Вадим поднял бокал. Гости замерли.
— …и за моего сына! За продолжателя рода Соколовых!
Его голос гремел в оглушающей пустоте нашей идеальной гостиной. Он стоял у своего нового кресла — огромного, кожаного монстра, похожего на трон. Он купил его на прошлой неделе, заявив, что главе семьи нужно соответствующее место.
— Миша — наша главная инвестиция. В тебе течет наша кровь, наша сила, — вещал он, глядя на годовалого сына на моих руках.
Затем он бросил на меня короткий взгляд, полный снисхождения.
— И спасибо моей жене. Наконец-то и у нее получилось что-то путное.
Свёкор, Андрей Петрович, и свекровь Людмила Ивановна предсказуемо рассмеялись. Их одобрение ощущалось физически, оно вдавливало меня в стул.
Я не подняла глаз. Вместо этого я сосредоточилась на том, как идеально отполированы столовые приборы. Как безупречно сложены салфетки. Порядок вещей был единственным, что я еще могла контролировать.
В моей сумочке лежал плотный конверт. Он лежал там уже третий день. Три дня я носила с собой этот приговор, этот ключ, этот яд. Его острый угол впивался в подкладку, постоянно напоминая о себе.
Людмила Ивановна, моя свекровь, с улыбкой повернулась ко мне, поправляя жемчужное ожерелье.
— Вадим абсолютно прав, Катенька. Родить наследника — главное предназначение. Теперь твоя жизнь наполнена настоящим смыслом.
— Конечно, — выдавила я, заставляя губы растянуться в улыбке. Смысл. Они так любили это слово.
После ухода гостей Вадим не успокоился. Он с наслаждением опустился в свое кресло-трон, закинув ногу на ногу.
— Видела, как отец смотрел на Мишку? Наконец-то я подарил ему настоящего внука. Наследника. Он даже подумывает переписать завещание в его пользу.
Он обвел рукой комнату с холодным, дизайнерским ремонтом, в котором не было ни капли уюта.
— Всё это, — его жест был царственным, — всё это однажды станет его. Потому что он — моя плоть и кровь. Настоящий Соколов. Порода!
Меня затошнило. Не от еды, а от его слов. Я молча встала и прошла в ванную, плотно закрыв за собой дверь.
Руки дрожали так, что я с трудом достала из сумочки тот самый конверт. Я сделала этот тест не для него. Для себя. Это не было импульсивным поступком. Это была отчаянная, последняя попытка уцепиться за иллюзию, что всё ещё может быть нормально.
Был один вечер. Всего один. За полтора года до этого. Вечер отчаяния, после очередной ссоры с Вадимом, который в очередной раз обвинил меня в бесплодии. Я тогда ушла из дома, просто чтобы не сойти с ума.
И был другой человек. Добрый, внимательный, который просто выслушал. Ничего не значащий эпизод, который я похоронила глубоко внутри. А через месяц я узнала, что беременна.
Все девять месяцев я жила в страхе, убеждая себя, что это чудо. Что это ребенок Вадима. Но червячок сомнения точил меня изнутри, и месяц назад я не выдержала. Я тайно сдала образцы.
Я медленно разорвала плотную бумагу.
Глаза пробегали по строчкам с медицинскими терминами, пока не нашли то, что искали. Заключение.
«Вероятность отцовства: 0%».
Я смотрела на свое отражение в зеркале. Женщина, смотревшая на меня оттуда, больше не была бледной тенью. Три дня назад эта новость разбила меня. А сегодня, после этого ужина, она собрала меня заново. Уже по-другому.
Я аккуратно сложила лист и вышла из ванной. Вадим всё так же сидел в своем кресле, любуясь отражением в погасшем экране телевизора.
— Пойди убери со стола, — лениво произнес он, не поворачиваясь. — Завтра прислуга доделает, но остатки еды нужно выбросить.
Раньше я бы сразу бросилась выполнять приказ. Но сейчас я не сдвинулась с места. Я просто смотрела на его мощный затылок.
— Я устала, Вадим.
Он медленно повернул голову. На его лице было искреннее недоумение, будто заговорил предмет мебели.
— Что ты сказала?
— Я устала, — повторила я ровно, без эмоций. — И не хочу сейчас убирать.
Он хмыкнул, отвернулся обратно к телевизору.
— Ладно. Можешь побыть королевой сегодня. Ты же подарила мне наследника.
Каждое его слово теперь звучало иначе. Фальшиво. Глупо. Я смотрела на него и впервые не чувствовала ничего, кроме странного, холодного любопытства.
Следующие дни он продолжал игру в императора. Утром, за завтраком, он отодвинул тарелку с кашей.
— Не то. Слишком просто. Мой сын не будет есть овсянку. Я нашел для него частный детский сад. С углубленным изучением английского и верховой ездой. С трех лет пойдет.
— Ему всего год, — заметила я.
— Готовиться нужно заранее. Записываться уже сейчас. Я хочу, чтобы у моего сына было лучшее. Чтобы он вырос победителем. Не то что некоторые.
Последние слова были брошены в мою сторону. Раньше они бы ранили. Теперь — просто пролетели мимо. Бумага в моей сумке была якорем, который не давал буре его слов унести меня.
Вечером он вернулся с огромной коробкой.
— Это Мише. Пусть привыкает, кто в доме царь зверей.
Он вытащил из коробки огромного плюшевого льва, почти с меня ростом. Уродливого, со стеклянными, пустыми глазами. Вадим водрузил его в детской, прямо напротив кроватки.
— Будет охранять сон моего наследника.
Ночью Миша проснулся и заплакал, испугавшись монструозной игрушки. Я молча вошла в детскую, взяла этого льва и вынесла его на балкон. Это было мое первое осознанное решение, принятое без оглядки на него.
Вадим обнаружил это утром. Он влетел на кухню.
— Где лев?
— На балконе. Он напугал ребенка.
Его лицо побагровело.
— Ты! Ты смеешь убирать мои подарки? Подарки моему сыну?
Он сделал шаг ко мне. Я не отступила. Просто подняла на него глаза. Спокойно. Прямо.
— Я мать. И я решаю, что пугает моего ребенка, а что — нет.
Он замер. Он ожидал чего угодно: слез, оправданий, испуга. Но не этого спокойствия.
— Ты забыла свое место, Катя? — прошипел он. — Неблагодарная. Я дал тебе всё. Я дал тебе семью. Сына!
А я смотрела на него и впервые видела не сильного мужчину, а напыщенного, жалкого актера. И весь его мир, вся его «порода» и «наследники» — всего лишь декорации в дешевом спектакле.
Занавес упал в субботу. Вадим вошел в детскую, одетый с иголочки.
— Я беру Мишу к родителям. Отец хочет показать его партнерам по бизнесу.
Я встала между ним и ребенком.
— Нет. Миша никуда не поедет.
Вадим рассмеялся. Короткий, злой смешок.
— Ты мне будешь указывать? Я его отец. Я решаю.
— Твое «против» никого не интересует. Ты — инкубатор, который выполнил свою функцию. А это — мой сын.
Он полез в карман за телефоном.
— Сейчас я позвоню маме. Она тебе быстро объяснит, в чем заключаются твои обязанности.
Он набрал номер и включил громкую связь. Из динамика тут же полился знакомый голос свекрови.
— Вадик, сынок! Вы уже едете? Мы с отцом ждем не дождемся нашего наследника!
— Мам, тут Катерина опять истерику устраивает.
— Что?! — взвизгнула трубка. — Катя, ты что себе позволяешь? Это сын Вадима! Это наш внук!
Я молча подошла к своей сумке. Достала конверт. Вернулась и положила его на столик перед Вадимом.
— Что это еще за фокусы?
Я посмотрела ему прямо в глаза. И спокойно, с расстановкой, произнесла:
— Муж хвастался сыном-наследником и унижал меня. Он не знал, что я только что получила результаты ДНК-теста, и он там — не отец.
В комнате повисла звенящая пустота. Даже голос свекрови в телефоне захлебнулся на полуслове.
Вадим смотрел то на меня, то на конверт. Его лицо медленно менялось. Сначала недоумение, потом раздражение, потом… страх.
Его руки затряслись, когда он потянулся к конверту. Он вытащил заключение. Пробежал глазами. Один раз. Второй.
Его лицо стало пепельно-серым. Он поднял на меня совершенно безумный взгляд.
— Это… это подделка, — прохрипел он. — Ложь! Ты врешь!
— Это официальный документ из лаборатории, Вадим.
Из телефона донесся растерянный голос Людмилы Ивановны:
— Вадик? Что там происходит? Какая еще лаборатория?
Но Вадим ее уже не слышал. Он смотрел на сына, играющего в кроватке. Его наследник. Его порода.
Вся его спесь, вся его напыщенная уверенность слетели с него, как дешевая позолота. Он опустился в свое огромное кресло-трон, которое вдруг стало ему не по размеру. Он съежился в нем.
— Как? — прошептал он одними губами.
Я взяла сына на руки. Я развернулась и пошла к выходу из комнаты, оставив его одного. Одного с его ложью, с его рухнувшей империей.
Я не стала собирать чемоданы. Я просто одела себя и сына, взяла сумку с документами и вышла из квартиры. Дверь за мной закрылась с тихим щелчком.
Я вызвала такси и поехала в старую квартиру, доставшуюся мне от бабушки. Пыльную, заставленную старой мебелью, но мою.
Вечером он позвонил.
— Ты пожалеешь, — его голос был хриплым. — Ты ничтожество. Я отниму у тебя всё. Мой отец сотрет тебя в порошок!
Я слушала его молча. Когда он выдохся, я спокойно сказала:
— Ты уже проиграл, Вадим. В тот самый момент, когда решил, что я — твоя собственность. А Миша — твоя инвестиция.
Я повесила трубку и заблокировала его номер.
Следующие недели были похожи на странный сон. Он действительно пытался давить. Я наняла своего юриста, пожилую, строгую женщину, которая после моего рассказа лишь крепче сжала губы и сказала: «Справимся».
Я подала на развод.
Однажды вечером, укладывая Мишу спать, я поймала себя на мысли, что впервые за долгое время дышу полной грудью. Мне не нужно было отвоевывать свободу.
Оказалось, достаточно было просто перестать просить на нее разрешения. Мой мир больше не вращался вокруг трона в гостиной. Он вращался вокруг этой маленькой кроватки. И в этом мире я была всем.
Прошло три года. Мы с Мишей сидели на полу в нашей маленькой гостиной и строили башню из кубиков. Бабушкина квартира давно перестала быть складом старой мебели. Теперь это был наш дом.
Судебные тяжбы остались позади. Вадим, испугавшись огласки и скандала, который ударил бы по репутации его отца, пошел на мировое соглашение. Он официально признал, что не является отцом, и исчез из нашей жизни.
Я слышала от общих знакомых, что его отец, Андрей Петрович, лишившись «наследника», охладел к сыну. Вадима отодвинули от серьезных дел. Его трон в огромной гостиной опустел.
Иногда мне снился тот день. Бумажный лист с результатом теста, его серое лицо. Но эти сны больше не вызывали страха или злости. Только какое-то отстраненное сожаление о годах, потраченных на попытки соответствовать чужой картине мира.
— Мам, смотри! — Миша поставил на самый верх башни красный кубик. — Высоко!
Он засмеялся, и вся конструкция с грохотом рухнула. Он не расстроился, а тут же принялся строить новую.
В этом был весь Миша. Он ничего не знал о «породе», «крови» и «наследстве». Он просто жил. Шумный, любопытный, настоящий. И он был только моим.
Я нашла работу в небольшом архитектурном бюро. Денег было немного, мы жили скромно, но мне впервые за много лет не было стыдно за то, как я живу. Я больше не пыталась быть идеальной. Но в нашем доме было то, чего никогда не было в том, дизайнерском — смех.
Я не искала новой любви. Я просто заново училась жить свою собственную жизнь. Не как чья-то жена или чья-то мать. А как Катя.
В тот вечер, когда мы с Мишей уже ложились спать, он вдруг спросил:
— Мам, а почему у нас нет такого большого кресла, как у дяди?
Я замерла на секунду.
— Потому что нам не нужен трон, сынок. Троны нужны тем, кто боится, что без них их никто не заметит. А мы с тобой и так видим друг друга.
Он сонно кивнул, обнял меня и закрыл глаза.
А я смотрела в окно на ночной город и думала о том, что настоящее наследство — это не счета в банках и не фамильные гербы. Это возможность просто быть собой. И право передать это умение своему ребенку.
