Я услышала звук ключа в замке и замерла с чашкой кофе в руках. Восемь утра субботы. Мы с Максимом еще не успели толком проснуться, а она уже здесь.
— Танечка, доченька, ты дома? — Голос Людмилы Петровны разнёсся по коридору раньше, чем я успела что-то ответить. — Я тут в магазине была, увидела такие чудесные салфеточки для кухни! Точно под твой интерьер!
Я глубоко вдохнула, считая до десяти. Не помогло. До десяти я досчитывала каждый день последние три месяца — с тех пор, как вручила свекрови ключи от нашей квартиры. Тогда это казалось разумным решением: мы с Максом много работаем, часто бываем в командировках, кто-то должен принимать посылки, поливать цветы, когда нас нет. Людмила Петровна была на пенсии и с радостью согласилась помочь.
Сейчас я понимала, что это было худшей ошибкой моей жизни.
— Доброе утро, Людмила Петровна, — я вышла в прихожую, затягивая потуже пояс халата. Свекровь уже сняла туфли и деловито прошествовала на кухню, держа в руках огромный пакет.
— Танюша, я же говорила — мамой меня называй! Мы ведь теперь одна семья, — она начала выкладывать на стол содержимое пакета. Салфетки оказались ярко-жёлтыми с красными маками. Наша кухня была оформлена в скандинавском стиле — белая, серая, никаких ярких акцентов.
— Красиво, правда? — Людмила Петровна довольно улыбалась. — А ещё я видела в том же магазине чудесные шторки в горошек! Надо будет тебе на следующей неделе съездить, посмотреть.
— Нам не нужны новые шторы, — я села за стол, обхватив чашку руками. — У нас всё есть.
— Танечка, ну что ты! — свекровь замахала руками. — Те, что висят, такие скучные! Серые какие-то. В квартире должен быть уют, яркость, жизнь!
Я промолчала. Спорить было бесполезно — за три месяца я это поняла. Людмила Петровна услышит только то, что хочет услышать.
Максим вышел из спальни, зевая и потягиваясь.
— Мам? Ты чего так рано?
— Максимочка! — она бросилась к сыну с объятиями. — Я же знаю, что ты по субботам любишь спать подольше, но я тут мимо проходила…
— Она тебе уже про салфетки рассказала? — я не удержалась от сарказма, но ни Максим, ни его мать не обратили внимания на мой тон.
— Мам, может, кофе? — Макс открыл холодильник, доставая молоко.
— Нет-нет, я уже пила дома. Я ненадолго, просто хотела эти салфеточки принести, да и вообще посмотреть, как вы тут. — Она окинула кухню критическим взглядом. — Таня, а ты не думала поменять эти светильники? Они какие-то холодные, неуютные. Надо бы что-то более тёплое, домашнее…
— Нам нравятся эти светильники, — я попыталась сохранить спокойствие. — Мы их специально выбирали.
— Ну что ты, доченька! Ты же ещё молодая, неопытная. Вот я сколько лет дом веду — знаю, что к чему. Надо прислушиваться к советам старших!
Максим налил себе кофе и сел рядом со мной, явно не собираясь вмешиваться. Это была ещё одна проблема: муж не видел ничего странного в поведении своей матери.
После того как Людмила Петровна наконец ушла — а произошло это только через два часа, в течение которых она успела осмотреть всю квартиру, покритиковать расположение книг на полке, способ складывания полотенец в шкафу и предложить переклеить обои в спальне, — я взорвалась.
— Макс, это невозможно! Она приходит, когда хочет, лезет во всё!
— Танюш, ну успокойся. Мама просто волнуется, хочет помочь.
— Помочь? Она меня критикует! Каждую мелочь в нашем доме!
— Она просто хочет, чтобы нам было хорошо, — Максим пожал плечами, листая телефон. — Не обращай внимания. Ты слишком чувствительная.
Я замолчала. Спорить было бесполезно. Максим вырос с этой женщиной, для него её поведение было нормой. Он не понимал, что меня душит.
Следующий визит случился в среду. Я вернулась с работы уставшая, мечтая только о том, чтобы принять душ и лечь на диван. Открыв дверь, я обомлела.
На окнах висели новые шторы. Ярко-синие с белыми облаками. Детские, нелепые, совершенно не подходящие к нашему интерьеру.
— Людмила Петровна! — я позвонила ей немедленно, не заходя дальше прихожей. — Что это?
— Танечка, доченька! Нравится? Я сегодня была в магазине, увидела такую красоту и не смогла пройти мимо! Решила сделать вам сюрприз! Сама всё повесила, правда, пришлось немного повозиться с карнизом, но я справилась!
— Вы… вы зашли в нашу квартиру без спроса и поменяли шторы?
— Ну что ты, какой спрос! У меня же ключи! Я хотела сюрприз сделать! Ты устаёшь на работе, вот я и решила помочь, украсить немного ваше жилище. А то всё у вас такое серое, унылое…
У меня перехватило дыхание от возмущения.
— Это наш дом, Людмила Петровна! Вы не можете просто так приходить и менять вещи!
— Танюша, не кипятись. Я же от чистого сердца! И потом, Максимочке точно понравится — он в детстве любил такие яркие цвета!
Я повесила трубку и опустилась на банкетку в прихожей. Руки тряслись. Это был не дом. Это была клетка, в которую в любой момент мог войти кто-то ещё.
Вечером Максим отнёсся к новым шторам философски.
— Ну и что такого? Если тебе не нравится — повесим старые обратно.
— Макс, дело не в шторах! — я почти кричала. — Дело в том, что твоя мать приходит в наш дом, когда нас нет, и делает что хочет!
— Она хотела сделать приятное, — он пожал плечами. — Ты преувеличиваешь. Мама просто заботливая.
— Это не забота! Это… это нарушение границ!
— Границ? — Максим усмехнулся. — Танюш, это моя мама. Какие границы?
Я поняла, что мы говорим на разных языках. Для него семья — это нечто неделимое, где границ не существует. Для меня семья — это я и он, а остальные — за дверью, по приглашению.
Следующие недели превратились в кошмар. Людмила Петровна приходила три-четыре раза в неделю. Иногда я была дома — и тогда выслушивала часовые лекции о том, как правильно хранить крупы, складывать бельё, выбирать бытовую технику. Иногда меня не было — и тогда я возвращалась к сюрпризам.
Она меняла постельное бельё на «более весёлое», переставляла посуду в шкафах «по правильной системе», покупала новые коврики для ванной «потому что старые стёрлись». Каждый раз, открывая дверь, я боялась, что увижу в этот раз.
— Макс, я так больше не могу, — я села напротив мужа за ужином и посмотрела ему в глаза. — Мне нужно, чтобы ты поговорил с мамой. Попросил её… реже приходить. И не менять ничего без нашего разрешения.
— Та-а-ань, — он протянул с раздражением. — Опять? Мы это уже обсуждали. Мама старается для нас!
— Она меня игнорирует! Я говорю, что мне что-то не нравится, а она продолжает!
— Потому что ты всё воспринимаешь в штыки! Расслабься немного. Мама — взрослый человек, она знает, что делает.
— Это мой дом тоже! — голос сорвался на крик. — У меня есть право решать, что в нём происходит!
— Конечно есть, — Максим кивнул, но в его голосе слышалось раздражение. — Но это не значит, что надо устраивать скандалы из-за каждой ерунды.
Я встала из-за стола и ушла в спальню. Заплакала там, уткнувшись в подушку. Максим не пришёл успокаивать.
А потом случилась история с ламинатом.
Я вернулась с работы в пятницу около шести. Уже в подъезде услышала звук электроинструмента. Когда поднялась на наш этаж, дверь квартиры была распахнута настежь, а в прихожей работали двое мужчин в комбинезонах. Они срывали ламинат.
— Что здесь происходит?! — я застыла на пороге.
— Здравствуйте, — один из рабочих поднял голову. — Мы по заказу. Снимаем старый ламинат, завтра положим плитку.
— По чьему заказу?!
— Людмила Петровна заказывала. Она дверь открыла, потом уехала куда-то…
Я похолодела. Руки начали дрожать так сильно, что телефон выпал на пол.
— Прекратите работу! Немедленно! Прекратите!
Рабочие переглянулись в замешательстве.
— Но мы уже половину сняли…
— Мне всё равно! Это моя квартира, я не давала разрешения! Прекращайте и уходите!
Они неохотно начали собирать инструменты. Я звонила Людмиле Петровне — та не брала трубку. Звонила Максиму — тоже без ответа, совещание.
Когда рабочие наконец ушли, я осталась стоять посреди ободранной прихожей. Половина ламината была сорвана, обнажая бетонную стяжку. Мусор, пыль, щепки повсюду. Я села на порог и разрыдалась.
Людмила Петровна нарисовалась через час, с сияющей улыбкой и пакетом пирожков.
— Танечка! Я решила принести перекусить рабочим, они же весь день стараются… — Она замерла, увидев мое лицо. — Что случилось? Где рабочие?
— Я их выгнала, — мой голос был ледяным.
— Как — выгнала? Но они же ещё не закончили!
— Людмила Петровна, — я встала, чувствуя, как внутри всё кипит. — Вы наняли рабочих. Чтобы поменять пол в моей квартире. Без моего разрешения.
— Ну Танечка! — она замахала руками. — Это же сюрприз был! Я давно заметила, что ваш ламинат в прихожей уже потёртый, некрасивый. Решила помочь! Плитка намного практичнее! Я всё сама оплатила, вам ни копейки тратить не надо!
— Мне не надо! — я закричала. Впервые за все эти месяцы я закричала. — Мне не надо вашей плитки! Мне не надо ваших штор, салфеток, ковриков! Мне надо, чтобы вы оставили нас в покое!
Людмила Петровна отшатнулась, как будто я её ударила.
— Таня, что ты себе позволяешь?! Я всё делаю для вас!
— Для себя! — слёзы текли по моему лицу. — Вы делаете всё для себя! Вам наплевать на моё мнение! Это мой дом, понимаете?! Мой!
— Это дом моего сына! — свекровь повысила голос. — Я имею право помогать ему!
— У вас нет права входить сюда, когда вам вздумается! Менять что-то, устраивать ремонт!
— Да как ты смеешь! — лицо Людмилы Петровны покраснело. — Неблагодарная! Я столько для вас делаю, а ты…
— Ключи на стол и из квартиры вон! — я устала терпеть выходки свекрови. Каждую клетку моего тела сотрясала дрожь, но голос звучал твёрдо. — Немедленно. Положите ключи на стол и уходите.
Повисла тишина. Людмила Петровна смотрела на меня с открытым ртом.
— Ты… ты меня выгоняешь?
— Я прошу вас оставить ключи и уйти. Сейчас.
— Я позвоню Максиму! Посмотрим, что он скажет!
— Звоните, — я скрестила руки на груди. — Но сначала — ключи.
Свекровь достала телефон дрожащими руками и набрала номер сына. Я слышала гудки — Максим всё ещё не отвечал.
— Максимчик! — когда он наконец взял трубку, голос Людмилы Петровны дрожал от слёз. — Сынок, твоя жена… она меня выгоняет! Я хотела сделать вам сюрприз, заказала ремонт в прихожей, а она…
Она протянула мне телефон. Я взяла.
— Таня, что там происходит? — голос Максима был усталым и раздражённым.
— Твоя мать наняла рабочих, чтобы поменять ламинат в прихожей на плитку. Без нашего разрешения. Половину пола уже сорвали.
— Что? Мам, это правда?
Я слышала, как свекровь что-то бормочет.
— Макс, я больше не могу, — мой голос задрожал. — Я просто не могу. Она входит в наш дом, когда хочет. Меняет вещи. Игнорирует меня. Это ненормально, ты понимаешь? Это ненормально!
Тишина. Потом тяжёлый вздох.
— Я скоро буду. Никуда не уходите.
Максим приехал через полчаса. Мы все трое стояли в ободранной прихожей — я у двери, Людмила Петровна у окна, между нами — пропасть.
— Мам, — Максим потёр лицо руками. — Ты правда заказала ремонт?
— Максимочка, я хотела сделать вам лучше! Я думала, вы обрадуетесь!
— Но ты не спросила. Ты не посоветовалась ни со мной, ни с Таней.
— Так я же хотела сюрприз сделать! — слёзы потекли по лицу свекрови. — Я столько для вас делаю, стараюсь, а меня ещё и выгоняют!
— Никто тебя не выгоняет, мам, — Максим посмотрел на меня.
— Нет, — я покачала головой. — Я прошу её вернуть ключи. Это окончательное решение.
— Таня, давай остынем, поговорим спокойно…
— Нет, Макс. Я три месяца остывала. Три месяца терпела. Три месяца просила тебя поговорить с ней, установить границы. Ты сказал, что я преувеличиваю. Что это ерунда. Эта разрушенная прихожая уже не ерунда. Это постоянное ощущение, что это не мой дом. Это то, что я боюсь возвращаться домой, потому что не знаю, что изменится в следующий раз.
Максим молчал. Я видела, как в его глазах борются разные чувства.
— Мам, — он наконец повернулся к матери. — Отдай ключи.
— Максим! — Людмила Петровна всхлипнула.
— Пожалуйста. Отдай ключи.
— Ты встаёшь на её сторону?! На сторону этой… этой стервы, которая разлучает нас?!
— Мам! — Максим повысил голос впервые за всё время. — Прекрати. Таня права. Ты переступила границы. Много раз.
— Но я же мать! Твоя мать!
— И поэтому ты всегда будешь желанной гостьей в нашем доме. Гостьей, мам. По приглашению. Но не хозяйкой.
Людмила Петровна стояла, уронив руки. Потом медленно полезла в сумочку, достала связку ключей и швырнула их на пол.
— Хорошо. Раз я вам не нужна — забирайте свои ключи. Я больше сюда не приду!
— Мам, не надо так, — Максим попытался взять её за руку, но она отдёрнула её.
— Не трогай меня. Я всё поняла. Жена важнее матери.
Она ушла, хлопнув дверью. Максим поднял ключи, покрутил в руках и молча протянул их мне.
— Прости, — он сказал тихо. — Я правда не понимал, насколько тебе тяжело.
Я взяла ключи. Металл был тёплым.
— Мне не нужно, чтобы ты выбирал между мной и ней, — сказала я. — Мне нужно, чтобы у нас был свой дом. Наш.
— Я знаю. Я понял.
Мы обнялись, стоя посреди разрушенной прихожей. Пыль садилась на волосы, на одежду, но мне было всё равно. Я чувствовала, что наконец могу дышать.
Ламинат мы вернули на следующей неделе. Выбрали вместе, положили сами — Максим нашёл инструкцию в интернете, и мы провели целые выходные на четвереньках, старательно защёлкивая панели. Получилось кривовато, зато это был наш выбор. Наше решение.
Людмила Петровна не звонила две недели. Потом позвонила Максиму, они разговаривали долго. Он извинялся, она плакала, потом оба извинялись. Я не вмешивалась. Это был их разговор.
Через месяц мы пригласили её на ужин. Она пришла с тортом, я готовила её любимое блюдо. Мы сидели за столом втроём, и разговор шёл натянуто, неловко, но шёл.
— У вас получилось с ламинатом, — заметила Людмила Петровна, разглядывая прихожую.
— Спасибо, — я кивнула. — Мы старались.
— Тут немного кривовато, — она показала на стык у двери. — Надо было подрезать точнее.
Я напряглась, но Максим положил руку мне на плечо.
— Мам, — сказал он спокойно. — Это наш дом. Нам нравится, как получилось.
Людмила Петровна открыла рот, потом закрыла. Кивнула.
— Конечно. Извините.
Это было маленькое слово, но такое важное. Извините.
Мы доели торт, выпили чай. Она ушла к десяти вечера, попрощалась в дверях, не задерживаясь. Я закрыла за ней дверь на ключ — тот самый ключ, который вернулся ко мне.
— Ты не жалеешь? — спросил Максим, обнимая меня сзади.
— О чём?
— Что устроила этот скандал.
Я подумала. Прислушалась к тишине квартиры, к её спокойствию. К тому, что здесь было только моё, наше.
— Нет, — сказала я. — Не жалею.
И это была правда.
Мы учимся жить заново — Людмила Петровна учится быть гостьей, Максим — защищать наши границы, я — прощать. Это трудно. Это требует времени, терпения, множества неловких разговоров.
Но теперь, возвращаясь домой, я знаю, что открою дверь и увижу всё так, как оставила. Что никто не переставит мои вещи, не поменяет шторы, не решит за меня, каким должен быть мой дом.
И это того стоило. Всех слёз, криков, разрушенных полов. Потому что дом — это не стены и мебель. Дом — это место, где ты можешь быть собой. Где тебя уважают. Где у тебя есть право голоса.
И ключи от этого дома — только у тех, кому ты доверяешь.
