— Да, мама, я поговорю с ней. Конечно, поговорю. Нет, сейчас. Да, я всё понимаю.
Диана не оборачивалась. Она сидела перед большим зеркалом в раме из тёмного дерева, вдыхая знакомый, почти ритуальный запах лака для волос и дорогой пудры. Её пальцы уверенно держали тонкую кисть. Одно точное, выверенное движение — и угольно-чёрная стрелка легла на веко, острая и бескомпромиссная, как лезвие. Она не прислушивалась к обрывкам фраз, доносившихся из коридора. Ей не нужно было этого делать. Содержание разговора было ей известно заранее, оно повторялось с тошнотворной регулярностью раз в две-три недели. Менялись лишь интонации в голосе мужа — от виноватых до раздражённых. Сегодня был виноватый.
Она обмакнула кисть в баночку с подводкой и начала выводить вторую стрелку, симметричную первой. Это требовало концентрации. Рука не должна была дрогнуть. Её тело, её лицо, её руки были её главным инструментом. Не только на сцене, но и в жизни. Она слышала, как щелкнул замок, когда Роман закончил разговор и вошёл в спальню. Он не подошёл сразу. Он топтался у порога, словно не решаясь войти в её пространство, в это облако парфюма и предвкушения сцены.
Наконец он приблизился. Его отражение появилось в зеркале позади неё — немного ссутулившееся, с несчастным выражением лица. Он был красивым мужчиной, но эта вечная тень материнского недовольства, которую он таскал за собой, стирала с его лица волю.
— Диан… — начал он, и его голос был именно таким, каким она и ожидала его услышать. Мягким, просящим, заранее извиняющимся. — Мама опять волнуется.
Диана аккуратно поставила кисть на туалетный столик. Она взяла пуховку и лёгким движением прошлась по скулам, закрепляя результат. Она не смотрела на него, только на своё отражение. Её лицо было маской — идеальной, бесстрастной, готовой к выходу.
— Волнуется о чём? О курсе валют? О глобальном потеплении?
Он тяжело вздохнул. Он ненавидел её иронию. Она лишала его возможности разыграть карту семейной заботы.
— Ты же знаешь. Говорит, твои костюмы для выступлений… Ну, они слишком откровенные. Что люди скажут. Она переживает за нашу репутацию, за меня. Может, можно что-то… поскромнее? Что-то более закрытое?
Вот оно. «Более закрытое». Она медленно повернулась на стуле. Зеркало с её идеальным отражением осталось за спиной. Теперь он смотрел на неё настоящую. И в её глазах не было ни грамма той сценической мягкости, которую она могла изобразить. Там был холодный, сфокусированный взгляд владельца бизнеса, который только что услышал предложение разрушить свой бренд.
— Меня не интересует, что хочет твоя мать! Понял? Если ей не нравится, то как я одеваюсь и кем я работаю — это её личная проблема, но я не стану менять свою жизнь в угоду тебе или ей!
Он сжался, словно от физического удара. Он ожидал спора, возмущения, но не этого ледяного, абсолютного безразличия к авторитету его матери.
— Но это же мама! Она просто…
— Она просто лезет не в своё дело! Пусть она это обсуждает со своим психиатром или с подругами на лавочке, а меня это не касается! — отрезала Диана. Она встала, её рост почти сравнялся с его. Шёлковый халат соскользнул с одного плеча, обнажая идеальную линию ключицы. — Я построила эту школу с нуля, когда тебя даже не было в моей жизни. Эти «откровенные» костюмы — часть шоу. Часть искусства. Часть того, за что люди платят деньги. Деньги, на которые, в том числе, мы с тобой живём. Но это всё лирика. Главное вот что. Если моя работа не нравится Галине Сергеевне — плевать. Но если она не нравится тебе, Роман, то проблема уже у нас.
Он растерянно смотрел на неё, его рот был полуоткрыт для возражений, которые он не мог сформулировать.
— Я не это имел в виду… Я просто не хочу ссор, скандалов…
— Тогда реши, с кем именно ты не хочешь ссориться, — произнесла Диана, делая шаг к нему. Она взяла со столика свой телефон. — Потому что я от своего дела не откажусь. Никогда. И ни ради кого. Поэтому сделай вот что. Позвони своей маме. Прямо сейчас. И скажи ей, что на следующем отчётном концерте, через две недели, я лично забронирую ей место. В центре первого ряда. Пусть придёт и посмотрит. Не на фотографии в телефоне, а вживую. Пусть увидит всё сама, от начала и до конца. А ты решай, на ком ты женат — на мне или на её мнении. И где ты будешь сидеть в этот вечер — рядом с ней или рядом со мной.
Роман остался стоять посреди спальни, как будто воздух внезапно откачали из его лёгких. Слова Дианы не были криком или истерикой. Они были вынесенным приговором, холодным и окончательным. Она не оставила ему пространства для манёвра, для его привычных уловок — вздохов, уговоров, ссылок на материнское здоровье. Она просто поставила перед ним два стула и предложила выбрать, на какой сесть, зная, что один из них сломан. Он смотрел на её спину, на то, как она, не оборачиваясь, взяла со стола ключи и сумку. Она не ждала его ответа. Она знала, что получит его не сейчас. Её ультиматум был не вопросом, а заданием, от которого нельзя было отказаться.
Он вышел из спальни и прошёл в гостиную. Дом, который всегда казался ему крепостью, его личным пространством, вдруг стал чужим. Это была её территория. Её правила. Он сел на диван и достал телефон. Номер матери был в «Избранном». Его палец завис над иконкой вызова. Он чувствовал себя сапёром, который должен перерезать один из двух проводов, но не знает, какой именно ведёт к взрыву. Впрочем, он лукавил сам с собой. Он прекрасно знал, что взорвётся в любом случае. Вопрос был лишь в силе взрывной волны. Он нажал на кнопку.
Длинных гудков не было. Галина Сергеевна ответила почти мгновенно, словно ждала этого звонка, держа телефон в руке.
— Ну, я слушаю. Ты поговорил?
Её голос был лишён той жалостливой дрожи, которую она так мастерски демонстрировала ему полчаса назад. Теперь он был деловым, требовательным, как у следователя на допросе. Роману на секунду захотелось бросить трубку, сказать, что он занят, что перезвонит. Но он знал, что это лишь отсрочит неизбежное.
— Да, мама. Мы… обсудили.
— И что? Она устроила тебе скандал? — в её голосе не было сочувствия, только голодное любопытство.
— Нет, не совсем, — Роман потёр переносицу, пытаясь подобрать слова, которые не прозвучат как полная капитуляция. — У Дианы есть… предложение.
На том конце провода повисла короткая пауза, а затем раздался короткий, сухой смешок. В нём не было веселья, только чистое, дистиллированное презрение.
— Предложение? От неё? Ромочка, не смеши меня. Это ультиматум, я полагаю? Очередная демонстрация её независимости? Ну, выкладывай. Я вся во внимании.
Роман почувствовал, как по спине пробежал холодок. Его мать видела ситуацию насквозь, даже не присутствуя при разговоре. Она знала его жену лучше, чем он предполагал. И это делало его положение ещё более жалким.
— Она приглашает тебя на свой следующий отчётный концерт. Через две недели. Говорит, что забронирует тебе лучшее место. В первом ряду. Чтобы ты сама всё увидела. Вживую.
Он ожидал чего угодно: возмущённого крика, обвинений, очередной тирады про позор и срам. Но вместо этого Галина Сергеевна снова помолчала, очевидно, обдумывая тактический ход. Когда она заговорила, её голос был спокоен до жути.
— В первом ряду? Как предсказуемо. И как дёшево. Она думает, что сможет меня этим запугать? Или унизить? Наивная девочка.
— Мама, она просто хочет, чтобы ты…
— Я знаю, чего она хочет, — ледяным тоном перебила его Галина Сергеевна. — Она бросила мне вызов. И я его принимаю. Хорошо. Я приду. Передай своей жене, что я буду. Я хочу посмотреть на это… искусство… своими глазами. Составить своё компетентное мнение. Не из твоих сбивчивых пересказов, а лично.
Роман почувствовал, как у него ослабли колени. Он хотел разрядить обстановку, а вместо этого поднёс спичку к канистре с бензином. Он создал поле для битвы, на которой ему была уготована роль живого щита.
— Я передам.
— И да, Роман, — добавила она, и в её голосе зазвучала сталь. — Место в первом ряду. В центре. Позаботься об этом. Не хотелось бы, чтобы твоя жена решила, что я испугалась или проигнорировала её смешное приглашение. Это важно. Ты меня понял?
— Понял, мама, — выдохнул он.
Он закончил разговор и отложил телефон. Он сидел на диване в пустой гостиной и чувствовал себя раздавленным. Он не решил проблему. Он лишь перевёл её на новый, куда более опасный уровень. Это больше не был телефонный конфликт. Это была официально объявленная дуэль. И он только что принял на себя обязанности секунданта с обеих сторон. Он оказался статистом в чужой войне, финал которой он не мог ни предсказать, ни предотвратить.
Зал гудел, как встревоженный улей. Воздух был плотным, пропитанным смесью цветочных духов, запахом пыльных бархатных кресел и едва уловимым волнением, которое всегда предшествует началу представления. Две недели, прошедшие с момента ультиматума, сжались в одну точку, в этот наэлектризованный вечер. Роман сидел в восьмом ряду, с краю. С этого места он мог видеть и сцену, и, если немного повернуть голову, первый ряд, центр. Он не решался повернуть голову. Он и так чувствовал её присутствие, словно оно создавало в зале зону аномального холода.
Галина Сергеевна прибыла за двадцать минут до начала, одна. Она не суетилась в поисках своего места. Она просто вошла в зал, и её спокойная, властная походка заставила расступиться несколько человек, обсуждавших что-то в проходе. На ней был строгий брючный костюм тёмно-серого цвета, ни единой лишней детали, ни одного украшения, кроме тонкой нитки жемчуга. Она села на своё место — D-8, центр первого ряда, как и было обещано — и замерла, превратившись в изваяние. Её спина была идеально прямой, руки сложены на небольшой кожаной сумочке, лежащей на коленях. Она не смотрела по сторонам. Её взгляд был прикован к тёмному, ещё закрытому занавесу. Она не была зрителем. Она была инспектором, прибывшим с проверкой.
Роман чувствовал, как влажнеют его ладони. Он видел других зрителей — родителей учениц, друзей, просто любителей танца. Они улыбались, переговаривались, предвкушали шоу. Для них это был просто вечер. Для него — эшафот. Он был здесь чужим, наблюдателем на казни собственных семейных отношений. Он одновременно хотел, чтобы Диана провалилась, чтобы ей стало стыдно, и его мать оказалась права, и тогда, возможно, всё бы как-то улеглось. И в то же время он хотел, чтобы она выступила так блистательно, чтобы её талант смёл все сомнения и заставил мать замолчать навсегда. Эта двойственность разрывала его изнутри.
Свет в зале погас. Гул толпы стих, сменившись кашлем и шуршанием программок. Заиграла музыка — тревожная, пульсирующая, нарастающая. Занавес медленно пополз вверх, открывая залитую дымкой и синим светом сцену. И в центре, в луче прожектора, стояла она. Диана.
На ней был тот самый костюм. Чёрное боди, расшитое тысячами крошечных кристаллов, которые вспыхивали при малейшем движении, как россыпь звёзд. Длинные, обнажённые ноги, подчёркнутые высоким каблуком. Её тело было произведением искусства — сильным, гибким, отточенным годами тренировок. Она стояла неподвижно несколько секунд, давая залу рассмотреть себя, впитать этот образ. Роман невольно задержал дыхание. Она была невероятно красива. Дерзко, вызывающе красива.
И потом она начала танцевать.
Это не был просто танец. Это была декларация. Каждое движение было резким, точным, наполненным скрытой силой. Это не было кокетливым вилянием бёдрами, в котором её подозревала Галина Сергеевна. Это была история о власти, о свободе, о женщине, которая сама пишет правила. Её руки чертили в воздухе сложные узоры, её ноги отбивали по сцене сложный ритм. Она не улыбалась. Её лицо оставалось сосредоточенным, почти суровым. И время от времени, в кульминационные моменты танца, её взгляд, острый, как нож, находил в первом ряду тёмную фигуру. Она смотрела прямо на свекровь. Не с ненавистью, не с вызовом. Со знанием. С полным осознанием того, кто на кого смотрит.
Роман видел, как Галина Сергеевна даже не моргнула. Она сидела всё так же неподвижно, её лицо было непроницаемой маской. Она не отводила взгляд. Две женщины вели безмолвный поединок поверх голов сотен людей. Одна — через своё тело, своё искусство, свою энергию. Другая — через свою неподвижность, своё молчание, своё осуждение.
Музыка достигла крещендо. Диана выполнила серию головокружительных пируэтов и замерла в финальной позе — откинувшись назад, с гордо поднятой головой, её рука указывала прямо в потолок, словно бросая вызов небесам. Секундная тишина — и зал взорвался аплодисментами. Крики «Браво!», свист, топот ног. Люди вставали со своих мест. Но Роман смотрел не на сцену. Он смотрел на мать.
Галина Сергеевна не аплодировала. Она сидела в своём кресле, пока вокруг неё бушевала овация. Она спокойно дождалась, когда занавес начал опускаться, скрывая застывшую в победной позе Диану. И только когда тяжёлый бархат коснулся пола, она медленно, без суеты, поднялась на ноги. Она поправила свой безупречный пиджак, взяла сумочку и, не оглядываясь, направилась к выходу, разрезая толпу, как ледокол. Её лицо не выражало ничего. И это было страшнее любой гримасы гнева. Представление закончилось. Суд только начинался.
Обратная дорога в такси прошла в абсолютном, звенящем молчании. Не в том неловком молчании, когда люди ищут тему для разговора, а в тяжёлом, плотном, как ртуть, которое заполняет всё пространство и давит на барабанные перепонки. Галина Сергеевна сидела у правого окна, глядя на проносящиеся огни города с непроницаемым выражением лица. Диана сидела у левого, её сценический макияж в тусклом свете салона выглядел боевой раскраской. Между ними, на сиденье, сжался Роман. Он был не буфером, а скорее проводником, по которому текло напряжение от одной женщины к другой. Он чувствовал его физически, как низкочастотный гул.
Когда они вошли в квартиру, никто не включил верхний свет. Только тусклая лампа в прихожей и свет из окон гостиной создавали в пространстве призрачные тени. Атмосфера праздника, оставшаяся после концерта — цветы от учеников на кухонном столе, открытка с поздравлениями — казалась неуместной, как смех на похоронах. Галина Сергеевна, не снимая туфель, прошла прямо в гостиную и села в кресло. Не в то, что стояло у окна, а в любимое кресло Дианы, массивное, с мягкими подлокотниками, её место силы и отдыха. Она заняла его, как вражеский генерал занимает штаб противника.
Диана медленно сняла пальто, повесила его на вешалку. Каждое её движение было выверенным и спокойным. Она не спешила. Она давала ситуации созреть. Роман остался стоять в проходе, беспомощно переводя взгляд с матери на жену.
— Что ж, — первой нарушила тишину Галина Сергеевна. Её голос был ровным и лишённым всяких эмоций, будто она зачитывала отчёт. — Представление я посмотрела. Очень профессионально. С точки зрения физической подготовки — безупречно. Гибкость, растяжка, выносливость. На уровне хорошей цирковой гимнастки.
Она сделала паузу, давая своему яду впитаться. Диана, стоявшая у входа в гостиную, молчала. Она просто смотрела на свекровь, и в её взгляде не было ни обиды, ни гнева. Только холодное, аналитическое любопытство.
— Но искусством это назвать сложно, — продолжила Галина Сергеевна, аккуратно поправляя складку на своих брюках. — Искусство — это про душу, про глубину. А то, что я видела сегодня на сцене — это физиология. Демонстрация тела. Очень качественный, хорошо упакованный товар. Я понимаю, почему это пользуется спросом. Рынок всегда ценит доступные и понятные продукты. Но не нужно путать коммерческий успех с талантом. Это просто бизнес. И довольно откровенный.
Она закончила. В комнате снова повисло молчание, но теперь оно было другим. Оно было наполнено произнесёнными словами, которые уже нельзя было взять назад. Вердикт был вынесен. Уничтожающий, методичный, бьющий по самому главному — по сути того, чем Диана жила и дышала.
Роман шагнул вперёд, его лицо было искажено мукой.
— Мама, ну зачем ты так… Диана…
Но Диана подняла руку, останавливая его. Она, наконец, сделала шаг в комнату и остановилась напротив кресла, в котором сидела свекровь. Она не смотрела на неё. Её взгляд был прикован к мужу.
— Нет, Ром. Не надо. Твоя мать высказала своё мнение. Она честна. Теперь я хочу услышать твоё.
Её голос был тихим, почти интимным, но от этого ещё более требовательным. Она отрезала его мать от этого разговора, оставив их вдвоём в центре комнаты.
— Что ты видел сегодня на сцене, Рома? Скажи мне. Ты видел вульгарную гимнастку, торгующую телом, как только что описала твоя мама? Или ты видел свою жену, которая делает то, что любит, и делает это лучше всех?
Это был тот самый вопрос. Тот самый выбор, который он так отчаянно пытался избежать. Он посмотрел на ледяное лицо матери, затем на напряжённое, выжидающее лицо жены. Вся его жизнь свелась к этому моменту, к этому короткому ответу.
— Диан… я… — начал он мямлить, его взгляд забегал по комнате. — Это было очень сильно. Правда. Но… пойми, мама смотрит на это с точки зрения своего поколения. В её словах есть… определённая логика. Может, если бы костюмы были…
Он не закончил. Он увидел, как что-то изменилось в глазах Дианы. Как будто внутри погас свет, который был предназначен для него. Она медленно кивнула, не ему, а своим мыслям. Гипотеза подтвердилась. Эксперимент был окончен.
Она спокойно повернулась к Галине Сергеевне. На её лице появилась тень холодной, вежливой улыбки.
— Галина Сергеевна. Вы победили. Ваш сын остался с вами. Можете забирать свой трофей.
А затем она снова посмотрела на Романа. В её глазах больше не было ни любви, ни боли. Только пустота.
— Я выходила замуж за мужчину, у которого есть своё мнение. А ты, как оказалось, всего лишь эхо своей матери. Мой муж умер сегодня в этом зале, в восьмом ряду. А с тобой мне жить не интересно.
Она развернулась и пошла прочь из комнаты. Не в спальню, не к выходу. Она просто пошла по коридору в сторону своего кабинета. Её шаги были ровными и твёрдыми. Она не обернулась. Она оставила их вдвоём в гостиной — победительницу и её приз. И тишина, которая их окутала, была уже окончательной. Это была тишина конца…
