Елена Петровна стояла у входа в «L’Avenir». С французского — «Будущее».
Она усмехнулась. Название было таким же напыщенным, как и ее невестка, Катя.
Ее сын, Андрей, позвонил три дня назад, захлебываясь от восторга.
— Мам, мы открылись! Это бомба! Весь город гудит. Катя — гений!
Елена Петровна тогда лишь пожелала удачи. Она знала, что «гений» Кати заключался в основном в деньгах ее отца и безграничном самомнении.
Она также знала, что ее сын, ее Андрюша, кандидат наук, умница, в данный момент был… потерян. Его научный грант закончился, кафедру расформировали, и его глубокие познания в средневековой лингвистике оказались никому не нужны в этом блестящем, быстром мире.
И он отчаянно цеплялся за «гения» Кати, за ее деньги, за ее кипучую, хоть и пустую, энергию. Цеплялся, стыдясь собственной «неприспособленности».
Но это был ресторан ее сына. И она пришла. Без предупреждения.
Она не была «нищенкой». Она просто была одета… просто. Темное шерстяное пальто, скромный кашемировый берет, старые, но удобные ботинки. Она не видела смысла в том, чтобы наряжаться в «пух и прах» ради тарелки еды.
Еда была ее работой. А работа требовала анонимности.
Хостес в нелепой ливрее смерил ее взглядом, полным такого высокомерия, что Елена Петровна едва сдержала улыбку.
— У нас полный резерв.
— Я просто посмотрю, — мягко сказала она и шагнула внутрь.
Удар по ноздрям был почти физическим. Смесь чего-то, что должно было пахнуть трюфелем (но пахло химическим ароматизатором), жженого розмарина и резких, как удар, духов Кати.
Ее невестка стояла в центре зала, как королева на балу. Вся в черном, блестящем, она что-то громко вещала трем молодым людям с телефонами. Местные блогеры, поняла Елена Петровна.
Андрей стоял рядом, кивая. Его дорогой костюм сидел на нем немного нелепо, как на ученом, которого нарядили для фотосессии. Он поймал ее взгляд. И… отвел глаза. Первым.
Елена Петровна почувствовала, как что-то холодное коснулось ее спины.
Катя тоже ее заметила. Ее смех оборвался. Она медленно, почти театрально, повернулась.
— Андрей, — произнесла она, не понижая голоса. Зал был небольшим, и несколько столиков обернулись. Музыка стала тише. — Я, кажется, просила тебя решить эту проблему.
Андрей дернулся, побледнел.
— Катя, это… это моя мама. Она просто…
— Кто пустил эту нищенку в наш ресторан? — взвизгнула Катя.
Фраза повисла в воздухе. Оглушительная, как пощечина.
Блогеры замерли, их пальцы уже летели к телефонам. Это был контент. Пара за соседним столиком откровенно пялилась.
Елена Петровна посмотрела на сына. Прямо в его бегающие, несчастные глаза.
— Андрей?
Он молчал. Он смотрел в пол, на дорогой паркет, куда угодно, но не на нее. Он был пленником в этом блестящем «Будущем».
— Я сказала, у нас приличное заведение! — Катя сделала шаг к ней. — А не ночлежка для… ваших. Пожалуйста, уйдите. И не позорьте моего мужа.
«Моего мужа». Не «вашего сына».
Елена Петровна кивнула. Очень медленно.
Она не сказала ни слова. Она не стала ничего объяснять. Она просто развернулась и пошла к выходу.
Она слышала, как хостес услужливо хмыкнул ей в спину.
Выйдя на морозную улицу, она вдохнула полной грудью. Воздух был чистым.
Дома она долго мыла руки, смывая с себя фантомный запах жженого розмарина. Затем села за свой старый ноутбук.
Она открыла пустой документ.
В шапке было написано: «Обеденный Скептик». Псевдоним, который заставлял трепетать рестораторов. Псевдоним, о котором не знал даже ее собственный сын.
Он никогда не интересовался. Он был так поглощен своей диссертацией, а потом — своей Катей, что «статейки», которые писала мать, были для него просто белым шумом. Он не спрашивал, откуда у «простой» матери деньги на хороших репетиторов и на его первый компьютер. Он просто брал.
Елена Петровна всегда разделяла работу и семью. Она думала, что поступает правильно.
Ее пальцы зависли над клавиатурой. Она не чувствовала гнева. Только странную, опустошающую правоту.
Ей не нужно было мстить. Ей нужно было просто сделать свою работу.
Она начала писать. Не о Кате. Не о сыне. Об еде.
«„L’Avenir“ встречает вас с порога запахом гари. Это не благородный дымок, а банальная ошибка повара, которую решили выдать за „авторский штрих“. К сожалению, этот „штрих“ покрывает все заведение, как сажа».
Она писала методично, разбирая меню, которое успела изучить у входа.
«Концепция „дорого и богато“ умерла лет десять назад, но в „L’Avenir“ ее, похоже, решили реанимировать. Ризотто, которое в меню обещает „чернила каракатицы и золото“, на деле оказывается серой, переваренной кашей с привкусом йода…»
Она писала два часа. Холодно, точно, как хирург.
«…но главный провал заведения — не в еде, а в атмосфере. Персонал, обученный не обслуживать, а оценивать, создает удушливое ощущение экзамена, который вы заведомо провалили. Это не гостеприимство. Это ярмарка тщеславия…»
Она закончила.
«…и в финале. Это место, где форме пожертвовали не только содержанием, но и элементарной человечностью. Место, где вас с радостью унизят, если вы одеты не по ценнику. Вердикт: „Будущее“ выглядит безрадостно».
Она отправила текст редактору.
На следующее утро Андрей проснулся от вибрации телефона. Он не спал всю ночь. Разговор с Катей после ухода матери был ужасен. («Ты должен выбрать, Андрей, или я, или она!»)
На экране светилось сообщение от друга: «Держись. ‘Скептик’ вас размазал».
Андрей не понял. Он открыл ссылку на главный городской портал.
Статья называлась: «„Будущее“, которое мы не заслужили. Почему „L’Avenir“ — это кулинарный провал».
Он начал читать.
Он читал про «кулинарный карго-культ», про «безвкусное ризотто, напоминающее больничную кашу с чернилами», и про «атмосферу дорогой ярмарки тщеславия».
Каждое слово было точным, холодным и абсолютно правдивым.
Он дошел до финального абзаца. Про «человечность» и «ценник».
Под статьей уже стояли сотни комментариев.
В комнату влетела Катя.
— Ты видел?! Ты видел, что эта тварь написала?! Я найду этого „Скептика“! Я его засужу!
Андрей медленно поднял на нее глаза.
— Катя… — он сглотнул. — Вчера. Когда мама ушла… она что-нибудь сказала?
— Что?! — взвизгнула та. — Что могла сказать эта? Она просто уползла, как и должна была! При чем здесь твоя мать?
Андрей снова посмотрел на статью. На этот точный, едкий, до боли знакомый слог. Он вспомнил, как мама помогала ему с сочинениями в школе. Как она правила его диплом.
Он набрал номер.
— Мам? — сказал он, когда она взяла трубку. Голос был ровным.
— Да, Андрюша.
— Мам… «Обеденный Скептик»… это…
На том конце провода было долгое, ровное дыхание.
— Андрей, — сказала Елена Петровна. — Вчера в вашем ресторане было отвратительное ризотто. И совершенно хамский персонал. Я написала об этом. Это моя работа.
Он услышал, как Катя ахнула у него за спиной.
— Мама… ты… ты уничтожила нас.
— Нет, Андрей, — спокойно ответила Елена Петровна. — Вы уничтожили себя сами. Я просто включила свет, чтобы всем было видно.
Она положила трубку.
Катя смотрела на него широко открытыми, полными ужаса глазами. Ее лицо потеряло весь свой блеск.
— Это… это она? — прошептала Катя. — Твоя…
Андрей не ответил. Он открыл ноутбук и зашел в систему бронирования ресторана. Вчера она была забита на три недели вперед.
Сейчас… 9:15 утра. «Отмена». 9:17. «Отмена». 9:18. «Отмена».
Резервы исчезали на глазах, как тающий снег.
Телефон Андрея зазвонил. Это был шеф-повар.
— Андрей… я все. Я ухожу.
— Что? Но…
— Ты читал «Скептика»? Я читал. После такого я могу вешать нож на гвоздь. Я не буду работать в месте, которое она размазала. Прощай.
Гудки.
— Что? Что он сказал? — Катя вцепилась в Андрея.
— Он уволился.
— Твари! — взвизгнула Катя. — Все твари!
А Елена Петровна заварила себе крепкого, хорошего чая. Она открыла новый файл. У нее было на очереди еще два кафе. Работа не ждет.
Первые полчаса в квартире Андрея и Кати стояла такая звенящая пустота, что казалось, лопнут стекла.
Катя медленно опустилась на дизайнерский диван, обивка которого стоила как годовая зарплата Елены Петровны.
— Она… она… — Катя не могла подобрать слов. Ужас сменился яростью. — Эта… старуха! Она все это время смеялась над нами!
Андрей молчал. Он читал комментарии.
«Наконец-то хоть кто-то сказал правду!», «Был там, пафоса на миллион, а еда — отрава», «А меня оттуда выгнали, потому что я был в джинсах. Спасибо, Скептик!».
— Андрей! — взвыла Катя, запуская в него подушкой. — Ты будешь сидеть и молчать? Твоя мать! Уничтожила! Мою! Мечту!
— Мою? — тихо переспросил он, не отрывая взгляда от экрана. — Ты уверена, что она была твоей, Катя? А не папиной?
Катя замерла.
— Что?
— Ризотто, — сказал Андрей, — оно и правда было отвратительным. Я сам пробовал. Я говорил шефу, но ты сказала, что главное — «красивая подача с пеной». Ты сказала, что я «ничего не понимаю в высоком».
— Да как ты смеешь! — Катя снова перешла на визг. — Я вложила сюда душу!
— Ты вложила сюда папины деньги, — отрезал Андрей. — А теперь моя мать, которую ты вчера… — он задохнулся, — …которую ты выгнала, просто сделала свою работу. И сделала ее, как всегда, блестяще.
Катя открыла рот. Такого тона от своего мягкого, покладистого мужа она не слышала никогда.
В этот момент зазвонил ее телефон. На экране высветилось: «Папа».
Катя вся сжалась. Она выпрямилась и взяла трубку, мгновенно меняя тон на страдальческий.
— Папочка, привет…
Андрей наблюдал за этим маскарадом с холодным отчуждением.
— Да, я видела… Пап, это заказ! Это… это… — она запнулась, слушая, что ей говорят на том конце провода. — Что значит «позор»? Пап, это просто статья! Это… Что значит «весь банк смеется»?
Андрей слышал гулкий, недовольный бас тестя даже через трубку.
— «Закрыть по-тихому»?! — взвизгнула Катя. — Ты не можешь! Это мой ресторан!
Пауза.
— Что значит «больше не твой»? Папа, алло! Алло!
Катя посмотрела на телефон. Звонок завершился.
— Он… он бросил трубку.
Она повернулась к Андрею. В ее глазах больше не было ярости. Только ледяной страх.
— Андрей. Позвони ей.
— Кому? — не понял он.
— Своей матери! — рявкнула Катя. — Позвони ей! Скажи, что мы извиняемся! Пусть напишет опровержение! Скажи, что… что мы ее позовем на ужин!
Андрей усмехнулся. Мрачно и безрадостно.
— Ты и правда ничего не поняла, да?
Он встал.
— Это «Обеденный Скептик», Катя. Она не пишет «опровержений». Она пишет рецензии. И нашу она уже написала.
Он пошел в прихожую.
— Ты куда? — испуганно пискнула Катя.
— Прогуляться, — сказал Андрей, надевая куртку. — Нужно… подумать.
— А ресторан?! — крикнула она ему в спину.
— А что ресторан? — он обернулся, и Катя впервые увидела в его глазах не обожание, а что-то похожее на жалость. — «Будущее», которое мы не заслужили. По-моему, она все сказала предельно ясно.
Он вышел и хлопнул дверью.
В это время Елена Петровна сидела в маленькой, уютной кофейне на другом конце города. «Уют». Простое название.
Она заказала эспрессо и морковный кекс.
Кекс был суховат. Глазурь — слишком приторной. Кофе — пережженным.
Она достала свой маленький блокнот и сделала несколько пометок.
«„Уют“: название, которое лжет. Морковный кекс, уставший от жизни. Бариста, который явно ненавидит утро».
Она посмотрела в окно. Накрапывал мелкий дождь.
Ее телефон вибрировал. Несколько пропущенных от Андрея.
Она не перезванивала.
Ей нужно было сосредоточиться. Работа есть работа. А в этом городе было еще так много плохой еды.
Андрей брел по мокрым улицам. Дождь превратился в ледяную крупу, но он ее не замечал.
Он шел мимо витрин, мимо людей, спешащих по домам. В ушах звенели слова Кати: «Кто пустил эту нищенку…».
И следом — холодные, точные формулировки матери: «…атмосферу дорогой ярмарки тщеславия».
Ему было стыдно. Стыдно до тошноты. Не за то, что ресторан провалился. А за то, что он стоял и молчал.
Он, Андрей, кандидат наук, которого эта «нищенка» в одиночку выучила, пока писала по ночам какие-то «статейки».
Он вспомнил, как смеялся, когда Катя, выбирая ему костюм, сказала: «Нужно, чтобы ты выглядел солидно, а не как… ну, не как твоя мама». И он промолчал. Он кивнул.
Он, кандидат наук, стоял и смотрел, как его мать, самого честного и сильного человека, которого он знал, вышвыривают на улицу, как собаку. И он отвел глаза.
«Статейки». Он горько усмехнулся.
Он остановился. Он промок до нитки. Он вдруг понял, куда он шел все это время.
Катя была в агонии. Она металась по роскошной гостиной, сбивая диванные подушки.
Тесть не брал трубку. Муж ушел. В интернете — сотни новых комментариев, и теперь там смеялись не только над ризотто, но и над хостес, и над ее черным блестящим платьем.
Те блогеры, которых она вчера поила шампанским, уже выпустили свои «обзоры», где трусливо цитировали «Скептика» и кивали: «А ведь он прав».
Предатели. Все предатели.
— Они не могут! — прошипела Катя. — Я не позволю!
Она схватила телефон. Раз папа и Андрей ее бросили, она будет защищаться сама.
Она открыла личную страницу ресторана. Нашла в галерее самое удачное фото — она, с бокалом, на фоне неоновой вывески «L’Avenir».
И начала писать.
«Дорогие друзья и недруги! — писала она, пальцы колотили по экрану. — Вы все читали сегодня гнусный пасквиль от анонимного „критика“. Этот человек, у которого не хватило смелости даже показать свое лицо, решил уничтожить нашу мечту!».
Она писала про «молодую семью», которая «вложила всю душу» в этот проект.
«Да, может, у нас не все идеально! Но мы старались! А этот анонимный монстр просто вылил на нас ушат грязи из-за… личной неприязни!».
Она сделала паузу, утирая слезы.
«Мы знаем, кто это. И мы не позволим ему нас запугать! Мы требуем, чтобы портал раскрыл личность этого труса!».
Она нажала «Опубликовать». И замерла, ожидая.
Елена Петровна вошла в свою квартиру. Старая «сталинка» с высокими потолками. Пахло книгами и сухими травами.
Никакой «пены» и «трюфельного отчаяния».
Она переоделась в домашний свитер и включила компьютер, чтобы написать разгромную, но справедливую рецензию на «Уют».
Раздался звонок в дверь. Резкий, почти панический.
Она посмотрела в глазок.
На площадке стоял Андрей. Мокрый, как бродячий пес.
Она открыла.
Он не вошел. Он просто стоял и смотрел на нее. Как будто видел впервые.
— Мам, — хрипло сказал он.
— Ты простудишься, — сказала она ровно. — Заходи.
Он вошел, оставляя мокрые следы в прихожей.
— Почему? — спросил он, не снимая куртки. — Почему ты никогда не говорила?
Елена Петровна посмотрела на него. На своего взрослого сына, который выглядел сейчас, как потерявшийся мальчик.
— А что бы это изменило, Андрей?
— Что?! — он вскинулся. — Все! Это бы изменило все! Я бы… мы бы…
— Что «вы»? — мягко прервала она. — Ты бы попросил меня не приходить в ваш ресторан? Или попросил бы написать хвалебный отзыв на отвратительное ризотто?
Андрей молчал.
— Я думала, что отделив работу от семьи, я вас защищаю. Тебя — от сплетен. Себя — от необходимости врать.
— Врать? — он не понял.
— Врать, что мне нравится то, что вы делаете. Что мне нравится, как Катя… — она вздохнула. — Впрочем, это уже неважно.
— Важно! — он шагнул к ней. — Ты… ты хоть понимаешь, что ты сделала? Папа Кати… он…
— Он забирает свои деньги? — спокойно закончила она. — Это было предсказуемо. Он умный человек. Он не будет вкладывать в провальный бизнес.
Андрей смотрел на нее с ужасом.
— Ты… ты это все… спланировала?
— Что? — Елена Петровна нахмурилась. — Унижение, которое устроила мне твоя жена? Нет, Андрей. Я просто критик. Я не палач.
В этот момент на ее ноутбуке пиликнуло уведомление.
Она подошла к столу. Это было сообщение от ее редактора. «Лена, срочно посмотри! Владельцы „L’Avenir“ выкатили „ответку“. Это какой-то цирк. Ты должна это видеть».
Елена Петровна открыла ссылку.
Там была Катя. С бокалом. И ее отчаянный, полный ошибок и истерики текст про «анонимного монстра».
Под постом уже было несколько сотен комментариев.
«Боже, какая дичь», «„Вложили душу“? Выгнали человека за скромную одежду — вот ваша душа», «Требуете раскрыть „Скептика“? А он просто сделал свою работу. В отличие от вас».
«Кажется, „личная неприязнь“ началась, когда „нищенку“ выгнали?», «Сами себя закопали. Сначала хамством, теперь истерикой».
Елена Петровна молча повернула экран ноутбука к сыну.
Андрей читал. И по мере чтения его лицо становилось белым, как полотно.
Он дошел до фразы: «Мы знаем, кто это».
— Она… она сумасшедшая, — прошептал он. — Она же сейчас всем только хуже сделала…
Он поднял глаза на мать.
— Она думает, что это… заказ. Что это кто-то из конкурентов…
Елена Петровна кивнула.
— Это самая удобная для нее версия. Потому что она исключает главную проблему.
— Какую? — выдавил Андрей.
— То, что ресторан — плохой. А его хозяйка — хамка.
Она посмотрела на сына. Ее взгляд был усталым, но прямым.
— Да, Андрей. Она сделала только хуже. Вопрос в том, что теперь будешь делать ты? Будешь и дальше стоять в стороне… или наконец выберешь, на чьей ты стороне?
Андрей смотрел на мать. На эту спокойную, немолодую женщину в старом свитере.
Женщину, которая одним текстом могла рушить «будущее».
— Я… — он начал. — Я не знал.
— Ты не хотел знать, — мягко поправила она. — Тебе было удобно. Удобно, что я — просто «мама». Тихая, скромная, не лезущая в твою блестястящую жизнь.
Он не мог спорить. Это была правда.
— Что мне теперь делать? — спросил он, и в голосе его впервые за много лет не было самоуверенной интонации «кандидата наук». Был просто страх.
— Решать тебе, Андрей. Ты взрослый мальчик. Ты сам выбрал эту женщину. Ты сам стоял и молчал, когда она меня унижала.
Она отвернулась к ноутбуку.
— А теперь, если позволишь, у меня работа.
Это было не приглашение уйти. Это было констатацией факта. Ее жизнь продолжалась. А его — только что рухнула.
Андрей молча постоял еще несколько секунд. Затем он вытащил из кармана ключи от их с Катей квартиры. Дорогие, с тяжелым брендовым брелоком.
Он положил их на тумбочку в прихожей. Рядом с квитанциями за электричество.
— Я могу… я могу пока у тебя? — тихо спросил он.
Елена Петровна не обернулась. Она просто нажала несколько клавиш, отправляя статью про «Уют» редактору.
— В твоей старой комнате ничего не изменилось, — сказала она.
Андрей вернулся в квартиру, которая больше не казалась ему «его».
Она была наполнена криком. Катя сидела на полу, размазывая слезы по лицу, и орала в телефон.
— …и я говорю вам! Это клевета! Это заказ! Я буду судиться!
Андрей прошел мимо нее в спальню.
— Ты где был?! — взвизгнула она, увидев его. — Ты был у нее?! Ты был у этой ведьмы?!
Он молча открыл шкаф. Достал спортивную сумку.
— Андрей! — Катя вскочила. — Что ты дела… Ты что делаешь?
Он начал кидать в сумку вещи. Джинсы. Пару свитеров. Зубную щетку. Свою почти законченную монографию, которую он прятал на дне шкафа.
— Ты… ты меня бросаешь? — в ее голосе вместо ярости появился неподдельный ужас. — Из-за нее? Из-за статьи?
Андрей застегнул молнию. Он посмотрел на Катю. На ее дорогое шелковое кимоно. На ее лицо, искаженное гневом и страхом.
— Нет, Катя. Не из-за статьи.
Он подошел к ней.
— Я ухожу из-за того, что вчера ты спросила: «Кто пустил эту нищенку в наш ресторан?».
— Но это правда! — выкрикнула она в отчаянии. — Она и была похожа на нищенку!
— Да, — кивнул Андрей. — Она была похожа. А я, ее сын, стоял и молчал.
Он посмотрел на нее в последний раз.
— Дело не в том, что она — «Обеденный Скептик». Дело в том, что она — моя мать. А я повел себя, как последняя тварь.
— Но… а ресторан? А папа? Что мы будем делать? — она вцепилась в его рукав.
Андрей аккуратно отцепил ее пальцы.
— Ресторан, Катя, закроется. Твой отец уже все решил. А что будешь делать ты… я не знаю.
Он пошел к двери.
— Андрей! — ее голос сорвался на визг. — Ты пожалеешь! Ты без меня — никто! Ты вернешься!
Он уже был в прихожей.
— Не думаю, Катя.
Он открыл дверь.
— Ты не можешь уйти! — кричала она ему в спину. — Я тебя создала!
Он на секунду замер. Повернулся.
— Нет, Катя. Ты меня почти уничтожила. Как и все, к чему прикасаешься.
Он вышел. Дверь мягко щелкнула, закрывая главу его жизни под названием «L’Avenir».
Андрей нажал на кнопку звонка материнской квартиры. В руке — спортивная сумка.
Он не чувствовал ни облегчения, ни радости. Только холодную пустоту и стыд.
Дверь открыла она. В том же домашнем свитере.
Она не смотрела на сумку. Она посмотрела ему в глаза.
— Ты поел? — спросила она.
Это было так… по-матерински. Не «Скептик». Просто мама.
Андрей мотнул головой.
— На кухне есть суп. Вчерашний. Разогреешь сам.
И она вернулась к своему ноутбуку.
Андрей вошел в квартиру.
Первые дни были оглушительными. В квартире не было криков, не было «гениальных идей» Кати, не было запаха дорогих духов и жженого розмарина.
Пахло книгами.
Андрей сидел в своей детской комнате. Он пытался читать научные статьи, но буквы расплывались.
Кандидат наук. Безработный. Живущий с мамой.
Он слышал, как она работает.
Раньше он думал, что она «просто сидит дома». Теперь он видел, как она работает.
Она уходила утром, «на пробу», как она выражалась. Возвращалась через пару часов, садилась за стол и что-то быстро писала в блокноте.
Потом она долго смотрела в окно.
А потом начинала стучать по клавиатуре. Быстро, безжалостно, точно.
Раз в день к ней приходил курьер. Привозил еду из разных мест.
Андрей один раз из любопытства заглянул в пакет. Обычная лапша-вок.
— Не советую, — сказала она из-за плеча. — Переваренная лапша, резиновая курица и привкус старого масла.
— Ты… ты это все ешь?
— Я это пробую. Это разные вещи, Андрей.
Он наблюдал, как она откладывает контейнер и делает пометку.
Через неделю Андрей вышел в город. Просто пройтись.
Он поймал себя на том, что идет к «L’Avenir».
Он ожидал увидеть что угодно: гневные надписи, пикеты.
Но он увидел просто темные окна. На двери висела грубая цепь и замок.
На стекле, там, где раньше красовалось меню с «пеной», висела бумажка, напечатанная на принтере: «АРЕНДА».
Это было так… буднично. Так быстро.
Он зашел в телефон. Истеричный пост Кати был удален. Страница ресторана — тоже.
Он нашел одну короткую заметку в местной бизнес-хронике.
«Проект „L’Avenir“, анонсированный с большой помпой, закрыт. Владелец помещения, (имя тестя), сообщил, что „концепция не оправдала ожиданий инвестора“. Дальнейших комментариев не последовало».
Ни слова о Кате. Ни слова о «молодой семье».
Ее отец просто стер ее. Как неудачный черновик.
Вечером Андрей сидел на кухне и пил чай. Тот самый, который заваривала мать. Крепкий, хороший.
Она сидела напротив и правила чью-то рукопись.
— Он ее просто… вычеркнул, — тихо сказал Андрей.
— Кто? — не отрываясь, спросила она.
— Тесть. Катю. Из ее же проекта.
Елена Петровна пожала плечами.
— Он бизнесмен, Андрей. Он режет убыточные активы. Катя оказалась убыточным активом.
— Это… это жестоко. Она же его дочь.
Елена Петровна наконец подняла на него глаза. Взгляд был усталым.
— А ты — мой сын. И ты тоже был «убыточным активом», когда стоял и молчал.
Андрей вздрогнул. Каждое ее слово было точным.
— Что мне… что мне теперь делать, мам?
Она посмотрела на него.
— Для начала, — сказала она, — ты мог бы помыть посуду. В раковине две чашки.
Он посмотрел на раковину.
— А потом?
Она едва заметно улыбнулась.
— А потом — жить. Искать работу. Ты же ученый.
— Я… я не уверен, что хочу возвращаться в науку. Все это кажется… таким мелким.
— Мелким?
— По сравнению с тем, что делаешь ты.
Она рассмеялась. Тихо, но по-настоящему.
— Андрей, я просто пишу о плохой еде. Не строй иллюзий.
— Нет, — он покачал головой. — Ты говоришь правду. А это, оказывается, самое важное. И самое сложное.
Он взял со стола ее блокнот. «Морковный кекс, уставший от жизни».
— Я могу… я могу тебе помогать?
— Чем? — она прищурилась.
— Ну… править. Искать ошибки. Сверять факты. Как ты когда-то помогала мне с дипломом. У меня в этом… — он усмехнулся, — …есть кандидатская степень. В дотошности.
Елена Петровна долго смотрела на него.
— Ты уверен, что готов? Моя работа — это не блестящие рестораны. Это чебуречные на вокзале. Это столовые с кислыми щами. Это десятки мест, где пахнет старым маслом.
— Я готов, — твердо сказал Андрей.
— Тогда читай, — она подвинула ему свой ноутбук. — И запомни. Никогда не жалей о том, что сказал правду. Жалей только о том, где промолчал.
Андрей сел за стол. Он взял в руки мышку.
В квартире пахло книгами и сухими травами. И это был запах настоящего.
Эпилог. Шесть месяцев спустя.
Прошло полгода.
Старая «сталинка» Елены Петровны изменилась. В комнате Андрея старые научные журналы потеснились, уступая место справочникам по кулинарии и ресторанному менеджменту.
Андрей не стал критиком. Ему не хватало материнской безжалостной точности.
Он стал ее редактором. И ее фактчекером.
Он был тем, кто звонил в Роспотребнадзор, чтобы уточнить нормы СанПиНа. Он был тем, кто находил в архивах, что шеф-повар, хвастающийся стажировкой в Париже, на самом деле мыл там посуду.
Он был ее «кандидатом наук». Он отвечал за то, чтобы ее правда была не только хлесткой, но и абсолютно, юридически неуязвимой.
Их тандем стал легендой в редакции. «Скептик и Дотошный».
— Мам, ты уверена насчет «резиновой подошвы»? — спрашивал он, вчитываясь в новый текст о модном стейк-хаусе. — Звучит слишком…
— Звучит ровно так, как это ощущалось на зубах, — отрезала она, не отрываясь от пробы очередного «шедевра», доставленного курьером. — Этот бифштекс оскорбил корову, из которой был сделан.
— Ясно, — кивнул Андрей. — Но я бы добавил вот сюда, — он указал на экран, — что они нарушают технологию хранения мяса. Я проверил их поставщика. У него дурная репутация.
Елена Петровна оторвалась от тарелки. Она посмотрела на то, что нашел ее сын.
— Андрей, — сказала она с редким одобрением в голосе. — А ты… делаешь успехи.
Он улыбнулся. Этой похвалы было достаточно.
В тот вечер он шел домой из архива. Он срезал путь через дорогой торговый центр, где когда-то они с Катей покупали мебель для «L’Avenir».
Он увидел ее.
Катя.
Она стояла в одном из бутиков женской одежды. Не как хозяйка. Как продавец-консультант.
На ней была униформа — строгое серое платье. Ее яркие волосы были собраны в тугой, безликий пучок. Никакого блеска, никакой «королевы бала».
Она с вежливой, заученной улыбкой подавала какой-то капризной девице очередную пару туфель.
Их взгляды встретились через стекло.
Улыбка на лице Кати застыла. Она узнала его.
В ее глазах на секунду вспыхнуло что-то — старая ярость, унижение, злость.
А потом — ничего. Она просто отвела взгляд и вернулась к клиентке.
Андрей постоял секунду. Он не почувствовал ни злорадства, ни жалости. Только… облегчение.
Она больше не была его проблемой. Она была просто… чужим человеком в сером платье.
Он пришел домой. Мать была на кухне. Она не пробовала еду. Она ее готовила.
Настоящую. Простую жареную картошку с луком.
— Запах… — сказал Андрей, входя.
— Не для статьи, — усмехнулась она, переворачивая шипящую картошку. — Для жизни.
Они сели за старый кухонный стол.
— Я Катю видел, — сказал он, просто констатируя факт.
— И как? — спросила она, накладывая ему полную тарелку.
— Работает, — пожал плечами Андрей. — В магазине.
Елена Петровна кивнула.
— Каждому свое «Будущее», Андрей. Кто-то его строит. А кто-то — просто отбывает.
Она отрезала кусок хлеба.
— Ешь, — сказала она. — И расскажи мне, что ты накопал на эту новую «Бельгийскую пекарню». У меня предчувствие, что бельгийского там — только название.
Андрей улыбнулся и взялся за вилку.
— О, мам, — сказал он. — У меня для тебя такое есть. Ты не поверишь, что они называют «брюссельской вафлей».
В квартире пахло жареной картошкой и книгами. И это был лучший запах в мире.
