Пакет с мусором противно капал чем-то липким прямо на старенький халат.
Надо было сделать это раньше, не дожидаясь полуночи, но день выдался тяжелым. Сначала Катюша со своими капризами, потом этот… Глеб. Зять. Идеальный зять.
Темный двор встретил меня промозглым запахом сырости и выхлопных газов. Единственный фонарь над подъездом натужно моргал, выхватывая из темноты уродливые тени.
Я почти дошла до мусорных контейнеров, когда увидела его машину. Массивный черный внедорожник Глеба стоял не на своем обычном, освещенном парковочном месте, а глубоко в тени старого тополя, почти сливаясь с ночным мраком.
Странно.
Инстинктивно я замерла, прижимая к себе вонючий пакет. Дверца багажника была распахнута, и сам Глеб возился внутри, согнувшись в три погибели.
Он был не один. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, стояла какая-то девица — тощая, со спутанными светловолосыми волосами, в дешевом спортивном костюме.
Она нервно озиралась, и даже с расстояния в двадцать шагов я видела, как она грызет ноготь на большом пальце.
Глеб выпрямился, крякнув от натуги. В руках он держал большой, продолговатый сверток, плотно обмотанный в несколько слоев черной строительной пленки.
Он с видимым усилием перевалил этот сверток в руки девицы.
— Давай быстрее, — донесся до меня его глухой, раздраженный голос, лишенный всякой светской любезности.
Они вместе, неуклюже и торопливо, начали запихивать это… нечто… в салон машины. Сверток не поддавался, цеплялся за обшивку.
В этот момент я всё поняла. Не догадалась, не предположила, а именно поняла. Увидела всю картину целиком, будто мне ее показали на экране. Вот так же, наверное, год назад он выносил из дома Ларису.
Свою первую жену. Которая «ушла к другому», оставив короткую записку, написанную идеальным, каллиграфическим почерком Глеба. Никто ведь не провел экспертизу. Зачем? Такой обаятельный, убитый горем муж.
Этот сверток был размером с человека. И весил он соответственно.
Я попятилась назад, в спасительную тень подъезда. Пакет с мусором выскользнул из моих ослабевших рук и глухо шлепнулся на мокрый асфальт.
Глеб резко обернулся на звук.
Наши глаза встретились на долю секунды. В его взгляде не было ни удивления, ни страха. Только холодная, оценивающая ярость и безмолвный приказ. Приказ молчать.
Он с силой захлопнул багажник. Хлопок эхом прокатился по сонному двору. Девица, не оглядываясь, юркнула на пассажирское сиденье.
Машина бесшумно выехала со двора и растворилась в ночи.
Я стояла, не в силах пошевелиться. Холодный асфальт подъездной плитки проникал сквозь тонкие тапочки, но я этого не чувствовала.
В голове билась одна-единственная мысль, от которой перехватывало дыхание. Он не просто прятал что-то. Он заметал следы перед тем, как взяться за следующую.
И следующей будет моя Катя.
Я не помню, как поднялась в квартиру. Как трижды провернула ключ в замке, как накинула цепочку.
Руки дрожали так, что я не могла налить себе воды. Стакан выскользнул и со звоном разбился о раковину. Я смотрела на осколки и не чувствовала ничего, кроме ледяного, парализующего ужаса.
Позвонить в полицию? Что я им скажу? «Здравствуйте, мой зять погрузил в машину что-то, похожее на тело»?
Меня примут за сумасшедшую. У Глеба Воронцова безупречная репутация. Благотворительность, успешный бизнес, друзья в высоких кабинетах.
Он всё продумал. Всегда всё продумывал.
Утром он позвонил сам. Голос бодрый, веселый, любящий.
— Ирина Петровна, доброе утро! Выспались? Мы с Катюшей хотим к вам на обед заехать, вы не против?
Сердце пропустило удар. Они едут сюда. Он едет сюда.
— Конечно, приезжайте, — просипела я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Что-то с голосом? Простудились? Может, вам лимонов привезти? — в его тоне сквозила искренняя, тошнотворная забота. Забота паука о мухе.
Через два часа они были у меня. Катя щебетала о какой-то ерунде, а Глеб вошел на кухню с пакетом продуктов.
— Вот, решил вас побаловать. Салат сделаем, мясо запечем. Вы пока отдохните, Ирина Петровна.
Он встал к столу и начал нарезать овощи. Моим ножом. На моей доске. Спиной ко мне.
— Катя говорит, вы вчера поздно легли. Плохо спали?
Он не оборачивался. Нож ритмично стучал по доске. Тук-тук-тук. Стук молотка, забивающего гвозди в крышку гроба.
— Да, что-то не спалось, — выдавила я.
— Так бывает. Иногда всякая ерунда в голову лезет, правда? Особенно когда на улице темно, фонари мигают… Кажется, что за каждым углом опасность.
Нож замер. Глеб повернул голову и посмотрел на меня через плечо. Та же холодная, оценивающая ярость, что и ночью. Только теперь она была приправлена откровенной насмешкой.
— Главное — не принимать такие фантазии за реальность. А то можно и себе, и близким навредить. Катюша у нас девушка впечатлительная. Ее нужно беречь. От всего. И от всех.
Я попыталась поговорить с дочерью, когда Глеб вышел на балкон «подышать».
— Катя, послушай меня…
— Мам, только не начинай, — она тут же нахмурилась. — Я вижу, что ты опять не в духе. Вечно тебе Глеб не нравится.
— Дело не в этом! Он опасен!
— Опасен? Чем? Тем, что любит меня? Тем, что заботится о тебе лучше, чем родной сын? Мама, ты просто не можешь смириться, что я счастлива!
Она смотрела на меня с обидой и раздражением. Она не видела ничего. Она была ослеплена.
Я осеклась. Любое мое слово он повернет против меня. Он выставит меня старой завистливой маразматичкой, которая пытается разрушить счастье единственной дочери.
Обед прошел как в тумане. Я ковыряла вилкой салат, который приготовил убийца, и улыбалась. Глеб рассказывал смешные истории, Катя хохотала, и этот смех отдавался в моей голове похоронным звоном.
Когда они уходили, Глеб задержался в коридоре, пропуская Катю вперед.
— Ирина Петровна, вы вчера ничего не теряли?
Он протянул мне руку. На его ладони лежал мой мусорный пакет, тот самый, что я выронила ночью. Аккуратно завязанный.
— Кажется, выпал у вас возле подъезда. Я подобрал. Нехорошо мусорить.
Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой. И в этой улыбке я увидела смертный приговор. Себе. И своей дочери.
Страх — странная штука. Сначала он парализует, а потом, когда становится постоянным спутником, превращается в фон. Как шум дождя за окном. Привыкаешь.
Я начала наблюдать. Я стала тенью. Я слушала их разговоры, отмечала, куда они ездят, с кем встречаются. Моя жизнь превратилась в шпионский роман, где на кону стояла жизнь моей дочери.
Переломный момент наступил в прошлую субботу. Они приехали на ужин, и Катя с порога бросилась ко мне, хвастаясь подарком. На лацкане ее пальто сияла старинная брошь в виде стрекозы с изумрудными глазами.
— Мамочка, посмотри, какая красота! Глебушка подарил! Говорит, нашел в антикварной лавке. Сказал, что она такая же уникальная, как я.
Я взяла ее холодные пальцы в свои. Кровь отхлынула от моего лица. Я знала эту брошь.
За полтора года до этого, еще до их свадьбы, я пересеклась с Ларисой на каком-то городском празднике.
Она тогда была с Глебом, светилась от счастья. И на ее блузке была эта самая стрекоза.
Я еще сделала ей комплимент, а она с гордостью рассказала, что это фамильная драгоценность, от прабабушки досталась.
— Очень красивая, дочка, — сказала я ровным голосом, чувствуя, как внутри все обрывается.
Глеб стоял за ее спиной и смотрел на меня. Он не улыбался. Он просто смотрел, и в его взгляде читалось: «Да. Это она. И что ты мне сделаешь?»
Он не просто убил. Он наслаждался игрой. Он расставлял на доске фигуры и двигал их, упиваясь своей властью и моей беспомощностью.
В тот вечер, когда я закрыла за ними дверь, что-то во мне изменилось. Страх испарился. Осталась только звенящая, мертвая пустота и одна-единственная мысль.
Хватит.
Хватит быть жертвой. Хватит пытаться достучаться до Кати. Она не услышит. Я должна действовать сама. Я буду действовать его методами.
Я — бывший учитель химии. Тридцать лет стажа. Я знаю, что такое точность, расчет и терпение. Я умею работать с реактивами. И я помню все его привычки.
Он помешан на своей машине. Каждую неделю, в воскресенье утром, он лично моет ее в гаражном комплексе на окраине города. Сам.
Никому не доверяет. Пылесосит салон, протирает каждую панель. Идеальная чистота.
Идеальное место, чтобы подбросить улику.
Но не просто улику. А такую, которая разорвет его идеальный мир на куски.
Всю ночь я сидела за стареньким ноутбуком. Я искала родителей Ларисы. Поиск по фамилии ничего не дал — они как в воду канули.
Но я не сдавалась. Я вспомнила, как Лариса в тот день упоминала двоюродного брата, ветеринара из их родного города под Тверью, с редкой фамилией Кравчук.
Я начала искать ветеринарные клиники в Тверской области. Через три часа я нашла. «Доктор Кравчук».
Я позвонила, представилась сотрудницей пенсионного фонда. Он долго отнекивался, но когда я сказала, что речь идет о жизни человека, он сдался и продиктовал номер отца.
— Алло, — ответил усталый мужской голос.
— Здравствуйте, Семен Аркадьевич. Меня зовут Ирина Петровна. Я — теща Глеба Воронцова. Его новой жены.
На том конце провода повисло тяжелое молчание.
— Нам нужно поговорить о вашей дочери. Я думаю, я знаю, что с ней случилось.
Семен Аркадьевич приехал на следующий день. Высокий, сутулый старик с выцветшими от горя глазами. Мы сидели на моей кухне. Он привез с собой маленькую шкатулку.
— Это все, что у нас осталось. Ее детские рисунки, пара украшений…
Он достал крошечную серебряную сережку в виде капельки. Точно такая же была на фотографии Ларисы.
— План такой, — сказала я, и мой голос был тверд, как сталь. — В воскресенье Глеб поедет на мойку. Вам нужно будет оказаться там же.
Воскресное утро было серым и промозглым. Я сидела в старенькой машине Семена Аркадьевича через дорогу от гаражного комплекса.
В руках — сережка, завернутая в платок. Мои руки не дрожали. Я была абсолютно спокойна.
В десять утра, как по расписанию, подъехал черный внедорожник Глеба.
— Пора, — сказала я.
Старик кивнул, вышел из машины и медленно пошел в сторону ворот. Через минуту я услышала глухой удар и скрежет металла.
Глеб выскочил из своего бокса как ошпаренный. Машина Семена Аркадьевича «случайно» задела ворота соседнего гаража. Началась перепалка. Но этого было мало.
В разгар спора Семен Аркадьевич вдруг схватился за сердце, охнул и начал медленно оседать на землю.
Глеб на секунду замер, но он не мог просто так оставить «умирающего» старика на виду у всех. Он подскочил к нему, начал кричать, звать на помощь. Именно то, что нужно.
У меня было не больше минуты.
Я метнулась к его машине. Дверь не заперта — он же здесь, рядом. Я открыла багажник. Запах химии и чистоты. Он вылизал все до блеска.
Я засунула сережку глубоко в щель между сиденьем и обшивкой. Закрыла багажник. И успела вернуться в машину за секунду до того, как Глеб, передав старика подбежавшему охраннику, бросился звонить в скорую.
Через час Семен Аркадьевич, уже из дома, позвонил в полицию и сообщил, что получил анонимное письмо, в котором говорилось, что улики по делу его пропавшей дочери стоит искать в машине ее мужа.
Мы сидели у меня дома, когда раздался звонок. Это была Катя. Она рыдала в трубку.
— Мама, Глеба… его арестовали! Прямо на мойке! Говорят… говорят, в машине нашли…
Она не могла договорить.
Когда его привезли в отдел, он был спокоен и насмешлив. Но его уверенность испарилась, когда эксперты нашли сережку.
А потом, обработав салон реагентами, обнаружили замытые следы крови Ларисы. Вишенкой на торте стала светловолосая девушка.
— А эта гражданка вам знакома? — спросил следователь, показав фото. — Ангелина Вольская. Пропала три дня назад. Ее телефон в последний раз был активен рядом с вашим домом.
Мы считаем, что вы использовали ее для сокрытия другого преступления, а потом убили, как ненужного свидетеля.
Это была та самая девица со двора.
Вечером Катя сидела у меня на кухне, завернувшись в плед. Она смотрела в одну точку и молчала. Я просто сидела рядом и держала ее за руку.
— Мама… та брошь…
— Я знаю, милая. Я знаю.
На суде Глеб смотрел только на меня. В его глазах больше не было насмешки. Только первобытная, бессильная ненависть. Он понял. Он все понял.
Он думал, что играет в игру, но он не знал, что играет с учителем химии на пенсии.
Моя дочь была в безопасности. Справедливость, пусть и такая, странная, восторжествовала. Я вымыла руки, смывая с них невидимые следы своей маленькой войны.
И впервые за год спала спокойно.
Прошло полгода. Глебу дали пожизденное. На суде вскрылись и другие эпизоды, о которых никто не знал. Он оказался монстром, куда более страшным, чем я могла себе представить.
Катя переехала ко мне. Первые месяцы были самыми тяжелыми. Она почти не разговаривала, много плакала. Ходила к психологу. Брошь-стрекозу она в тот же вечер швырнула в реку.
Однажды, поздним вечером, она вошла на кухню, где я проверяла школьные тетради — я вернулась к репетиторству, чтобы занять руки и голову.
— Мам, — тихо сказала она. — Прости меня.
Я подняла на нее глаза.
— Прости, что не верила. Я была такой дурой, такой слепой… Он… он так красиво говорил. Я думала, это и есть любовь.
Я встала, подошла и обняла ее. Она была худенькая, почти невесомая.
— Любовь не ослепляет, Катюша. Она, наоборот, заставляет видеть лучше. Ты ни в чем не виновата.
Мы долго стояли так, обнявшись. И я поняла, что трещина между нами начала наконец-то затягиваться.
В мае к нам приехал Семен Аркадьевич. Он привез большой букет пионов.
— Тело Ларисы нашли, Ирина Петровна. Глеб указал место. Мы похоронили ее… как положено. Теперь нам с женой есть куда приходить.
Мы сидели и пили чай. Он больше не выглядел сломленным стариком. В его глазах появилась какая-то осмысленность.
— Спасибо вам, — сказал он перед уходом. — Вы не просто дочь спасли. Вы и нам покой вернули.
Я ничего не ответила. Какой уж тут покой.
Я не стала героем. Я не чувствовала триумфа. Я сделала то, что должна была. Как химик, который смешивает два опасных реактива, чтобы нейтрализовать третий, еще более смертоносный.
Это была просто необходимость. Холодный расчет.
Иногда по ночам я просыпаюсь от звука отъезжающей машины.
И мне снова кажется, что я стою во дворе с пакетом мусора, а из темноты на меня смотрят холодные, яростные глаза.
Но потом я иду в комнату Кати, смотрю, как она спит. И понимаю, что все сделала правильно.
Я не вернула мертвых. Но я не дала ему забрать живых.
Я закрываю дверь. Иду на кухню. Наливаю стакан воды. И наступает утро. Обычное утро. И в этом его главная ценность.
