, не сорила деньгами. Она просто позволяла себе то, в чём отказывала годами. Она купила себе новую, ярко-красную помаду и оставила её на полочке в ванной. Этот маленький алый флажок её личной революции стоял рядом с его единственным тюбиком самой дешёвой зубной пасты. Она стала приходить домой с небольшими пакетами из хороших продуктовых магазинов: кусочек сыра с плесенью, горсть свежей клубники, бутылка белого вина. Эти продукты занимали одну, её личную, полку в холодильнике. Это была её территория, её суверенное государство внутри их общей холодной войны.
Однажды вечером она вернулась позже обычного. От неё пахло духами и уличным воздухом, а на губах играла тень той самой красной помады. Она была в ресторане с подругой. Она не стала этого скрывать.
— Где была? — спросил он от своего ноутбука, не отрывая взгляда от экрана. Вопрос был задан ровным, почти безразличным тоном, но Ольга знала, что он весь обратился в слух.
— Ужинала, — просто ответила она, снимая туфли.
— Понятно, — сказал он. И добавил, после паузы, с едва заметным ядом в голосе: — Надеюсь, было вкусно. И не очень накладно для твоего нового бюджета.
Он хотел её уколоть, заставить оправдываться, но она лишь пожала плечами.
— Было вкусно. И нет, не накладно. Я могу себе это позволить.
Она прошла в комнату, оставив его наедине с цифрами и графиками. Он смотрел ей вслед, и его лицо было тёмным от бессильной злобы. Он экономил, отказывал себе во всём, чтобы доказать ей, что он прав, что его путь единственно верный. А она просто жила. Жила и своим существованием обесценивала его жертву, превращая его подвиг в жалкий фарс. Он открыл холодильник, чтобы достать свою одинокую сосиску. Взгляд его упал на её полку: аккуратный брикет дорогого масла, веточка винограда, маленькая баночка с оливками. Он с силой захлопнул дверцу. Этот дом перестал быть их общей крепостью. Он превратился в коммунальную квартиру, где два чужих, презирающих друг друга человека делили квадратные метры и воевали за территорию в холодильнике. И он чувствовал, что в этой войне он проигрывает.
Тишина в квартире перестала быть просто отсутствием звука. Она стала инструментом давления, тяжёлым одеялом, которое Дмитрий каждый вечер набрасывал на них обоих. Холодная война перешла в новую, более изощрённую фазу. Пассивной агрессии ему стало мало. Ему нужно было наглядно, весомо, продемонстрировать ей последствия её «предательства». И он нашёл способ.
Это началось в один из вторников. Они, как обычно, сидели в разных углах гостиной, каждый за своим ноутбуком. Вдруг Дмитрий нарушил ритуальное молчание.
— Оль, посмотри-ка, — его голос был нарочито будничным, но Ольга уловила в нём плохо скрытое торжество.
Он развернул свой ноутбук к ней с резким, выверенным движением. На экране светилась фотография комнаты с ярко-жёлтыми стенами и затёртым до дыр линолеумом. Единственное, забранное грубой решёткой окно выходило на глухую бетонную стену соседнего дома, до которой, казалось, можно было дотянуться рукой. Мебели почти не было, кроме старого дивана с выпирающими пружинами.
— Тридцать два квадратных метра. Первый этаж, зато не надо за лифт платить. Панелька, конечно, старая, но крепкая, — он комментировал объявление с энтузиазмом риэлтора, продающего дворец. — Главное — цена. Если я продолжу в том же духе, то на первый взнос накоплю сам уже через четыре месяца. Будем жить здесь. Зато своё.
Последние два слова он произнёс с особым нажимом, вкладывая в них всю тяжесть обвинения. «Будем жить здесь». Не «я буду жить», а «мы». Это был его приговор, вынесенный ей. Наказание за красную помаду, за сыр с плесенью, за её право дышать. Он показывал ей клетку, которую он готов купить на сэкономленные на их общей жизни деньги.
Ольга долго смотрела на экран. Она не ответила, не возмутилась. Она просто молча вглядывалась в это убожество, в этот памятник его упрямству. Она видела не просто плохую квартиру. Она видела их будущее, каким он его теперь рисовал: серое, тесное, с решёткой на окне и видом на бетонную стену. Она медленно кивнула.
— Экономично, — только и сказала она, и в этом единственном слове не было ни капли иронии. Это было холодное признание факта.
Её спокойствие вывело его из себя больше, чем любой скандал. Он ждал спора, крика, чего угодно, что подтвердило бы его правоту. Но её ледяное равнодушие обесценивало его показательное выступление. Весь следующий вечер он демонстративно просматривал похожие варианты. Крошечные студии в новостройках на самой окраине города, куда добираться два часа. Квартиры в хрущёвках с просиженными полами и запахом старины, который не выветрить никаким ремонтом. Он громко цокал языком, сравнивая цены за квадратный метр, бормотал под нос что-то про транспортную доступность и инфраструктуру. Это был театр одного актёра, и Ольга была его единственным, но неблагодарным зрителем.
А через два дня она нанесла ответный удар.
— Дим, а ты глянь, — так же буднично сказала она, поворачивая к нему свой ноутбук. На экране была залитая солнцем студия с панорамными окнами от пола до потолка. Светлое дерево, белые стены, минималистичный, но стильный дизайн. За окном открывался вид на огни вечернего города с высоты птичьего полёта. — Сорок метров. Дизайнерский ремонт. Вся техника есть. В центре. Можно заехать хоть завтра, — она говорила спокойно, перечисляя преимущества, словно читала рекламный проспект. Дмитрий смотрел на экран, его лицо медленно темнело.
— Аренда? — выдавил он. Слово прозвучало как ругательство. — Платить чужому дяде? Чтобы что?
— Чтобы жить, а не выживать, — Ольга посмотрела ему прямо в глаза. — Это можно снимать уже сейчас. На те деньги, что я зарабатываю. Одной.
Это был выстрел в самое сердце его философии. Он строил планы на десятилетия вперёд, принося в жертву настоящее. Она предлагала жить здесь и сейчас. Его мир состоял из бетонных стен и графиков платежей. Её — из света, пространства и вида на город. Их вечера превратились в дуэль. Он открывал очередную ссылку на «убитую» однушку, приговаривая: «Зато надёжно. Свои стены греют». Она в ответ демонстрировала ему лофт с кирпичными стенами или уютную квартиру в сталинке с высокими потолками, сопровождая это комментарием: «А здесь красиво. И не нужно ждать пять лет». Они больше не спорили о море. Они воевали за саму концепцию жизни. Он — за право обладать. Она — за право наслаждаться. И с каждым вечером пропасть между ними становилась всё шире, превращаясь в каньон, который уже невозможно было перелететь или перешагнуть.
Прошло четыре месяца и шесть дней. Дмитрий считал. Он считал всё: дни, рубли, граммы гречки, капли геля для душа. И вот этот день настал. День триумфа. Он пришёл с работы раньше обычного, с лицом человека, который вот-вот явит миру чудо. В его руках был не пакет с едой и не газета. Он держал один-единственный лист бумаги формата А4, словно это был скипетр или победное знамя.
Ольга сидела в кресле с книгой. Она подняла на него глаза, когда он вошёл. Он ничего не сказал. Он молча пересёк комнату и положил лист на маленький столик перед ней. Это была распечатка его таблицы. Та самая. Только теперь финальная ячейка в правом нижнем углу сияла ядовито-зелёным цветом. Сумма, необходимая для первоначального взноса на ту самую квартиру с решёткой на окне, была накоплена.
— Вот, — его голос был тихим, но вибрировал от сдерживаемого ликования. — Я сделал это. Один. Без отпусков. Без ресторанов. Без глупостей. Ровно в срок, который я рассчитал. Даже на неделю раньше.
Он смотрел на неё сверху вниз, ожидая. Он жаждал увидеть на её лице раскаяние, зависть, отчаяние. Он хотел, чтобы она признала его правоту, чтобы её мир рухнул под тяжестью его финансового гения. Он представлял себе эту сцену сотни раз: вот он показывает ей эту цифру, и она понимает, какую ошибку совершила.
Ольга опустила взгляд на лист. Она смотрела на него долго, целую вечность, изучая ровные ряды цифр, которые были хроникой его самоистязания. Затем она медленно подняла глаза.
— Молодец, — сказала она. Просто и ровно. Без сарказма, без злости. Как говорят ребёнку, который показал хорошо выполненное домашнее задание.
Это простое слово лишило его триумфа. Оно не содержало эмоций, которых он так ждал. Он растерянно смотрел на неё, а она спокойно отложила книгу, взяла со стола свой ноутбук и открыла его.
— Я тоже хочу тебе кое-что показать, — сказала она, поворачивая экран к нему.
На экране светилась страница её личного банковского счёта. И цифра, которая там горела, была не меньше его. Даже немного больше. Лицо Дмитрия медленно вытягивалось, теряя победное выражение. Он не мог понять. Откуда? Как?
— А это моя доля, — продолжила Ольга тем же спокойным голосом. Она щёлкнула по другой вкладке. На экране появились два электронных билета на самолёт. Имя на обоих было её. Дата вылета — послезавтра. Пункт назначения — Лиссабон. Билеты были в один конец. Она открыла третью вкладку. Бронь на светлые, стильные апартаменты с видом на океан. Срок аренды — один месяц.
— Что это? — прохрипел он, переводя ошалевший взгляд с экрана на её лицо. — Ты… ты куда-то собралась? В отпуск?
Ольга медленно закрыла ноутбук. Звук щелчка прозвучал в тишине как выстрел.
— Нет, Дима. Не в отпуск. Ты всё это время так усердно считал. Ты гениальный счетовод. Ты посчитал всё: калории, расходы, проценты, дни. Но в своих расчётах ты упустил одну очень важную переменную.
— Какую ещё переменную? — он всё ещё не понимал, его мозг, привыкший к чётким формулам, отказывался обрабатывать происходящее.
— Меня, — просто ответила она. — Ты забыл посчитать меня. Ты считал деньги, а я считала дни до того момента, когда смогу уйти. Ты копил на стены. На бетонную коробку, в которой собирался запереть нас обоих. А я копила на жизнь. На воздух. На океан.
Он смотрел на неё, и до него наконец начало доходить. Не как финансовый отчёт, а как тупая боль в груди. Ярость и растерянность боролись на его лице.
— Ты… ты всё это время за моей спиной? Копила, чтобы сбежать? Она встала. Впервые за долгие месяцы она посмотрела на него не с отстранённостью, а с чем-то похожим на холодную жалость.
— Нет, Дима. Не за твоей спиной. А прямо перед твоими глазами. Каждый день. Просто ты всё это время смотрел не на меня, а в свою таблицу.
Она развернулась и молча пошла в спальню. Он остался один в гостиной. Его взгляд упал на стол, на его победный лист бумаги. Ярко-зелёная цифра теперь не сияла триумфом. Она горела, как едкий, ядовитый фосфор, выжигая на сетчатке свидетельство его абсолютного, оглушительного провала. Он получил то, чего хотел. Он накопил. Он остался один в съёмной квартире, сжимая в руке никому не нужный билет в своё одинокое, бетонное будущее…
