— Оль, я тут снова подумал насчёт моих стариков. Может, всё-таки вернёмся к этому вопросу?
Саша произнёс это как бы между делом, размешивая сахар в чашке с чаем. Вечер на кухне был тихим, и этот вопрос прозвучал слишком громко, нарушая уютное молчание. Ольга оторвала взгляд от книги и посмотрела на мужа. Уже в который раз за последние несколько дней он заводил эту шарманку. Раньше это были редкие, пробные заходы, но теперь его настойчивость приобрела системный, почти маниакальный характер.
— Саш, мы же это обсуждали. И не раз. Мой ответ не изменился.
Она сказала это спокойно, без раздражения, но с той предельной чёткостью, которая не оставляла места для дальнейших дискуссий. По крайней мере, так ей казалось. Но Саша, вопреки обыкновению, не отступил. Он поставил чашку на стол с чуть большей силой, чем требовалось. Звук фарфора о дерево был коротким и резким.
— Я просто не понимаю, что тебе мешает. Это же не для себя, для них. Им каждая копейка важна, ты же знаешь. Пенсии смешные. А тут реальная возможность сэкономить на коммуналке. Они ведь даже делиться готовы, мы же говорили. Это и для нашего бюджета плюс.
Его голос изменился. Пропала обычная вальяжность, появилась какая-то заученная, почти декламаторская интонация. Будто он не говорил от себя, а транслировал чужую, хорошо отрепетированную речь. Ольга почувствовала, как внутри зарождается холодное подозрение. Это было не похоже на него. Саша всегда был мастером компромиссов, он умел отступать и не любил конфликтов. А сейчас он шёл напролом, как таран, игнорируя её твёрдое «нет».
— Дело не в деньгах, и ты это прекрасно знаешь, — ответила она, закрывая книгу и откладывая её в сторону. Теперь всё её внимание было сосредоточено на нём. — Эта квартира — моя. Она досталась мне от бабушки. Это единственное, что у меня есть. Я не хочу, чтобы здесь был прописан кто-то, кроме нас с тобой. Это моё принципиальное решение.
Она смотрела ему прямо в глаза, пытаясь разглядеть за этой новой, напускной уверенностью прежнего Сашу. Но он отвёл взгляд, уставившись на свою чашку.
— Принципиальное решение… — протянул он с укором. — Какие-то принципы важнее, чем помощь родителям? Моим родителям, между прочим. Людям, которые меня вырастили. Они просят о малости, а ты упираешься из-за каких-то своих принципов. Это просто эгоизм, Оля. Чистой воды эгоизм.
Обвинение повисло в воздухе. Ольга почувствовала, как внутри всё напряглось. Он никогда раньше не позволял себе таких слов в её адрес. Что-то изменилось. Что-то очень сильно изменилось, и это произошло не сегодня и не вчера. Эта настойчивость, эти обвинения — всё это было лишь верхушкой айсберга, природа которого была ей пока непонятна, но уже вызывала глухую тревогу.
— Эгоизм — это требовать от человека поступиться тем, что для него важно, ради сомнительной выгоды, — отчеканила она, и в её голосе появилась сталь. — Если им так нужна эта скидка, давай мы будем просто каждый месяц давать им недостающую сумму. Из наших общих денег. Проблема решена.
Она предложила логичный и простой выход, который, по идее, должен был его устроить, если дело действительно было только в деньгах. Но реакция Саши окончательно убедила её, что причина в чём-то другом. Он поморщился, будто она предложила нечто унизительное.
— Ты не понимаешь! Дело не в подачках! Дело в другом, в справедливости! Они хотят получать то, что им положено по закону, а не ждать денег от детей. Ты их унизить хочешь этим предложением?
Это было уже совсем абсурдно. Он сам только что говорил про «каждую копейку», а теперь вдруг завёл речь о достоинстве. Фальшь в его словах стала настолько очевидной, что Ольге стало не по себе. Она смотрела на мужа, с которым прожила пять лет, и видела перед собой чужого, неприятного человека, который с нажимом пытается продать ей какую-то очень невыгодную сделку, прикрываясь высокими словами о сыновнем долге.
Следующие два дня в квартире царила неестественная, вязкая тишина. Саша больше не заводил разговоров о родителях и прописке. Он стал подчёркнуто бодрым, суетился с какими-то мелкими делами, пытался шутить, но его весёлость была натужной, как у плохого актёра. Он словно натянул на себя маску заботливого мужа, но Ольга видела, что под ней скрывается напряжённое ожидание. Он не отступил. Он просто сменил тактику, выжидая подходящего момента для новой атаки.
Ольга перестала быть участницей этого спектакля. Она превратилась в наблюдателя. Она отвечала на его вопросы односложно, улыбалась там, где это было необходимо, но внутри неё работал холодный, точный механизм, анализирующий каждое его слово, каждый жест. Атмосфера в их доме, когда-то бывшем её крепостью, стала тяжёлой, как воздух перед грозой. Она физически ощущала давление чужой воли, направленной на неё, на её дом. Это было похоже на осаду, где враг не штурмовал стены, а пытался подкупить стражу и открыть ворота изнутри.
Развязка наступила на третий день, в субботу днём. Ольга читала в гостиной, когда поняла, что оставила на прикроватной тумбочке в спальне телефон. Она встала и, не производя шума, пошла по коридору. Дверь в спальню была приоткрыта. Саша был там. Он стоял спиной к двери, глядя в окно, и говорил по телефону тихим, заговорщицким голосом. Ольга уже сделала шаг в комнату, когда до неё донёсся громкий, безапелляционный голос его матери, Анны Викторовны, который было отчётливо слышно даже из динамика телефона.
— Да что ты мямлишь, я не понимаю! Дави на неё, я тебе говорю! Что значит «у неё принципы»? Сломаются её принципы, когда ты каждый день будешь об этом говорить! Женщины любят настойчивых.
Ольга замерла на пороге, скрытая дверным косяком. Саша, поглощённый разговором, её не видел и не слышал.
— Мам, я пытаюсь, но она упёрлась, как… — начал он оправдываться, но мать его грубо перебила.
— Не пытайся, а делай! Это и твой интерес тоже! Или ты хочешь до старости жить в чужой квартире на птичьих правах? Слушай меня внимательно. Нам нужно только одно — прописаться. Поживём годик-другой. Будем исправно забирать квитанции, чтобы были доказательства. А потом докажем, что мы тут живём, вкладываемся, улучшения делаем, неотделимые. И отсудим долю. Мало ли таких случаев. Главное — зацепиться! Не будь тряпкой, сынок, действуй! Отец тебя во всём поддержит.
В этот момент для Ольги всё встало на свои места. Её не ударило током. Она не задохнулась от возмущения. В её голове наступила абсолютная, пронзительная ясность, холодная и острая, как осколок льда. Все странности последних недель, настойчивость мужа, его фальшивые аргументы про экономию, его обвинения в эгоизме — всё это сложилось в единую, уродливую, но предельно логичную картину. Это был не спор о помощи родителям. Это был заговор. Продуманный, циничный план по захвату её собственности, где её мужу была отведена роль главного исполнителя, тарана, который должен был пробить брешь в её обороне.
Она медленно, без единого звука, сделала шаг назад, в коридор. Она прикрыла за собой дверь так же тихо, как и открыла. Саша ничего не заметил. Он продолжал получать инструкции от своей матери. Ольга вернулась в гостиную и села в своё кресло. Она посмотрела на книгу, лежавшую у неё на коленях, но не видела букв. Она видела только ясную и чёткую схему предательства. И она точно знала, что будет делать дальше. Нужно было только дождаться вечера. Дождаться, когда её муж начнёт следующий акт своего спектакля. Теперь она была к нему готова.
Часы ожидания не были для Ольги мучительными. Наоборот, они принесли ей странное, почти медитативное спокойствие. Она двигалась по квартире, готовила ужин, накрывала на стол, и все её действия были выверенными и точными, как у часовщика, собирающего сложный механизм. Она больше не чувствовала ни обиды, ни злости. Эти эмоции остались там, в коридоре, у приоткрытой двери в спальню. Теперь внутри неё была только холодная, звенящая пустота и абсолютная ясность цели. Она знала, что должно произойти, и просто ждала, когда главный актёр выйдет на сцену для своей финальной реплики.
Они поужинали почти в полном молчании. Саша несколько раз пытался завести ничего не значащий разговор о погоде и планах на воскресенье, но его слова вязли в плотной тишине, которую Ольга больше не пыталась разбавить. Она ела медленно, с аппетитом, глядя в свою тарелку, но ощущая каждый его взгляд, полное растерянности и плохо скрываемого нетерпения. Он ждал, когда она закончит, чтобы начать.
Момент настал, когда она поставила последнюю вымытую тарелку в сушилку и вытерла руки. Саша уже ждал её в гостиной, он даже не включил телевизор, чтобы ничего не отвлекало от предстоящего «серьёзного разговора». Он сидел в кресле напротив дивана, и когда Ольга вошла, он указал на диван, будто приглашая её занять своё место на этом импровизированном суде, где она была одновременно и подсудимой, и главной целью.
— Оль, я думаю, нам нужно закончить наш вчерашний разговор, — начал он мягко, с той самой интонацией, которую он, видимо, считал обезоруживающей. — Я всё обдумал. Я понимаю твои опасения, правда. Но пойми и ты меня. Речь идёт о моих родителях. Они не вечные. И я хочу, чтобы остаток жизни они провели достойно, не считая каждую копейку.
Он сделал паузу, внимательно глядя на её лицо, пытаясь уловить хоть какую-то реакцию. Но её лицо было спокойным и непроницаемым. Воодушевлённый её молчанием, которое он ошибочно принял за готовность слушать, он продолжил, и в его голосе появились нотки пафоса, отрепетированные днём по телефону.
— Это ведь не просто прописка. Это наш вклад в их спокойствие. Наш общий вклад. Мы же семья. И когда-нибудь, когда мы сами станем старыми, наши дети так же будут заботиться о нас…
Ольга дала ему договорить. Она позволила ему вылить всю эту приторную, фальшивую патоку, каждое слово которой теперь отдавалось в её голове эхом материнских инструкций. Он закончил свою речь и посмотрел на неё с надеждой, как фокусник, ожидающий аплодисментов после только что показанного трюка.
И тогда она заговорила. Её голос был ровным и тихим, но в звенящей тишине комнаты он прозвучал, как удар хлыста.
— Ни твоя мать, ни твой отец не будут прописаны в моей квартире, Саша! Пусть хоть какие льготы они нам за это предлагают, но этому не бывать никогда!
Слова упали между ними, разрушая всю тщательно выстроенную им конструкцию. Уверенная улыбка начала медленно сползать с его лица. Он растерянно моргнул, не понимая, почему его такая трогательная речь не сработала.
— Но почему? Я же всё объяснил… Это же для их блага…
— Хватит, Саша, — прервала она его, и в её голосе не было ни капли тепла. — Я сегодня слышала твой разговор с мамой.
Она произнесла это просто, как констатацию факта. Но эффект был подобен взрыву. Саша резко побледнел. Не просто побледнел — его лицо стало мертвенно-серым, как будто из него разом выпустили всю кровь. Он в панике открыл рот, но не смог произнести ни звука.
— Я слышала всё, — продолжила Ольга всё тем же холодным, бесстрастным тоном. — И про то, что ты должен на меня «давить». И про то, что ты не должен быть «тряпкой». И самое интересное — про план. Про то, как вы собираетесь «зацепиться», пожить годик-другой, а потом «отсудить долю», потому что вы тут «вкладывались». Очень продуманная схема. Браво.
Он смотрел на неё широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Вся его напускная уверенность, вся его сыновняя забота и праведный гнев слетели с него, как дешёвая мишура. Перед ней сидел мелкий, пойманный на месте преступления воришка.
— Оля… ты… ты всё не так поняла… Мама, она просто… она любит преувеличивать… это просто слова…
Его лепет был жалок. Он пытался найти хоть какое-то оправдание, но каждое его слово лишь глубже закапывало его в яму собственной лжи. Ольга смотрела на него без ненависти, почти с брезгливым любопытством. И как она могла не видеть этого раньше?
— Слова… — Ольга медленно, с расстановкой повторила это слово, будто пробуя его на вкус. — Ты считаешь это просто словами? Саша, ты сидел и выслушивал пошаговую инструкцию, как у меня отнять мой дом. Ты не возразил, не прервал её. Ты поддакивал и уточнял детали. Это не «просто слова». Это соучастие.
Его лицо, до этого бывшее серым, пошло красными пятнами. Страх уступал место другому, более примитивному чувству — злости загнанного в угол зверя. Раз отрицание не сработало, он перешёл в наступление. Это была последняя и самая отчаянная тактика.
— А что я должен был ей сказать? Что моя жена ненавидит моих родителей? Что она жадная и чёрствая эгоистка, которая не готова даже пальцем пошевелить ради стариков? Ты сама создала эту ситуацию! Ты никогда их не любила, всегда смотрела свысока!
Его голос из жалкого лепета превратился в высокий, почти срывающийся крик. Он вскочил с кресла, нависая над ней, пытаясь подавить её своей физической массой, вернуть себе контроль над ситуацией. Но Ольга даже не откинулась на спинку дивана. Она сидела прямо, глядя на него снизу вверх, и её спокойствие было его главным мучителем.
— Ненависть тут ни при чём, Саша. Я относилась к ним ровно. Настолько, насколько можно относиться к людям, которые с первого дня нашего знакомства смотрели на мою квартиру, как на свой будущий актив. Я это чувствовала всегда, просто не хотела верить. Спасибо, что помог мне сегодня окончательно в этом убедиться. Ты говоришь, я не хочу шевелить пальцем? Я предлагала вам деньги. Каждый месяц. Столько, сколько составила бы эта ваша выдуманная льгота. Но вам нужны были не деньги. Вам нужен был плацдарм.
Каждое её слово было точным и выверенным, как удар скальпеля. Она не обвиняла, она вскрывала его мотивы, обнажая их уродливую суть. Он отшатнулся от неё, как от огня, и начал метаться по небольшой гостиной.
— Деньги! Вечно ты всё сводишь к деньгам! Будто можно откупиться! Есть вещи поважнее — уважение, семья, долг! Ты просто не способна этого понять! Ты всегда думала только о себе и о своих квадратных метрах!
— Я думаю о своих квадратных метрах, потому что это мой дом, — её голос оставался таким же ледяным. — Единственный. И я не собираюсь его лишаться из-за твоего «сыновнего долга», который на поверку оказался обычным мошенничеством, спланированным тобой и твоей матерью. Ты хотел, чтобы я уважала твою семью? А где было твоё уважение ко мне, когда ты обсуждал за моей спиной, как будешь отсуживать у меня долю?
Он замер посреди комнаты, тяжело дыша. Аргументы закончились. Он посмотрел на неё взглядом, полным неприкрытой ненависти. В этот момент между ними рухнуло всё: пять лет брака, общие воспоминания, планы на будущее. Всё превратилось в пыль. Он больше не видел в ней жену, а она не видела в нём мужа. Перед ней стоял чужой, враждебный человек, который проиграл.
Ольга поднялась с дивана. Она не стала повышать голос. Ей это было не нужно. Она просто вынесла окончательный вердикт, спокойный и бесповоротный.
— Так вот, Саша. Слушай внимательно, как ты сегодня слушал свою маму. Прописку твои родители не получат. Это окончательно. А ты получишь статус бывшего мужа. Можешь собирать свои вещи и переезжать к ним. Прямо сейчас. Думаю, там тебе будут рады. И заодно вместе подумаете, как теперь вы все будете получать льготы и улучшать своё благосостояние без моей квартиры…
