— Вам нужно отдохнуть, Галина Сергеевна, — пропела Инга, ставя на столик чашку с дымящимся отваром. — Нервы ни к черту, сами же жаловались.
Ее голос — чистый мед, но в глубине ее глаз я давно научилась видеть осколки стекла.
Я сидела в своем старом вольтеровском кресле, обивка которого помнила еще руки моего мужа. Наблюдала, как Инга достает из кармана халата маленький пузырек без этикетки. Пара капель падает в травяной сбор с ромашкой.
Она делает это уже вторую неделю. Думает, я не замечаю. Думает, я — выжившая из ума старуха.
— А это что, милая? — я слабым, дрожащим голосом указываю на кипу бумаг у нее в руках.
Инга одаривает меня той самой снисходительной улыбкой, предназначенной для слабоумных. Уверена, она репетировала ее перед зеркалом.
— Это просто формальность, мамочка. Врач говорит, у вас память стала подводить, вы все забываете. Чтобы мы с Димой могли о вас полноценно заботиться, нужна доверенность. Подпишете вот тут, и больше никаких хлопот.
Она не знала, что объектив микрокамеры, вмонтированный в глаз фарфорового филина на каминной полке, ловит каждое ее движение. Филин был последним чудачеством моего покойного мужа, инженера, увлекавшегося шпионскими гаджетами.
«На всякий случай, Галочка», — сказал он, устанавливая его. Я тогда посмеялась. А теперь этот филин был моим единственным союзником.
Мой сын, мой Дима, женат на этой женщине полгода. Полгода он смотрит на нее так, будто она — божество, сошедшее на землю, чтобы спасти его заблудшую душу после тяжелого развода.
Он не видит, как меняется ее лицо, когда она думает, что я сплю. Не слышит ее змеиного шепота по телефону: «Скоро. Эта старая карга уже почти дошла до ручки. Еще немного, и квартира будет наша».
Я протягиваю руку, намеренно делая ее слабой и трясущейся. Пальцы «случайно» задевают чашку.
Горячая, с едким аптечным запахом жидкость заливает документы. Расползается по строчкам, размывая чернила на словах «полное и безоговорочное право распоряжения всем движимым и недвижимым имуществом».
На мгновение на лице Инги проступает ее истинное выражение — хищное, злое. Маска слетает. Но лишь на мгновение.
— Ой, что же я наделала, — лепечу я, испуганно глядя на испорченные бумаги. — Руки совсем не слушаются…
— Ничего страшного, мамочка, — цедит она сквозь зубы, и я вижу, как желваки ходят на ее идеальном личике. — У меня есть еще копии.
Вечером вернулся Дима. Уставший. Инга встретила его у порога, обвилась вокруг шеи, как плющ, и зашептала ему на ухо жалобы. Она была великолепной актрисой.
Я слышала обрывки фраз из своей комнаты: «…совсем плоха… разлила все… я так боюсь за нее, милый…»
Когда она упорхнула в душ, я вышла к сыну. Он сидел на кухне, потирая виски. На столе стояла его любимая лазанья, которую Инга готовила мастерски.
Она изучила его привычки, его слабости. Она создала для него идеальный мир, в котором он был любим и спокоен.
— Дима, нам нужно поговорить.
Он поднял на меня тяжелый взгляд. Взгляд человека, который не хочет, чтобы его уютный кокон разрушали.
— Мам, я так устал. Давай завтра?
— Нет, сейчас. Это касается Инги. И этих бумаг, которые она мне подсовывает.
В этот момент в дверном проеме, словно из ниоткуда, возникла она. В шелковом халате, с влажными волосами, благоухающая дорогим парфюмом.
— Димочка, не слушай маму, она опять за свое. Ей нельзя волноваться. Доктор же предупреждал.
Я попыталась возразить, но она играла свою роль безупречно, перехватив инициативу.
— Мамочка, мы же просто хотим помочь. Вы на прошлой неделе утюг включенным оставили. Едва пожара не случилось.
Это была наглая, продуманная ложь. Я не пользовалась утюгом уже месяц. Но Дима смотрел на меня с такой искренней тревогой… и жалостью. Он хотел верить ей. Потому что альтернатива — признать, что его идеальная жена лжет, — была слишком страшной.
— Мам, это правда?
— Конечно нет! Сынок, она все выдумывает! Она что-то подливает мне в чай!
Мой голос сорвался на крик. Именно этого она и добивалась. Выставить меня истеричной, выжившей из ума старухой.
— Инга права, тебе нужен покой, — мягко, но непреклонно сказал Дима, вставая. Он подошел и обнял меня за плечи. — Мы все решим за тебя. Просто доверься нам.
Это был удар под дых. Мой собственный сын мне не верил. Он выбрал ее иллюзию.
На следующий день они привели «врача». Суетливый мужчина с бегающими глазками и запахом нафталина, которого Инга нашла по объявлению. Он задавал мне глупые вопросы, путая имена и даты, а потом авторитетно заявил Диме:
— Прогрессирующая деменция. Нужно срочно оформлять опекунство, иначе она может натворить бед.
Он говорил обо мне так, будто я — предмет мебели.
Инга смотрела на меня с плохо скрытым триумфом. Она снова придвинула ко мне бумаги и ручку.
— Ну вот, Галина Сергеевна. Все подтвердилось. Не будем больше тянуть, подписывайте.
Я смотрела на ручку в ее руке. На ее хищный, торжествующий взгляд. И на своего сына, стоящего рядом. Его лицо было полно скорби по матери, которая, как он думал, угасала на его глазах.
Внутри все кипело, но я лишь слабо кивнула. Спектакль должен продолжаться. До самого финала.
Точкой невозврата стали книги. В субботу утром я вышла из комнаты и увидела в коридоре картонные коробки. В них, как дрова, были навалены книги из кабинета моего покойного мужа.
Инга, напевая, заклеивала очередную коробку скотчем.
— Что это? — мой голос был тихим, почти шепотом.
— А, мамочка, доброе утро! — она даже не обернулась. — Пылесборники эти ваши разбираю. Отвезем в макулатуру, зачем хлам копить? Дышать сразу легче станет.
Она сказала это так просто, так буднично. Она выбрасывала не книги. Она выбрасывала память о моем муже. Она выбрасывала мою жизнь. И в этот момент что-то щелкнуло.
Все. Хватит.
Игра в беспомощную старушку окончена. Я развернулась и молча ушла в свою комнату. Через полчаса я вышла. Моя спина была идеально прямой, руки не дрожали.
— Ты права, милая. Нужно избавляться от старого. Я подпишу твои бумаги.
На ее лице расцвела торжествующая улыбка.
— Но при одном условии, — продолжила я ровным, спокойным голосом. — Завтра. За семейным ужином. Я хочу собрать всех, попрощаться.
Ее глаза алчно блеснули. Публичная капитуляция? Это было даже лучше, чем она рассчитывала.
— Конечно, мамочка! Как скажете!
— Ни о чем не беспокойся, — я мягко улыбнулась. — Я все организую сама.
Весь оставшийся день я провела у телефона. Я звонила сестре, подругам. Я позвонила нашему семейному нотариусу, объяснив ситуацию. ё
Я позвонила участковому Степанову, старому другу моего мужа, и попросила его прийти в штатском, в качестве гостя. А потом я позвонила родителям Инги. Я пригласила их на «семейный ужин-сюрприз». Они были в восторге.
Гостиная гудела от голосов. Инга порхала между гостями. Ее родители, простые, немного смущенные люди, с обожанием смотрели на свою дочь. Дима стоял у окна, на его лице была печальная тень.
Я дождалась, когда все сядут за стол, и подняла бокал.
— Дорогие мои! Я собрала вас сегодня по очень важному поводу. Мои силы на исходе, и я решила передать все свои дела моему сыну и его замечательной жене Инге.
Инга просияла. Ее мать смахнула слезу.
— Но прежде чем я подпишу бумаги, я хочу показать вам небольшой фильм. О том, как Инга заботилась обо мне.
Я нажала кнопку на пульте. Телевизор на стене ожил.
Первый кадр: Инга на кухне, ее лицо искажено злобой, она шипит в телефон: «…старая карга уже почти дошла до ручки…». Ее мать ахнула.
Второй кадр: Крупный план. Рука Инги с пузырьком капает что-то мне в чашку. Снова. И снова. Отец Инги вскочил.
Третий кадр: Фальшивый «врач» вещает о моей «деменции», а Инга победно улыбается за его спиной.
Дима смотрел на экран, и его лицо каменело. Печаль сменилась недоумением, а потом — осознанием. Он медленно повернул голову к жене.
Инга была белее мела. Она вскочила.
— Выключите это! Это все монтаж! Она сумасшедшая!
— Это не монтаж, — раздался спокойный голос майора Степанова. — Все материалы будут приобщены к делу.
Родители Инги рыдали. Но самый страшный суд для нее был в глазах моего сына. Он смотрел на нее не с ненавистью, а с полным, уничтожающим презрением.
— Вон, — сказал он тихо.
— Димочка, милый, ты не веришь ей? Я же все для нас!..
— Вон из моего дома.
Последние слова он произнес по слогам. Это был конец. Инга, спотыкаясь, выбежала из квартиры.
Когда дверь за ней захлопнулась, Дима подошел ко мне. Он опустился на колени и впервые за много лет заплакал, уткнувшись мне в колени.
— Прости, мама. Прости меня.
Я положила руку ему на голову. Спектакль окончен.
Прошло три месяца. Дима подал на развод. Инге дали условный срок. Она исчезла, растворилась.
Первые недели после того ужина напоминали туман. Дима ходил по квартире как тень. Он собрал и выбросил все ее вещи, будто пытаясь стереть само ее существование.
Но однажды вечером он пришел ко мне в комнату. Сел на пол у моих ног, как в детстве.
— Мам… почему ты мне сразу не сказала?
— Потому что ты бы мне не поверил, сынок. Ты должен был увидеть все сам. Иногда, чтобы спасти человека от иллюзий, нужно дать ему дойти до самого края.
Мы больше не возвращались к этому разговору. Но что-то между нами изменилось. Доверие, которое казалось незыблемым, дало трещину.
Теперь мы выстраивали его заново, осторожно, по кирпичику.
На следующий день мы достали из коридора коробки с книгами отца. Я брала в руки каждый том, протирала пыль, и Дима ставил его на полку.
Мы делали это молча. Возвращали на место не просто книги — мы возвращали нашу настоящую жизнь.
Когда последняя книга встала в ряд, я провела рукой по корешкам.
— Знаешь, я поняла одну вещь, — сказала я. — Слабость — это не дрожащие руки. Слабость — это позволять другим писать сценарий твоей жизни.
Мой спектакль окончен. И аплодисментов мне не нужно. Достаточно того, что занавес опустился вовремя.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
