— Артём, ты опять всю зарплату матери своей отнёс? — Голос Юлии звучал ровно, почти безжизненно, но за этим мнимым спокойствием пряталась такая глубокая, застарелая усталость, что, казалось, она вот-вот осядет на потертый кухонный стул и больше никогда не встанет. Кухня, когда-то светлая и уютная, теперь давила серыми тенями от недоделанного ремонта, на который уже не хватало ни сил, ни, что важнее, денег.
Артём, удобно устроившийся на диване в гостиной, который они когда-то с таким трудом выбирали вместе, а теперь он казался чужим, как и сам Артём, лениво переключил канал на телевизоре. Там какой-то усатый мужчина в пиджаке что-то горячо доказывал, размахивая руками. Артём даже не повернул головы.
— Ну да, отнёс. А что, собственно, не так? Маме надо, у неё там то одно, то другое. Сама знаешь, здоровье уже не то, да и по дому помощь нужна постоянно.
Юлия медленно поставила чайник на плиту. Огонёк конфорки вспыхнул с каким-то натужным шипением, будто тоже устал. Каждый месяц одно и то же. Зарплата Артёма, как перелётная птица, улетала в дом свекрови, а Юле оставалось только крепче сжать зубы и думать, как из своей, далеко не резиновой, зарплаты выкроить на ипотеку, на платежи по кредиту за тот самый злосчастный ремонт, который они так и не закончили, да ещё и на продукты, бытовую химию и прочие мелочи, из которых и складывается жизнь.
— Ты же в курсе, что нам за ипотеку вносить через три дня? — Юлия старалась говорить спокойно, без упрёка, хотя слова царапали горло. — И за ремонт висит последний платёж, я рассчитывала, что мы хоть его закроем в этом месяце. Мне одной, Артём, очень тяжело тянуть всё это.
Он наконец удостоил её вниманием, оторвавшись от мельтешащих на экране картинок. Во взгляде его читалось плохо скрываемое раздражение, та самая знакомая ей до боли реакция на любую попытку обсудить финансовые вопросы или, не дай бог, участие его матери в их жизни.
— Опять ты заладила свою старую песню, — процедил он, и в голосе его зазвучали те самые неприятные, металлические нотки, от которых у Юли всё внутри сжималось. — Мама – это святое, понимаешь? Она меня одна на ноги поставила, всю жизнь на меня положила. Я ей обязан, как никому другому. А ты всё со своими расчётами, как бухгалтерша какая-то.
Юля прислонилась к кухонному гарнитуру, фасады которого она сама выбирала и за которые сама же и платила. Ощущение безысходности накатывало ледяной волной. Людмила Сергеевна, женщина крепкая и далеко не бедствующая, с завидной регулярностью «нуждалась» в финансовой поддержке сына. То на «лекарства», то на «обновление бытовой техники», то просто «на жизнь не хватает». И Артём, как верный рыцарь, мчался на помощь, оставляя свою собственную семью с дырой в бюджете.
— Я не говорю, что твоей маме не нужно помогать, Артём, — Юлия сделала ещё одну, почти безнадёжную попытку достучаться. — Но ведь мы семья. У нас есть общие обязательства, общие цели, или, по крайней мере, должны быть. Мы могли бы как-то вместе планировать расходы, откладывать на что-то. Почему все финансовые проблемы ложатся исключительно на мои плечи?
Артём фыркнул, и на его лице появилось выражение снисходительного превосходства, которое Юля ненавидела больше всего.
— Ну какие у тебя могут быть такие уж неподъёмные проблемы? — он обвёл взглядом кухню, как будто оценивая её усилия. — Квартира есть, хоть и в ипотеку. Голодом не сидишь. Машина под окном стоит, пусть и не новая. Вечно тебе чего-то не хватает, вечно ты всем недовольна. Неблагодарная ты, Юля.
«Квартира есть», — мысленно передразнила она. Да, была. И ипотека по ней тоже была, и выплачивала её она одна. А он жил здесь, как в гостинице, пользуясь всеми благами, но не считая нужным вкладываться ни морально, ни материально.
— Мне не хватает элементарного участия, Артём, — её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — Мне не хватает ощущения, что у меня есть муж, а не просто сосед по квартире, который приходит переночевать и уходит к своей маме при первой же возможности. Мне не хватает поддержки, понимаешь? Обычной человеческой поддержки.
Артём дёрнулся, словно её слова ударили его под дых. Он поднялся с дивана, и его фигура, обычно расслабленная, сейчас вся подобралась, готовая к атаке.
— Это ты на что сейчас намекаешь, позволь спросить? — он сделал шаг в её сторону, и Юля невольно отступила. — Что я плохой муж? Что я о тебе совершенно не думаю? Да я…
— А что ты делаешь для нашей семьи, Артём? — слова вырвались сами собой, горькие и резкие. Накопившаяся за годы обида и разочарование прорвали плотину её показного спокойствия. — Ты живёшь своей жизнью, интересами своей мамы. А я кто в этой схеме? Та, что обеспечивает быт, платит по счетам и молча смотрит, как ты каждые выходные, как по расписанию, уезжаешь «помогать маме», оставляя меня одну разгребать все наши общие проблемы?
Его лицо исказилось, на скулах заходили желваки.
— Да ты… ты просто не любишь мою маму! — выпалил он, и это обвинение, такое несправедливое и нелепое, заставило Юлю на мгновение опешить. — Ты ей завидуешь! Вот и всё!
— При чём здесь любовь или нелюбовь, Артём? — устало проговорила Юлия, чувствуя, как отступает последняя надежда на конструктивный диалог. Всё шло по привычному, до тошноты знакомому сценарию. — Речь о нас, о нашей семье. О том, что мы тонем в долгах, пока ты решаешь финансовые вопросы своей матери, которая, к слову, прекрасно себя чувствует и ни в чём себе не отказывает. Я видела у неё на прошлой неделе новый планшет, когда заезжала передать ей твои вещи.
Артём сжал кулаки так, что костяшки побелели.
— А тебе какое дело, что моя мама покупает на МОИ деньги?! — рявкнул он, и его голос заполнил небольшое пространство кухни, заставив дребезжать посуду в сушилке. — Она это заслужила! Она всю жизнь на меня одну горбатилась! И я буду давать ей столько денег, сколько посчитаю нужным! А если тебя это не устраивает…
— он сделал шаг вперёд, нависая над ней, и в его глазах полыхнул холодный огонь, — то это исключительно твои личные проблемы. Смирись.
— Смирись? — Юлия медленно подняла на него глаза. Взгляд её был лишён привычной мягкости, в его глубине плескалась холодная, почти ледяная пустота. Это слово, брошенное с такой небрежной жестокостью, словно отрезало что-то внутри неё, какую-то последнюю, тонкую ниточку надежды на понимание. — Ты это серьёзно, Артём? Ты предлагаешь мне смириться с тем, что моя жизнь, наши общие, как я наивно полагала, интересы, всегда будут на втором, если не на десятом, плане после твоей мамы и её бесконечных «нужд»?
Артём, видя, что его обычные аргументы и напор не возымели должного действия, лишь усилил давление. Он шагнул ещё ближе, и Юлии пришлось сделать небольшой шаг назад, уперевшись спиной в холодную поверхность кухонного шкафа. Запах его одеколона, когда-то казавшийся ей таким притягательным, теперь вызывал лишь глухое раздражение.
— А что тут несерьёзного? — он усмехнулся, но улыбка вышла кривой и неприятной. — Мать дала мне жизнь. Она вкладывала в меня всё, что у неё было, и даже больше. Она не спала ночами, когда я болел, она отказывала себе в самом необходимом, чтобы у меня всё было. И теперь, когда я могу ей хоть как-то отплатить, ты предлагаешь мне её бросить? Или экономить на ней, чтобы тебе на новые шмотки хватило?
«На новые шмотки», — горько усмехнулась про себя Юлия. Она уже и забыла, когда в последний раз покупала себе что-то, кроме самого необходимого. Вся её зарплата уходила на покрытие основных статей расходов: ипотечный платёж, который неумолимо приближался каждый месяц, как дамоклов меч, коммунальные услуги, продукты, выплаты по кредиту за ремонт, который они так и не смогли довести до ума из-за вечной нехватки средств. Артём же, казалось, совершенно не замечал этих бытовых проблем, пребывая в блаженном неведении или, что вероятнее, сознательно их игнорируя.
— Дело не в шмотках, Артём, и ты это прекрасно знаешь, — она постаралась, чтобы её голос звучал твёрдо, без тени обиды, хотя внутри всё кипело. — Дело в элементарном уважении и партнёрстве. Мы – семья. Или, по крайней мере, должны ею быть. А семья – это когда бюджет общий, когда проблемы решаются вместе, а не когда один тянет всё на себе, а другой живёт в своё удовольствие, прикрываясь сыновним долгом.
Именно в этот момент, словно по какому-то дьявольскому сценарию, в кармане Артёма зазвонил телефон. Он вытащил его, и на экране высветилось до боли знакомое: «Мама». Артём тут же изменился в лице: раздражение и злость сменились почти подобострастной любезностью.
— Да, мамуль, привет! — его голос мгновенно стал мягким и заискивающим. — Всё хорошо, да… Нет, что ты, конечно, не занят… Как ты себя чувствуешь?.. Давление опять? Ну что ж такое… Таблетки пила?.. Конечно, приеду завтра с утра пораньше, всё сделаю, не переживай… Что-то купить нужно?.. А, новый тонометр, тот барахлит? Ну, конечно, куплю, какой скажешь… Деньги? Мам, ну какие могут быть разговоры, конечно, есть! Всё для тебя!
Юлия слушала этот разговор, и её сердце сжималось от смеси горечи и бессилия. Вот он, Артём, во всей своей красе. Готовый по первому зову мчаться к маме, покупать ей всё, что она ни попросит, совершенно не задумываясь о том, что у них дома, возможно, завтра не на что будет купить хлеб. Она видела, как он выразительно посмотрел на неё во время разговора о деньгах, словно говоря: «Вот видишь, маме нужно, а ты тут со своими мелочными претензиями».
Закончив разговор, Артём сунул телефон обратно в карман и снова повернулся к Юлии, и на его лице уже не было и тени той любезности, которую он только что демонстрировал.
— Вот, слышала? — с вызовом произнёс он. — У мамы опять давление подскочило, тонометр сломался. Ей помощь нужна, а ты тут со своими придирками. Из-за тебя только нервы треплю, и ей потом хуже становится, когда я взвинченный приезжаю.
— Из-за меня? — Юлия едва сдержала горький смешок. — То есть, это я виновата в том, что твоя мама манипулирует тобой, а ты с радостью этому потакаешь? Это я виновата в том, что у нас нет денег даже на то, чтобы закрыть долг за ремонт, потому что все твои заработки уходят на удовлетворение её бесконечных «хотелок»?
Артём побагровел. Он не любил, когда Юлия называла вещи своими именами, особенно когда это касалось его отношений с матерью.
— Не смей так говорить о моей матери! — прорычал он. — Она святая женщина! А ты… ты просто эгоистка, которая думает только о себе и своих удобствах! Тебе никогда не понять, что такое настоящий сыновний долг!
— Возможно, и не понять, — тихо ответила Юлия, отворачиваясь к окну. За ним начинался очередной безрадостный вечер. — Особенно когда этот «сыновний долг» превращает жизнь твоей собственной семьи в сущий ад. Я сегодня получила очередной счёт за электричество, Артём. И я не знаю, чем его оплачивать. Можешь спросить у своей святой мамы, может, она одолжит немного из тех денег, что ты ей отнёс? Хотя, о чём это я… ей же новый тонометр нужен.
Артём ничего не ответил. Он лишь злобно сопел, переводя взгляд с Юлии на экран телевизора, где всё так же что-то горячо обсуждали какие-то незнакомые ей люди. В воздухе повисло тяжёлое, вязкое молчание, наполненное невысказанными упрёками и затаённой обидой. Юлия знала, что этот разговор, как и все предыдущие, ни к чему не приведёт. Артём не изменится. Он сделал свой выбор давно, и этот выбор был не в её пользу. А ей оставалось лишь смириться… или нет. И этот вопрос всё отчётливее вставал перед ней, требуя немедленного ответа. Но сил на то, чтобы принять решение прямо сейчас, у неё уже не было. Осталась только глухая, всепоглощающая усталость.
Тишина, повисшая в кухне после их последнего обмена репликами, была плотной и давящей, как ватное одеяло, которым накрыли с головой. Артём, демонстративно отвернувшись, уставился в экран телевизора, где спорщики уже, кажется, перешли на личности, но его это, похоже, мало волновало. Он просто создавал видимость занятости, избегая взгляда Юлии. Она же, облокотившись о столешницу, смотрела на мутные разводы на оконном стекле, за которым медленно умирал очередной день. В душе царила такая же серая, беспросветная погода.
Несколько дней прошли в этом тягостном молчании. Они почти не разговаривали, обмениваясь лишь короткими, сугубо бытовыми фразами. Артём, как и обещал своей матушке, провёл у неё все выходные, вернувшись поздно вечером в воскресенье усталым, но с выражением исполненного долга на лице. Юлии он не привёз ничего, кроме очередного вороха грязного белья и запаха чужого дома, который, казалось, въелся в его одежду. Она же все эти дни провела в лихорадочных подсчётах, пытаясь свести дебет с кредитом, и с каждым разом всё отчётливее понимала, что ситуация становится критической. Денег катастрофически не хватало. Приближался срок очередного платежа по ипотеке, а на счету зияла пугающая пустота.
В среду вечером, когда Артём, поужинав приготовленным ею ужином, снова удобно расположился на диване с телефоном, Юлия поняла, что больше так продолжаться не может. Она должна была предпринять ещё одну, возможно, последнюю попытку достучаться до него, хотя в глубине души уже не верила в успех этого предприятия. Она села на краешек кресла напротив него, стараясь выглядеть спокойной и собранной, хотя сердце колотилось где-то в горле.
— Артём, нам нужно серьёзно поговорить, — начала она, и её голос, несмотря на все усилия, слегка дрогнул.
Он оторвался от телефона, и на его лице промелькнуло уже знакомое выражение скуки и раздражения.
— Опять? Юля, мы же вроде всё обсудили. Я не понимаю, чего ты ещё от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты наконец услышал меня, Артём, — она посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь пробиться сквозь стену его равнодушия. — У нас серьёзные финансовые проблемы. Я не могу больше одна тянуть все расходы. Платёж по ипотеке через два дня, а у меня на карте почти ноль. Я не знаю, что делать.
Артём нахмурился. Разговор о деньгах всегда выводил его из себя, особенно когда это касалось его вклада в семейный бюджет, вернее, его отсутствия.
— Ну и что ты предлагаешь? — он развёл руками с таким видом, будто это была не его проблема. — У меня сейчас денег нет. Всё, что было, я отдал маме. Ей нужнее. У неё там… лекарства дорогие, обследования. Ты же знаешь.
— Я знаю, что Людмила Сергеевна чувствует себя достаточно хорошо, чтобы каждые выходные ездить на дачу и заниматься там прополкой грядок, — голос Юлии стал жёстче. Она устала от этой бесконечной лжи и манипуляций. — И я знаю, что те «дорогие лекарства», о которых ты говоришь, она получает по льготному рецепту. Артём, прекрати делать из меня тупицу.
Он вскочил с дивана, и его лицо исказилось от гнева.
— Ты что, следишь за моей матерью?! — закричал он. — Ты копаешься в её делах, вынюхиваешь?! Да кто ты такая, чтобы судить её и меня?!
— Я твоя жена, Артём! — не выдержала Юлия. — Или ты уже забыл об этом? Я женщина, с которой ты делишь постель, с которой ты когда-то строил планы на будущее! Или это будущее для тебя заключается только в том, чтобы обслуживать интересы твоей матери?
Наступила короткая, напряжённая пауза. Артём тяжело дышал, его ноздри раздувались. Юлия смотрела на него, и в её взгляде уже не было ни страха, ни мольбы – только холодное, отстранённое понимание. Она видела перед собой не любимого мужчину, а чужого, эгоистичного человека, для которого она была лишь досадной помехой на пути к исполнению своего «священного» сыновнего долга.
— Послушай меня внимательно, Юлия, — процедил он наконец, и в его голосе зазвучала неприкрытая угроза. — Ты сейчас очень сильно рискуешь. Очень.
— Чем я рискую, Артём? — она усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья. — Тем, что останусь одна с ипотекой и кучей долгов? Так я и так с ними одна. Тем, что ты уйдёшь? Боюсь, я этого даже не замечу, учитывая, как часто ты бываешь дома.
Её спокойствие, её почти вызывающая прямота, казалось, ещё больше распалили его. Он подошёл к ней вплотную, так близко, что она чувствовала его горячее, прерывистое дыхание.
— Ты что, против моей мамы что-то имеешь? — повторил он свою коронную фразу, словно заезженная пластинка.
— Артём, я не против твоей мамы, — устало, почти обречённо сказала Юлия. — Но у нас своя семья, свои обязательства. Мне одной тяжело всё тащить. Я просто прошу тебя… нет, я требую, чтобы ты начал участвовать в нашей общей жизни не только своим присутствием за ужином.
И тут Артёма прорвало. Он отступил на шаг, окинул её презрительным взглядом с ног до головы, и на его лице застыла злая, торжествующая ухмылка.
— О нет, милая моя! Моя мама была, есть и будет для меня самой важной женщиной в мире, так что или смирись, или катись отсюда, а я другую жену найду себе!
Юлия смотрела на него, и внутри всё похолодело. Она поняла, что он не шутит. Он действительно ставит свою мать не просто выше их семьи – он ставит её на место их семьи. А ей, Юлии, в этой системе ценностей отводилась роль бесправной прислуги, обязанной молча сносить все тяготы и не сметь возражать. Это был конец. Не просто конец очередного скандала. Это был конец их брака, их отношений, всего того, что она когда-то считала своим будущим. Осознание этого пришло не сразу, оно накатывало медленно, волна за волной, принося с собой не слёзы и отчаяние, а какую-то странную, холодную пустоту и неожиданную, почти пугающую решимость. Она больше не будет просить, не будет умолять, не будет пытаться что-то доказать. Он всё сказал. И она его услышала.
Слова Артёма, брошенные с такой надменной уверенностью, не повисли в воздухе. Они упали в образовавшуюся тишину, как тяжёлые камни, разбивая вдребезги остатки того, что Юлия когда-то называла своей семьёй. Она смотрела на мужа, и в её взгляде не было ни обиды, ни отчаяния, ни даже гнева в его привычном, горячем проявлении. Вместо этого в её глазах, обычно таких тёплых, застыл лёд. Пугающий, кристально чистый лёд.
— Что ж, — её голос прозвучал на удивление ровно, без единой дрогнувшей нотки, и эта невозмутимость, казалось, сбила Артёма с толку больше, чем любая истерика. Он ожидал слёз, упрёков, мольбы – чего угодно, но не этого ледяного спокойствия. — Кажется, ты всё предельно ясно объяснил, Артём. И я тебя услышала. Наконец-то. Видимо, мне действительно нужно было услышать это именно в такой форме, чтобы всё встало на свои места.
Она медленно обвела взглядом кухню: недоклеенные обои, старенький холодильник, который они когда-то покупали вместе, смеясь и споря о цвете, стол, за которым почти никогда не собиралась вся семья. Всё это вдруг показалось ей чужим, ненужным, как старая, изношенная одежда, которую давно пора выбросить.
— Значит, «посговорчивее», говоришь? — она чуть заметно усмехнулась, но эта усмешка была острой, как лезвие. — Ту, которая будет молча смотреть, как ты таскаешь деньги из общего, не существующего для тебя, кармана? Ту, которая будет с радостью встречать тебя после очередных выходных у мамы, не задавая лишних вопросов? Ту, которая будет считать за счастье прозябать в нищете и долгах, лишь бы её «благоверный» был доволен и его матушка ни в чём не нуждалась? Боюсь, Артём, ты ищешь не жену, а бесплатную рабыню с функцией инкубатора, если тебе вдруг наследники понадобятся. Хотя, какие наследники, если ты даже жену содержать не в состоянии.
Артём от такой отповеди опешил. Он привык, что Юлия либо плачет, либо устало сдаётся. Но эта холодная, расчётливая ярость была для него в новинку.
— Ты… ты что себе позволяешь?! — взвился он, пытаясь вернуть себе привычную атакующую позицию. — Ты совсем страх потеряла? Я тебя сейчас…
— Что «ты сейчас»? — Юлия прервала его, не повышая голоса, но в каждом её слове звенела сталь. — Что ты мне сделаешь, Артём? Лишишь меня своего драгоценного общества? Так ты это уже сделал, променяв меня на юбку своей матери. Лишишь финансовой поддержки? Смешно. Я её от тебя и так не видела. Ты годами сидишь на моей шее, прикрываясь своим «сыновним долгом». Расскажешь, какая я плохая, своей маме? О, не сомневаюсь, она с удовольствием послушает и добавит от себя пару-тройку ласковых эпитетов в мой адрес. Вы с ней в этом прекрасно спелись. Два сапога пара.
Он сжал кулаки, лицо его пошло пятнами. Слов для ответа, таких же едких и точных, у него не находилось. Он привык давить авторитетом, гневом, но против этого ледяного презрения его оружие оказалось бессильным.
— Ты просто… ты просто злая, неблагодарная стерва! — выпалил он наконец, но это прозвучало как-то жалко, по-детски. — Мама всегда говорила, что ты не пара мне! Что ты только и думаешь, как бы побольше урвать!
— Твоя мама, Артём, — Юлия сделала шаг к нему, и теперь уже он невольно отступил, — гениальный манипулятор. Она вырастила из тебя не мужчину, способного нести ответственность за свою семью, а послушного мальчика на побегушках, который по первому её щелчку забывает обо всём на свете.
Она не дала тебе повзрослеть, потому что взрослый сын ей не нужен. Ей нужен вечный должник, которым можно помыкать и который будет обеспечивать её комфортную старость, плюя на всех остальных. И ты с радостью играешь эту роль. Тебе так удобно, так привычно. Не нужно принимать решения, не нужно напрягаться. Мама всё решит, мама всё подскажет.
Каждое её слово было как пощёчина. Артём смотрел на неё, и в его глазах смешивались ярость, растерянность и что-то похожее на страх. Он не узнавал эту женщину. Куда делась та тихая, покладистая Юля, которая годами терпела его выходки?
— Замолчи! — рявкнул он, пытаясь перекричать её спокойный, но от этого ещё более убийственный голос. — Не смей так говорить о моей матери! Она… она…
— Она что, Артём? Святая? — Юлия покачала головой. — Святые не разрушают семьи своих детей. Святые не превращают жизнь невестки в ад, постоянно жалуясь на мнимые болезни и вытягивая последние копейки. Твоя мама – обычная эгоистка, которая вырастила такого же эгоиста. И знаешь, я даже рада, что ты наконец показал своё истинное лицо. Лучше поздно, чем никогда.
Она развернулась и спокойно пошла к выходу из кухни. Артём остался стоять посреди комнаты, глядя ей в спину. Он хотел что-то крикнуть, что-то сделать, но слова застряли у него в горле. Он чувствовал, что проигрывает. Проигрывает не спор, а что-то гораздо более важное.
— И куда ты собралась? — наконец выдавил он из себя, когда она уже была у двери.
Юлия обернулась, на её губах играла всё та же холодная усмешка.
— Катиться ко всем чертям, Артём. Как ты и велел. Ищи себе посговорчивее. А я, пожалуй, попробую пожить для себя. Без вечных долгов, без упрёков и без мужчины, для которого мама всегда будет важнее жены. Прощай. И передай привет Людмиле Сергеевне. Скажи, что её план удался. Она победила. Только вот приз в этой победе какой-то… сомнительный.
И она вышла, не хлопнув дверью, не пролив ни слезинки. Просто ушла, оставив Артёма одного посреди их неуютной, недоделанной кухни, наедине с его «священным» сыновним долгом и звенящей пустотой, которая внезапно заполнила всё пространство вокруг. Он смотрел на закрывшуюся дверь, и до него медленно, мучительно медленно начинало доходить, что это действительно конец.
И что «посговорчивее» ему, возможно, придётся искать очень долго. Если вообще найдёт ту, что согласится на такие условия. А та, что только что ушла, уже никогда не вернётся. И винить в этом, кроме себя и своей матери, ему было некого…
