— И что это такое, по-твоему?
Голос Оли был на удивление спокойным, лишённым всяких эмоций. Он прозвучал в заставленной грязной посудой кухне так ровно и холодно, что Кристина, лениво пролистывающая ленту в телефоне за столом, даже не сразу оторвала взгляд от экрана. Она сидела, поджав под себя одну ногу, в Олиной же футболке, растянутой и испачканной чем-то шоколадным у ворота.
Оля стояла в дверном проёме. В руках она держала вешалку, на которой безжизненной тряпкой висело то, что ещё вчера было её новым платьем. Шёлковое, цвета ночного неба, с асимметричным кроем — первая по-настоящему дорогая вещь, которую она купила себе не на распродаже, а просто так, потому что захотелось.
Символ того, что она наконец-то может себе это позволить. Теперь же на нежной ткани расползалось огромное липкое пятно от пролитого коктейля, тонкая лямка была оторвана с мясом, а по подолу шла уродливая чёрная дыра от сигареты, прожжённая до самого края.
— А, это… — Кристина наконец подняла голову, её взгляд скользнул по платью без малейшего интереса. — Ой, да ладно тебе, трагедию устроила. Там в клубе такая толкучка была, кто-то толкнул, сигаретой прижёг. Ну порвалось и порвалось, с кем не бывает?
Она сказала это так небрежно, с лёгкой, почти весёлой досадой, будто речь шла о сломанном ногте, а не о вещи стоимостью в половину её месячной зарплаты. И снова уткнулась в телефон, большим пальцем смахивая вверх чужие идеальные жизни.
Оля медленно вошла в кухню, обходя разбросанные по полу туфли и пустую коробку из-под пиццы. Она повесила то, что осталось от платья, на спинку стула прямо перед носом Кристины, заставляя её снова поднять взгляд. Кисловатый запах вчерашнего веселья, смешанный с ароматом дешёвого парфюма и несвежего табака, казалось, въелся в стены.
— «С кем не бывает»? — тихо переспросила Оля. Она смотрела не на Кристину, а на липкие круги от стаканов на журнальном столике в гостиной, видневшемся из кухни. На крошки от чипсов, вдавленные в ворс дивана. На гору немытой посуды в раковине, которую она оставила чистой два дня назад. Две недели. Две недели этого непрекращающегося кошмара, начавшегося с жалобной просьбы: «Оль, пусти на пару дней, пока с Димкой не помирюсь, я буду тише воды, ниже травы».
— Ну а что ты хочешь, чтобы я сделала? — Кристина начала раздражаться. Она отложила телефон и с вызовом посмотрела на Олю. — Заплакала? На колени упала? Оль, это просто шмотка. Я тебе потом что-нибудь похожее куплю, когда деньги будут.
— Ты не спросила, можно ли его взять, — так же ровно продолжила Оля, перечисляя факты, словно зачитывала протокол. — Ты взяла его молча, пока я была на работе. Ты его уничтожила. И ты даже не удосужилась извиниться.
— Ой, всё, началось! — Кристина картинно закатила глаза. — Морали мне читать будешь? Я думала, мы подруги. Подруги делятся вещами, вообще-то. И не устраивают допросов из-за ерунды.
Она встала, потянулась, как сытая кошка, и направилась к холодильнику. Открыла его, окинула взглядом почти пустые полки, брезгливо скривилась и захлопнула дверцу.
— Даже йогурта нормального нет. Я не понимаю, Оль, ты чем вообще питаешься? Тебе пора начать жить, а не существовать. Может, если бы ты хоть раз со мной сходила куда-нибудь, развеялась, то не была бы такой злой и занудной.
Это было уже слишком. Это было не просто наглостью. Это было плевком. Сознательным, выверенным, точным. Оля почувствовала, как холодный, спокойный гнев внутри неё начинает превращаться во что-то другое. Во что-то твёрдое и острое, как осколок льда.
— То есть это я виновата, что ты превратила мою квартиру в свинарник и уничтожила мою вещь? Я «занудная», потому что не хочу, чтобы по моему дому шатались твои сомнительные друзья и оставляли после себя этот бардак?
— Какой ещё свинарник? — Кристина обвела рукой кухню. — Обычный творческий беспорядок. У людей, которые умеют веселиться, всегда так. А ты просто завидуешь. Завидуешь, что я умею жить на полную катушку, что у меня есть друзья, что меня приглашают на лучшие вечеринки. Ты просто завидуешь моей популярности!
Она произнесла это с такой самодовольной ухмылкой, с таким чувством собственного превосходства, что Оля на секунду замерла. Она смотрела на это наглое, красивое лицо, на котором не было ни тени раскаяния, и пазл в её голове окончательно сложился. Все эти недели унижений, использования, наплевательского отношения. Всё это было не просто неблагодарностью. Это было осознанным самоутверждением за её счёт.
Оля медленно, почти торжественно улыбнулась в ответ.
— Завидую? — холодно переспросила она. Её голос обрёл новую, металлическую твёрдость. — Нет, Кристина. Я тебя презираю.
Слово «презираю» повисло в воздухе кухни, плотное и материальное, как запах прокисшего молока. На секунду Кристине показалось, что она ослышалась. А потом её лицо исказила кривая усмешка, и она рассмеялась. Негромко, но так ядовито, что этот смех, казалось, мог бы свернуть кровь.
— Презираешь? Ты? — она сделала шаг к Оле, вглядываясь в её лицо с нарочитым, издевательским любопытством. — Оленька, милая, чтобы презирать, нужно стоять хоть на ступеньку выше. А ты где? Ты в своей серой мышиной норке, которую называешь квартирой. С твоей скучной работой, с твоими вечерами в обнимку с сериалом. Ты смотришь на меня и видишь всё то, чего у тебя никогда не будет. Яркую жизнь, внимание, мужчин. Ты не презираешь меня. Ты мне завидуешь до чёртиков, до зубовного скрежета. И это платье, — она презрительно ткнула пальцем в изуродованную ткань, — всего лишь повод выплеснуть свою желчь.
Кристина говорила уверенно, вбивая каждое слово, как гвоздь. Она привыкла побеждать в таких спорах. Привыкла, что её наглость обезоруживает, а прямолинейность заставляет людей отступать. Она ждала, что Оля сейчас вспыхнет, начнёт кричать, оправдываться, и тогда можно будет окончательно раздавить её, выставив неуравновешенной истеричкой.
Но Оля не кричала. Она просто смотрела на Кристину. И в её взгляде не было ни гнева, ни обиды. Только холодное, отстранённое наблюдение, как энтомолог смотрит на суетящееся под стеклом насекомое. Она позволила Кристине договорить, дойти до самой высокой ноты в её арии самолюбования. И когда та замолчала, ожидая эффекта, Оля молча достала из кармана джинсов телефон.
Её движения были спокойными и точными. Никакой суеты. Она разблокировала экран, её палец скольнул по иконкам, открыл мессенджер, выбрал нужный чат. Секунду она смотрела на экран, словно сверяя данные, а затем, не говоря ни слова, развернула его к Кристине.
На экране была открыта переписка. Чат с неким «Андреем Коллегой». И последние сообщения, отправленные Кристиной в субботу ночью, когда она якобы была с подругами в караоке, а Дима обрывал ей телефон. Сообщения были подробными. Слишком подробными. С красочными, пошловатыми описаниями того, как она проводит время, и едкими насмешками в адрес «своего нудного Димона», который «скоро всё узнает и сам свалит, даже напрягаться не придётся». Заканчивалось всё серией фотографий, где Кристина, пьяно улыбаясь, позировала в обнимку с этим самым Андреем. На последнем снимке они целовались, и сделан он был явно на телефон Андрея, отражаясь в зеркале лифта дорогого отеля.
Лицо Кристины изменилось. Не покраснело от стыда и не побледнело от ужаса. Оно стало каким-то чужим, пергаментным. Краска сошла с него, как дешевая побелка со старой стены, обнажив серую, испуганную основу. Уверенная, наглая ухмылка сползла, растворилась, оставив лишь дрожащие, плотно сжатые губы. Она смотрела на экран телефона, и её взгляд бегал по строчкам, словно не веря, отрицая то, что видит.
— Откуда… — голос был уже не её, звонкий и самоуверенный, а тихий, сиплый. — Откуда это у тебя? Ты что, взломала меня?
— Ты вчера оставила свой ноутбук открытым в гостиной, когда пришла, — безэмоционально пояснила Оля. — Забыла закрыть мессенджер. Сообщения синхронизируются, Кристина. Технический прогресс, ничего личного. Я просто хотела выключить его, чтобы не шумел. И увидела это.
Кристина медленно подняла на неё глаза. В них больше не было насмешки. Только животный страх, смешанный с пробивающейся ненавистью. Она попыталась выхватить телефон, но Оля спокойно отдёрнула руку и убрала его в карман.
— Ты же подруга… ты не посмеешь, — прошипела она. Это была не угроза, а слабая, отчаянная мольба, замаскированная под вызов. Она судорожно искала в арсенале своих манипуляций хоть что-то работающее, но всё оружие вдруг оказалось бутафорским.
Оля обошла её и подошла к окну, глядя на суетливый утренний город, который жил своей жизнью, не ведая о маленькой войне на этой кухне.
— Подруга? — тихо, почти риторически переспросила она, не оборачиваясь. — Когда ты перестала быть ею, Кристин? Когда решила, что моя квартира — это бесплатный отель с прислугой? Или когда брала мои вещи без спроса? А может, когда смеялась за моей спиной, называя меня «серой мышью» перед своими новыми друзьями, пока я покупала тебе продукты, потому что ты опять «на мели»?
Она повернулась. Её лицо было абсолютно непроницаемым, как у судьи, зачитывающего приговор.
— Ты говоришь о моей скучной жизни. Да, я хожу на работу. Я плачу по счетам. Я ценю свои вещи, потому что зарабатываю на них сама. А что делаешь ты? Живёшь за чужой счёт, врёшь человеку, который тебя любит, и считаешь это «яркой жизнью». Ты просто паразит, Кристина. И ты больше не будешь паразитировать на мне.
Кристина отшатнулась, словно от пощёчины.
— Ты не посмеешь! Дима тебе не поверит! Он поверит мне! Я скажу, что это фотошоп, что ты меня подставила из зависти!
— Можешь попробовать, — спокойно согласилась Оля. — Но у меня есть не только фото. У меня есть скриншоты всей вашей переписки за последние три недели. С датами, со временем. И твои голосовые сообщения, где ты смеёшься над ним. Думаю, его будет несложно убедить. Особенно когда он спросит тебя, где ты была в ту субботу, а твоя версия разойдётся с тем, что написано здесь чёрным по белому.
Пауза затянулась. Тишину нарушало только гудение старого холодильника. Кристина поняла, что проиграла. Окончательно и бесповоротно.
— У тебя есть час, — отчеканила Оля, глядя на часы на стене. — Шестьдесят минут, чтобы собрать все свои вещи и исчезнуть из моей квартиры. Если через час ты будешь здесь, я нажимаю кнопку «отправить» в чате с Димой. Время пошло.
Сказав это, Оля прошла мимо застывшей Кристины к кофемашине и нажала кнопку. Мерное гудение аппарата и потекшая в чашку струйка кофе стали единственным звуком в кухне, оглушительным, как таймер на бомбе. Разговор был окончен. Начался отсчёт.
— Но куда я пойду сейчас? Что мне, на улице жить? Ты не можешь меня выгнать, я же твоя лучшая подруга, других у тебя попросту нет!
— Либо ты сейчас же собираешь свои вещи и съезжаешь из МОЕЙ квартиры, либо я рассказываю твоему парню, с кем ты на самом деле проводила прошлые выходные!
— Ну и дрянь же ты!
Час, отведённый на выселение, растянулся в густую, звенящую вечность. Первые несколько минут Кристина просто стояла посреди кухни, окаменев. Её лицо было маской, на которой застыло неверие, сменяющееся паникой, а затем — глухой, бессильной яростью. Она смотрела, как Оля спокойно взяла свою чашку с дымящимся кофе, обошла её, словно неодушевлённый предмет, и села на диван в гостиной, демонстративно устроившись с ногами. Она не смотрела на Кристину. Она просто пила свой кофе и листала ленту новостей в телефоне, будто ничего не происходило.
Именно это спокойствие, это оглушительное равнодушие сломало Кристину.
— Ты пожалеешь об этом, — выплюнула она, и голос сорвался на шипение. — Ты думаешь, ты победила? Ты останешься одна, в своей серой конуре! Никто не захочет дружить с такой мразью, как ты!
Оля даже не подняла головы. Она лишь лениво провела пальцем по экрану телефона.
— Пятьдесят три минуты, — ровным голосом произнесла она, не отрываясь от своего занятия.
Этот холодный отсчёт подействовал, как удар хлыста. Кристина поняла: споры, угрозы, манипуляции — всё это больше не работает. Арсенал исчерпан. С диким, сдавленным рыком она рванула в свою комнату. И начался хаос. Оля слышала, как с грохотом выдвигаются ящики комода, как злобно звенят вешалки, с которых срывают одежду. Вещи швырялись на пол, на кровать, без разбора. Это была не аккуратная упаковка, а яростная эвакуация, акт вандализма по отношению к собственному имуществу. Каждый звук был пропитан ненавистью.
Оля отставила пустую чашку. Она не чувствовала триумфа. Внутри была странная, выжженная пустота. Она ожидала, что почувствует облегчение, радость, но вместо этого пришла лишь тяжёлая, свинцовая усталость. Эта дружба, какой бы токсичной она ни была, занимала место в её жизни. И теперь это место превратилось в зияющую дыру, края которой ещё саднили. Она слушала звуки из комнаты и вспоминала, как они с Кристиной, ещё студентками, мечтали вместе снимать квартиру. Как смеялись до слёз над глупыми комедиями, делились секретами. Куда всё это делось? Когда весёлая, лёгкая Кристина превратилась в этого эгоистичного, лживого монстра? Или она всегда была такой, а Оля просто не хотела этого замечать?
Из комнаты донёсся звук разбитого стекла. Очевидно, упала рамка с фотографией. Оля не шелохнулась. Пусть. Пусть крушит. Это всего лишь вещи. Главное — очистить пространство, вытравить этот чужеродный дух из своего дома.
Спустя вечность, которая на самом деле была сорока минутами, Кристина выкатилась из комнаты. Два чемодана, набитые до отказа, огромная сумка и несколько пакетов. Волосы растрёпаны, на лице красные пятна от слёз злости. Она остановилась в дверях гостиной, тяжело дыша.
— Помогла бы хоть, — бросила она, скорее по привычке, чем в надежде на помощь.
— Я не нанималась к тебе в носильщики, — всё так же спокойно ответила Оля, поднимаясь с дивана. — Дверь за собой закроешь. Ключи оставь на тумбочке в прихожей.
Кристина смерила её взглядом, полным яда. Она подошла к тумбочке, сдёрнула с кольца ключ от квартиры и с силой швырнула его на деревянную поверхность. Металл звякнул, оставив на полировке маленькую царапину. Последняя мелкая пакость.
— Знаешь, я надеюсь, ты будешь счастлива, — процедила она, стоя уже у входной двери. — Одна. В своей идеальной, стерильной тишине. Будешь протирать пыль со своих скучных книг и радоваться, что никто не портит твои платья. Только не удивляйся, когда поймёшь, что никому, кроме кота, ты в этой своей норке не нужна.
Она дёрнула дверь на себя.
— Прощай, Оля.
Дверь захлопнулась с такой силой, что в серванте жалобно звякнула посуда. И наступила тишина.
Оля стояла посреди гостиной несколько долгих секунд, прислушиваясь. Она слышала, как за дверью гремят чемоданы, как вызывается лифт. Потом — тихий гул увозящей его кабины. И всё. Тишина стала абсолютной, плотной, почти осязаемой.
Она медленно прошла по квартире. Заглянула в комнату, где жила Кристина. На полу валялись брошенные вешалки, обрывки каких-то бумажек, пустой флакон от духов. На ковре — осколки стекла от разбитой фоторамки. Запах её резкого парфюма всё ещё висел в воздухе.
Оля подошла к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался свежий, прохладный утренний воздух, смешанный с запахом дождя и городского шума. Он начал медленно вытеснять приторный, удушливый аромат. Оля глубоко вздохнула, наполняя лёгкие этой новой, чистой прохладой. Это не было счастьем. Это было что-то другое. Это была свобода. Тяжёлая, выстраданная, но абсолютно её.
Когда затих гул увозящего Кристину лифта, тишина в квартире стала почти физически ощутимой. Она больше не была гнетущей или одинокой, какой бывала по вечерам, когда Оля ждала возвращения своей шумной соседки. Эта тишина была другой — чистой, ясной, похожей на гладь спокойного озера после бури. Она принадлежала только ей.
Оля медленно прошла в комнату, где ещё несколько минут назад бушевал ураган по имени Кристина. Воздух всё ещё был пропитан запахом её резкого парфюма — сладковато-удушливым, как и их дружба в последнее время. На полу валялись осколки стекла от разбитой рамки, какие-то чеки, брошенная вешалка. Оля, не раздумывая, нашла в кладовке веник и совок. Методично, без злости и суеты, она начала убирать.
Каждый взмах веника был похож на ритуальное действие. Сметая осколки, она будто сметала из своей жизни остатки чужого пренебрежения. Выбрасывая в мусорное ведро пустые флаконы и обрывки бумаг, она избавлялась от материальных свидетельств присутствия человека, который отравлял её пространство. Это была не просто уборка. Это был акт очищения, возвращения территории себе.
Затем её взгляд упал на стул, где всё ещё висело то самое изумрудное платье. Ткань, изуродованная винным пятном, выглядела как рана. Мгновение Оля смотрела на него, и в груди не шевельнулось ничего, кроме лёгкой грусти. Не по платью. По той наивной себе, которая так радовалась этой покупке, мечтая надеть его на чей-то праздник. Она аккуратно сняла платье с вешалки, свернула его и, не колеблясь, опустила в большой мусорный пакет вместе с осколками и прочим хламом. Ей не хотелось его стирать, чинить, пытаться спасти. Его миссия была выполнена. Это была цена её свободы, и, по правде говоря, она оказалась не такой уж высокой.
Закончив с комнатой, она распахнула окна во всей квартире настежь. Прохладный, влажный после ночного дождя воздух хлынул внутрь, вытесняя последние молекулы чужого запаха. И в этот момент зазвонил телефон. На экране высветилось: «Дима».
Сердце ухнуло вниз и замерло. Вот он, последний акт пьесы. Палец завис над зелёной кнопкой. В голове пронеслись картины: вот она отправляет ему скриншоты, вот он читает, его лицо меняется, вот он звонит Кристине с криками… Месть была так близко, на расстоянии одного касания. Сладкая, справедливая, разрушительная.
Она провела пальцем по экрану и поднесла телефон к уху.
— Алло?
— Оля, привет! — голос у Димы был встревоженный. — Слушай, я не могу до Кристины дозвониться, телефон выключен. Она у тебя? Всё в порядке? Мы вчера немного повздорили…
Оля прикрыла глаза. Она могла бы сейчас сказать: «Да, Дима, она была у меня. А теперь я расскажу тебе, где она была в прошлую субботу». Она могла бы насладиться тем, как его растерянность сменится шоком, а затем болью. Она могла бы отомстить за всё: за испорченное платье, за унижения, за месяцы дискомфорта в собственном доме.
Вместо этого она посмотрела в открытое окно, на чистое утреннее небо. И поняла, что не хочет этого. Месть — это тоже связь. Это эмоция, которая будет держать её прикованной к Кристине и её грязной истории. А она хотела оборвать все нити. Абсолютно все.
— Привет, Дима, — ровно и спокойно ответила она. — Её здесь больше нет. Она собрала свои вещи и уехала около часа назад.
На том конце провода повисла пауза.
— Как… уехала? Куда? Она что-то сказала?
— Нет, ничего не сказала. Просто уехала. Думаю, вам лучше поговорить с ней напрямую, когда она включит телефон. Это ваши дела.
Это была правда. Холодная, дистиллированная правда, без примеси яда. Она не лгала, но и не становилась орудием возмездия.
— Ладно… спасибо, Оль. Извини за беспокойство, — растерянно пробормотал Дима и повесил трубку.
Оля опустила телефон. Она не почувствовала ни разочарования, ни сожаления об упущенной возможности нанести ответный удар. Только лёгкость. Она снова открыла галерею в телефоне, нашла папку со скриншотами. Десятки сообщений, фотографии, неопровержимые доказательства чужой лжи. Она смотрела на них секунду, а затем её палец уверенно нажал на значок корзины. «Удалить навсегда».
Она сделала это. Не для Кристины. Не для Димы. Для себя.
Вынеся мусорный пакет, она вернулась в звенящую тишиной, пахнущую свежестью квартиру. Сварила себе ещё одну чашку кофе, села на диван и впервые за долгие месяцы почувствовала себя дома.
Кристина была права в одном: она осталась одна. Но это было не одиночество брошенности. Это было уединение, наполненное достоинством и покоем. И в этой тишине она наконец-то снова услышала саму себя…
