— Марин, ты чего не спишь? Я же говорил, что у мамы задержусь, ужин затянулся.
Голос Стаса, нарочито бодрый и немного виноватый, разрезал густую тишину квартиры. Он вошёл на кухню, небрежно бросив ключи в вазочку у входа, и тут же замер. Марина сидела за столом, подперев подбородок рукой, и смотрела в одну точку перед собой. На ней был простой домашний халат, волосы собраны в небрежный пучок, но во всей её фигуре чувствовалась такая стальная неподвижность, что это пугало больше любого крика. Свет от лампы над столом резко очерчивал её лицо, оставляя остальную кухню в полумраке.
Стас сглотнул, почувствовав, как фальшивая уверенность начинает его покидать. От него за версту несло приторно-сладким женским парфюмом, который никак не вязался с образом его пожилой матери. Он сделал шаг вперёд, пытаясь изобразить на лице заботу.
— Что-то случилось? Сын спит?
Она не ответила. Даже не повернула головы. Её молчание было плотным, осязаемым, оно давило на него, заставляя воздух в лёгких сгущаться. Он почувствовал себя незваным гостем в собственном доме. Стас нервно провёл рукой по волосам, обдумывая следующий шаг. Может, просто пройти в спальню, сделать вид, что ничего не происходит? Но он понимал — это уже не сработает. Что-то сломалось окончательно и бесповоротно.
Наконец, Марина медленно, словно нехотя, оторвала взгляд от столешницы и посмотрела прямо на него. В её глазах не было ни злости, ни обиды, ни упрёка. Там была лишь холодная, отстранённая пустота, от которой у него по спине пробежал неприятный холодок.
Она молча взяла со стола его же смартфон и так же медленно, с выверенной точностью, положила его экраном вверх прямо перед ним. На дисплее горела открытая переписка. Имя контакта — «Катюша-кошечка» — было подчёркнуто двумя сердечками. Последние сообщения были отправлены всего час назад.
«Жду не дождусь нашей следующей ночи, мой тигр». «Надеюсь, твоя мымра ничего не заподозрит». «Целую твои сильные руки».
Лицо Стаса в один миг потеряло весь свой напускной румянец, став бледным, почти серым. Он смотрел то на экран, то на жену, не в силах выдавить из себя ни слова. Все заготовленные оправдания, все возможные сценарии вылетели из головы. Он попался. Попался глупо, бездарно, как мальчишка.
— Это… — он наконец обрёл голос, но тот прозвучал слабо и жалко. — Это не то, что ты думаешь, Мариш. Это просто…
— Не то? — её голос был абсолютно ровным, без единой дрогнувшей ноты. — А что же это тогда, Стас? Деловая переписка с партнёрами?
Он судорожно втянул воздух, пытаясь собрать мысли в кучу. В голове метались обрывки фраз, одна нелепее другой.
— Послушай, это ничего не значит! Просто глупость, минутная слабость, понимаешь? Я так устал на работе, этот стресс… Ты же знаешь, как мне тяжело. А ты… ты всё время такая отстранённая.
Марина слегка наклонила голову, и в её взгляде появилось что-то похожее на брезгливое любопытство. Она смотрела на него так, как учёный смотрит на насекомое под микроскопом. Он продолжал лепетать, цепляясь за любую возможность оправдаться, переложить вину, вызвать хоть каплю сочувствия.
— Я сейчас всё объясню. Это ошибка, я клянусь, это больше не повторится. Это просто флирт, чтобы отвлечься, ничего серьёзного. Семья для меня — это святое, ты же знаешь. Ты и сын… вы для меня всё.
Он сделал ещё один шаг к ней, протягивая руку, чтобы коснуться её плеча, но она едва заметно отодвинулась, и его рука беспомощно застыла в воздухе. Весь его жалкий спектакль разворачивался в оглушительной тишине, нарушаемой лишь его собственным сбивчивым шёпотом и тихим гудением холодильника. Он ждал криков, упрёков, истерики — чего угодно, только не этого ледяного, всепоглощающего спокойствия.
Его рука так и застыла в пространстве между ними, став немым символом пропасти, которая разверзлась в эту ночь. Марина посмотрела на эту беспомощную длань, потом снова перевела взгляд на его растерянное лицо. На её губах появилась едва заметная, горькая усмешка.
— Семья? — повторила она его слово, и оно прозвучало в её исполнении как что-то чужеродное и фальшивое. — Правда? Расскажи мне тогда про семью, Стас. Расскажи мне, что наш сын ел сегодня на завтрак.
Вопрос был простым, обыденным, но от этого он прозвучал как выстрел. Стас растерянно моргнул. Завтрак? Он лихорадочно пытался вспомнить, что вообще бывает на завтрак у маленьких детей. Каша? Омлет? Он смутно помнил, что Марина что-то говорила про овсянку пару месяцев назад.
— Кашу… Наверное, овсянку, — неуверенно промямлил он, понимая, что ответ звучит жалко.
— Неправильно, — отрезала она всё тем же ровным голосом. — У него уже неделю аллергия на глютен, мы едим гречневую. Врача вызывали в среду. Ты в это время был «на важном совещании», которое, судя по запаху, тоже проходило в парфюмерном отделе.
Каждое её слово было как точный, выверенный удар. Она не кричала, не обвиняла. Она просто констатировала факты, и эта фактология была унизительнее любой истерики. Она показывала ему не то, что он изменник, а то, что он — пустое место в их жизни. Призрак, который иногда появляется дома, чтобы переночевать.
— Послушай, я много работаю! — его голос наконец обрёл силу, но теперь в нём звенело раздражение. — Я пашу, чтобы у вас всё было! Чтобы ты могла сидеть дома и не думать о деньгах! Я прихожу домой уставший как собака, а что я вижу? Вечно недовольное лицо! Ни слова доброго, ни улыбки!
Он начал ходить по кухне взад-вперёд, как зверь в клетке. Его оправдания закончились, и он перешёл в наступление — лучшую, как ему казалось, форму защиты.
— Ты сама меня оттолкнула! Своей холодностью, своим безразличием! Может, если бы дома меня ждала любящая и ласковая жена, а не ледяная статуя, мне бы и не пришлось искать тепла где-то ещё! Ты хоть раз спросила, как у меня дела? Что меня тревожит?
Марина слушала эту тираду с непроницаемым лицом. Она дала ему выговориться, выплеснуть всё, что он так долго копил. Когда он замолчал, чтобы перевести дух, она спокойно взяла чашку с остывшим чаем и сделала небольшой глоток.
— То есть, если я правильно тебя поняла, в том, что ты врёшь мне и спишь с другой женщиной, виновата я? — уточнила она с убийственным спокойствием. — Это я заставила тебя забыть про утренник твоего сына? Это я заставила тебя пропустить его день рождения, потому что у тебя «горел проект»? Ты ведь даже не помнишь, какой подарок мы ему тогда подарили. Тот самый, который ты якобы выбирал три дня.
Стас замер. Его лицо побагровело от гнева и стыда. Он действительно не помнил. Помнил только, что дал Марине деньги, а дальше всё было как в тумане.
— Ты всё перекручиваешь! — закричал он, и его голос сорвался, заполнив собой всё пространство маленькой кухни. — Ты специально делаешь из меня монстра! Тебе просто нравится чувствовать себя жертвой! Вечно упрекать, вечно пилить! А сама ты что сделала для нашей семьи, кроме того, что родила?!
Он выкрикнул это и замолчал, тяжело дыша. Он перешёл черту и сам это понял. Но отступать было уже поздно. Он стоял посреди кухни, раскрасневшийся, злой, выставив вперёд подбородок, готовый к решающей битве. Он ждал ответного крика, слёз, чего угодно. Он думал, что своим выпадом наконец-то пробил её броню.
Воздух на кухне загустел от его крика. Стас стоял, тяжело дыша, с багровым лицом и вызовом во взгляде, ожидая ответной реакции. Он был уверен, что его последний выпад, жестокий и несправедливый, наконец-то пробил её ледяную броню. Он ждал слёз, ответных оскорблений, признания своего поражения. Вместо этого в наступившей тишине раздался короткий, сухой смешок. Это было даже не похоже на смех, скорее на звук, с которым ломается сухая ветка.
Марина подняла на него глаза, и теперь в них не было ни пустоты, ни любопытства. Там плескался чистый, незамутнённый яд.
— Вот оно, значит, как, — проговорила она медленно, словно пробуя каждое слово на вкус. — Тебе действительно интересно, что я сделала? Ты думаешь, я все эти два года сидела и смотрела в окно, ожидая, когда мой муж соизволит вспомнить, что у него есть семья? Думал, я буду покорно принимать твою ложь про мамины ужины и «важные совещания»?
Она говорила тихо, но её голос резал слух сильнее любого крика. Стас невольно отступил на шаг. Агрессия начала сходить с него, уступая место тревожному недоумению. Он не понимал, к чему она ведёт.
— Ты считал меня глупой, Стас. Считал, что я ничего не вижу и ничего не понимаю. Что я просто функция — приготовить, убрать, позаботиться о ребёнке. А в остальном — удобный предмет мебели. Но ты ошибся. Я всё видела. И я делала выводы. А главное — я действовала.
Она сделала паузу, наслаждаясь его растерянностью. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл слов. Сценарий, который он прокручивал в голове, разваливался на куски.
— Ты прав, я думала о будущем. О нашем с сыном будущем. И я поняла, что в этом будущем нет места человеку, который является для своего ребёнка просто биологическим недоразумением. Поэтому я исправила свою ошибку. Главную ошибку своей жизни. Тебя.
И тут она нанесла свой удар. Холодно, чётко, без тени сомнения. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её голос прозвучал как приговор судьи, который не подлежит обжалованию.
— Не переживай, милый мой, я уже нашла нашему сыну нового отца! А тебя он даже помнить не будет! Я об этом позабочусь!
Стас замер. Слова ударили по нему, как физический удар, выбив весь воздух из лёгких. Он смотрел на неё, не веря своим ушам. Это не могло быть правдой. Это просто злая, отчаянная попытка сделать ему больно.
— Что ты несёшь? — прохрипел он. — Совсем с ума сошла от своей злости?
— Нисколько, — её губы изогнулись в подобии улыбки. — Его зовут Виктор. Прекрасное имя, правда? Надёжное. И в отличие от тебя, он знает, что Артём обожает гречневую кашу с бананом. И что у него в среду был врач, потому что началась сыпь. Виктор звонил мне три раза в тот день, чтобы узнать, как дела у сына. А где был ты, Стас? Ах да, на совещании. С «Катюшей-кошечкой».
Она говорила об этом так обыденно, словно обсуждала прогноз погоды. А Стас чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Каждое её слово было гвоздём, который она методично вбивала в крышку его гроба.
— Тот подарок на день рождения, который ты «выбирал»… Мы собирали его вместе с Виктором. Он просидел на полу два часа, пока не прикрутил последнее колёсико к этой дурацкой машинке. Он видел, как светились глаза Артёма. Он слышал, как сын смеялся. А ты в это время что делал? Пил пиво с друзьями, отмечая «удачно закрытый проект». Так кто из вас отец, Стас? Ты, который просто дал денег, или он, который подарил ребёнку радость?
Вся краска схлынула с его лица. Он стоял посреди кухни, обмякший, раздавленный, жалкий. Его мир, в котором он был уставшим, но всё же главным добытчиком, главой семьи, рухнул в одночасье. Он оказался не просто изменником, которого поймали за руку. Он оказался лишним. Ненужной, давно списанной со счетов вещью, на замену которой уже нашли новую. И он даже не заметил, как это произошло.
Тишина, последовавшая за её словами, была хуже любого крика. Она была тяжёлой, вязкой, она заполняла собой всё пространство, лишая Стаса возможности дышать. Слова Марины гудели в его голове, как оборванные высоковольтные провода, — «нашла нового отца», «тебя он помнить не будет». Он смотрел на неё, пытаясь найти в её лице хоть намёк на блеф, на истеричную ложь, придуманную в отместку. Но там была лишь гладкая, непроницаемая поверхность холодного спокойствия. Она не играла. Она констатировала факт.
Внезапно в его сознании вспыхнула последняя спасительная мысль, последний бастион, за который можно было уцепиться. Сын. Его сын.
— Ты не посмеешь, — просипел он, и в его голосе впервые за вечер прорезались нотки настоящей, животной угрозы. — Ты не отнимешь у меня сына! Я его отец! По закону! Я заберу его себе!
Он думал, что это её напугает. Что упоминание его прав, его статуса заставит её отступить. Но Марина лишь слегка изогнула бровь, словно услышала какую-то нелепую шутку.
— Отец? — переспросила она с лёгким, почти вежливым любопытством. — А он об этом знает? Что ты ему скажешь, Стас? «Привет, малыш, я твой папа. Прости, что не знал, какую кашу ты ешь, и не был на твоём дне рождения, но теперь я буду с тобой жить»? Ты думаешь, это так работает? Для него отец — это тот, кто читает ему на ночь сказки про драконов. Тот, кто учит его строить башню из кубиков так, чтобы она не падала. Тот, кто подхватывает его на руки, когда он бежит навстречу с криком «Папа!». Только бежит он не к тебе, Стас. Уже давно не к тебе.
Её слова были точными и безжалостными, как скальпель хирурга. Она не оспаривала его биологическое родство. Она обесценивала его, превращала в пустую формальность, не имеющую никакого значения в реальном мире.
— Ты для него — просто дядя, который иногда ночует в нашей квартире, — продолжила она, добивая его. — Иногда шумный, иногда пахнущий чем-то странным. А Виктор… Виктор для него — это безопасность. Это смех. Это тот, чьего прихода он ждёт. Ты действительно хочешь устроить войну, в которой твой собственный сын будет смотреть на тебя с недоумением и страхом? Ты правда настолько себя не уважаешь?
Всё. Это был конец. Он ощутил это физически, будто внутри него что-то оборвалось и с грохотом рухнуло в пустоту. У него не было ничего. Ни одного аргумента, ни одной зацепки. Его угрозы были смешны. Его права были ничтожны перед лицом той реальности, которую она методично выстраивала за его спиной. Он был чужим в этой истории. Приглашённой звездой на собственную казнь.
Он обвёл взглядом кухню — место, где он завтракал, пил кофе, где иногда играл с сыном, когда тот был совсем маленьким. Теперь всё это казалось кадрами из чужого фильма. Он здесь больше не жил.
Марина наблюдала за ним, как за поверженным противником, ожидая его последнего хода. Но ходов больше не было. Он молчал, опустошённый и раздавленный. Она поняла, что спектакль окончен.
Медленно, без суеты, она встала из-за стола. Её движения были плавными и уверенными. Она не подошла к нему, сохраняя дистанцию. Её рука медленно поднялась и указала на дверь в коридор. Взгляд был прямым и лишённым всяких эмоций.
— Уходи.
Её голос прозвучал тихо, но весомо, не оставляя пространства для возражений. Стас вздрогнул, как от удара. Он посмотрел на её вытянутую руку, на спокойное, почти скучающее лицо.
— Уходи, — повторила она, добавляя последние, унизительные штрихи к своему триумфу. — К маме. Или куда ты там обычно ездишь. Нам с сыном нужно выспаться. У нас завтра насыщенный день. Виктор обещал сводить нас в зоопарк.
Она развернулась и пошла к раковине, демонстративно давая понять, что разговор окончен и его присутствие её больше не интересует. Стас стоял ещё несколько секунд в оглушительной тишине, нарушаемой лишь тихим шумом воды из крана. Потом он механически, как марионетка, развернулся и пошёл к выходу. Подобрал с вазочки ключи, которые ещё час назад бросил туда с такой хозяйской небрежностью. Накинул куртку. Его руки двигались сами по себе, пока разум пытался осознать масштабы катастрофы. Он проиграл не битву. Он проиграл жизнь, которую считал своей по праву, даже не заметив, как её у него отняли.
Он потянул на себя ручку двери. Щёлкнул замок. Стас вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь. Она не захлопнулась с громким стуком. Лишь тихий, финальный щелчок замка поставил точку в его прошлой жизни…
