— Ир, ты скоро? Стейки почти готовы, вино уже дышит.
Голос Олега, наполненный тёплым предвкушением, легко проникал сквозь закрытую дверь ванной, где монотонно шумела вода. На кухне пахло жареным мясом, розмарином и чесночным маслом — его фирменный рецепт по случаю её возвращения. Он всегда так делал. Ира возвращалась из своих бесконечных, изматывающих командировок, а он создавал для неё маленький островок рая: идеальный ужин, её любимое красное вино, тишина и покой. Он гордился тем, что может дать ей это, что он её надёжный тыл, её гавань.
Он ловко перевернул куски мяса на раскалённой сковороде, добиваясь идеальной корочки. На столе уже стояли два бокала, салат из свежих овощей и сырная тарелка. Всё было выверено до мелочей. Он даже свечи поставил, хоть и не зажигал их, считая это немного вычурным, но знал, что Ире нравится. Он был хорошим мужем. Возможно, не самым богатым и успешным, но надёжным, любящим и до смешного преданным. Он верил в их семью, в их будущее, которое они строили вместе: она — пробиваясь по карьерной лестнице через бесконечные поездки, он — создавая уют и оберегая их дом.
В этот момент на стеклянной столешнице коротко и резко завибрировал её телефон. Олег бросил на него мимолётный взгляд. Экран загорелся, высветив уведомление. Контакт «Шеф». Олег усмехнулся про себя. Даже в душе от неё не отстанет, трудоголик. Он уже хотел отвернуться, как его взгляд зацепился за текст сообщения.
«Малышка, жду завтра в “Рэдиссоне”. Нужно снять стресс после переговоров».
Слово «малышка» ударило по нему, как пощёчина. Оно было настолько чужеродным, пошлым и неуместным от начальника к подчинённой, что мозг Олега на секунду отказался обрабатывать информацию. Он замер со щипцами в руке, глядя на экран. Жар от плиты вдруг перестал ощущаться. Приятные запахи ужина стали едкими и удушливыми. Он медленно положил щипцы на столешницу и протянул руку к телефону. Пальцы не слушались, он с трудом провёл по экрану, открывая мессенджер. Пароля не было. Ира всегда говорила, что у них нет друг от друга секретов.
Он открыл диалог с «Шефом». И мир рухнул. Это был не просто диалог. Это был подробный, документированный отчёт о её второй жизни за последние три года. Адреса дорогих отелей в разных городах. Короткие, деловые сообщения: «Жду в 21:00», «Номер 703», «Будь готова». И следом — скриншоты денежных переводов. Пятьдесят тысяч. Семьдесят. Сто. Суммы были разными, но суть оставалась одной. Это была плата. Оплата за услуги, которые она оказывала своему «шефу» и, как стало понятно из дальнейшей переписки, не только ему. Там были и другие контакты: «Виктор Петрович Инвестор», «Сергей Партнёр», «Андрей Москва». И везде одна и та же схема: отель, время, перевод.
Олег листал переписку, и перед его глазами проносилась вся их совместная жизнь за эти три года. Вот она уезжает в «командировку» в Питер, а вот сообщение от «Шефа» с адресом отеля на Невском. Вот она привозит ему в подарок дорогие часы, а вот перевод на сто пятьдесят тысяч за «успешное сопровождение сделки». Вот она устало рассказывает, как тяжело ей дались переговоры в Екатеринбурге, а он читает пошлую благодарность от «Сергея Партнёра» за «незабываемую ночь».
Он не чувствовал ни злости, ни обиды. Только ледяную, всепоглощающую пустоту и омерзение. Женщина, которую он любил, для которой готовил сейчас ужин, оказалась просто вещью с прайс-листом. Иллюзия его счастливой семейной жизни рассыпалась в пыль прямо на его уютной, идеальной кухне. В этот момент шум воды в ванной стих. Щёлкнул замок. Дверь ванной начала открываться.
Дверь ванной открылась с тихим щелчком, выпустив в коридор облако горячего пара, пахнущего её цветочным гелем для душа. Ирина вышла, закутанная в большой махровый халат, с белым тюрбаном из полотенца на голове. Свежая, розовая от горячей воды, с расслабленной, предвкушающей улыбкой на лице. Она была готова к идеальному вечеру, который Олег так умело для неё устраивал. Это был их ритуал, их маленькая победа над её изматывающей работой и долгой разлукой.
— М-м-м, как пахнет! Олег, ты просто волшебник! Я так проголодалась, — пропела она, направляясь на кухню.
Она вошла и замерла на пороге. Картина, которую она ожидала увидеть — Олег, суетящийся у плиты, с весёлой улыбкой на лице — не соответствовала действительности. Он не стоял у плиты. Он стоял посреди кухни, абсолютно неподвижно, спиной к ней, лицом к обеденному столу. Его плечи были напряжены, вся его фигура излучала такую ледяную статику, что тёплый, уютный воздух кухни, казалось, замёрз вокруг него. Даже аромат стейков и вина вдруг стал казаться неуместным, погребальным.
— Олег? Что-то случилось? — её голос потерял свою беззаботность, в нём прорезались тревожные нотки.
Он не ответил. Медленно, с какой-то жуткой, механической плавностью, он повернулся к ней. И она увидела его лицо. Это было лицо чужого человека. Не было ни любви, ни усталости, ни радости от её приезда. Только пустота. Выжженная, серая пустота, в глубине которой плескалось что-то тёмное и брезгливое. Он молча поднял руку, в которой держал её телефон. Экран светился, освещая его пальцы мертвенным светом.
Ирина проследила за его взглядом, и её глаза упёрлись в экран собственного телефона. На нём была открыта переписка с «Шефом». Улыбка застыла на её губах, а потом медленно сползла, словно тающий воск. Кровь отхлынула от её щёк, оставляя после себя нездоровую, землистую бледность. Расслабленность и свежесть, которые она принесла из ванной, испарились в одно мгновение, сменившись загнанным, звериным выражением. Она поняла всё. Спектакль окончен.
Она открыла рот, но первые секунды из него не вырвалось ни звука. Затем она нашла в себе силы. Первая линия обороны, всегда одна и та же — атака на жалость и чувство вины.
— Олег, это… Это не то, что ты думаешь. Я могу всё объяснить. Послушай меня, пожалуйста… У нас ведь были долги по ипотеке, помнишь? Твоей зарплаты едва хватало на жизнь. Я просто хотела, чтобы у нас всё было. Чтобы мы ни в чём не нуждались. Я делала это для нас, для нашего будущего!
Она говорила быстро, сбивчиво, её слова были рассчитаны на то, чтобы вызвать привычную реакцию — сочувствие, понимание, желание защитить. Она смотрела на него, ожидая, что его лицо смягчится, что он подойдёт, обнимет, скажет, что они справятся. Но Олег не двигался. Он просто смотрел на неё. Не как муж смотрит на жену. А как энтомолог смотрит на насекомое, которое он только что приколол булавкой к картонке. Он слушал её оправдания, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Он давал ей выговориться, позволял ей самой затягивать петлю на своей шее, наслаивая одну ложь на другую.
— Я хотела, чтобы мы поехали в отпуск, как мечтали. Хотела купить новую машину. Я видела, как ты смотришь на других, на тех, у кого всё это есть. Я не могла этого вынести! Я должна была что-то делать! — её голос начал набирать силу, в нём появились истерические, обвиняющие нотки. Она пыталась перевернуть ситуацию, сделать его виновником её падения.
Он молчал. Его молчание было страшнее любого крика. Оно было абсолютным, всепоглощающим. Оно впитывало её ложь и делало её ещё более жалкой и омерзительной. Ирина продолжала говорить, но уже без прежней уверенности, её слова тонули в этой густой, вязкой тишине. Она смотрела в его мёртвые глаза и с ужасом понимала, что пробиться сквозь эту стену отчуждения невозможно. Он уже всё решил. Он просто ждал, когда она закончит свой жалкий, предсмертный монолог.
Её жалкий, бессвязный лепет о «будущем» и «нехватке денег» повис в воздухе и растворился, не оставив и следа. Олег дождался, пока она окончательно выдохнется, пока её последняя попытка оправдаться утонет в его непроницаемом молчании. Он сделал едва заметное движение — короткий шаг к плите. Протянул руку и с сухим щелчком повернул ручку конфорки. Шипение мяса на сковороде мгновенно прекратилось. Этот простой, будничный жест был громче любого крика. Он только что выключил их ужин. Он только что выключил их жизнь.
Только после этого он заговорил. Его голос был ровным, лишённым всякой интонации, словно он зачитывал протокол.
— Конференция в Сочи. В марте прошлого года. Ты говорила, что жила в «Жемчужине», жаловалась на плохой сервис и вид на стройку. А в переписке с «Виктором Петровичем» указан люкс в «Хаятте» с панорамным видом на море. И скриншот перевода на двести тысяч. За «приятное общение». Это, надо полагать, входило в деловую программу?
Ирина вздрогнула, будто её ударили. Он не кричал, не обвинял. Он просто сопоставлял факты. Её выдуманный мир, который она так тщательно выстраивала, он разбирал на части с холодной, хирургической точностью.
— А часы? — он медленно поднял левую руку, демонстрируя дорогой швейцарский хронометр на запястье. — Подарок на мой день рождения. Ты сказала, это премия за невероятно сложный проект, который ты вела три месяца. Я носил их с такой гордостью. Думал, это символ твоего успеха. А теперь я читаю сообщение от «Андрея Москва». «Малышка, ты была великолепна. Вот тебе на шпильки, порадуй себя. И мужу своему что-нибудь купи, чтобы не задавал лишних вопросов».
Он говорил это, глядя не на неё, а на циферблат часов. Словно изучал чужую, грязную вещь, которую по недоразумению носил на своей руке. Каждое его слово было выверено. Он не давал ей ни единого шанса вставить свое лживое оправдание. Он не спрашивал. Он констатировал.
— Я помню, как ты плакала, когда уезжала в Казань. Говорила, что не можешь больше выносить эти разлуки, эту проклятую работу. Я тебя утешал, говорил, что мы потерпим, что скоро всё наладится. А теперь я вижу, что в тот же вечер ты писала «Шефу», что готова, и спрашивала, какое вино он предпочитает. Ты не плакала от разлуки со мной, Ира. Ты просто готовилась к очередному рабочему дню.
Ирина стояла, как изваяние. Её лицо превратилось в белую маску. Она поняла, что любая попытка говорить бессмысленна. Он знал всё. Не догадывался, не подозревал — он знал. Всю трёхлетнюю историю её предательства, со всеми именами, датами и ценами. Он прочитал её прайс-лист. Он заглянул за красивый фасад успешной деловой женщины и увидел там обычную проститутку, торгующую собой оптом и в розницу.
Олег наконец поднял на неё взгляд. И в этом взгляде не было ничего, кроме холодного, бескрайнего омерзения. Он смотрел на неё, на её дорогой махровый халат, на ухоженное тело, которое только что смывало с себя следы чужих рук, и его губы скривились в брезгливой усмешке. Он обвёл взглядом их кухню, их уютное гнездо, которое теперь казалось грязным притоном. А потом он произнёс слова, которые стали её приговором. Медленно, чеканя каждое слово, чтобы она услышала и поняла их окончательный, сокрушительный смысл.
— Оказывается, тебя можно купить как вещь, правда, Ира? А я-то всегда верил тебе, что это командировки, а они всего лишь до чужой постели…
Эта фраза не была криком или обвинением. Она прозвучала как медицинский диагноз, окончательный и не подлежащий обжалованию. После неё в кухне не осталось ничего живого. Воздух, до этого плотный от запахов еды и невысказанных эмоций, вдруг стал разреженным, стерильным, как в операционной после того, как убрали тело. Все звуки умерли: слабое тиканье настенных часов, гул холодильника, её собственное дыхание — всё потонуло в этом абсолютном вакууме. Связь между ними, истлевшая за три года её лжи, только что окончательно оборвалась.
Олег перестал на неё смотреть. Он словно вычеркнул её из своего поля зрения. Она превратилась в предмет, в часть интерьера, которую пора вынести. Он развернулся и, не глядя под ноги, вышел из кухни. Его шаги по коридору были ровными и размеренными, без спешки и без колебаний. Ирина осталась одна посреди остывающего ужина, который из символа любви и ожидания превратился в декорацию для её позора.
Он не пошёл в спальню. Он не стал собирать её вещи. Это было бы слишком по-человечески, это подразумевало бы какие-то остаточные чувства, какую-то заботу. Он подошёл к вешалке в прихожей, где висело её элегантное кашемировое пальто, ещё хранящее холод улицы. Он снял его с вешалки. Затем с консольного столика он взял её сумочку — ту самую, дорогую, которую она купила себе после «особенно удачной сделки» в Милане. Он держал эти вещи в руках с видимой брезгливостью, двумя пальцами, словно боясь испачкаться. В нём не было ни ярости, ни боли. Только холодная, методичная чистоплотность.
Ирина, повинуясь какому-то инстинкту, медленно пошла за ним. Она вышла в коридор и увидела, как он стоит у входной двери. Он повернул ключ в замке, и тяжёлый механизм с сухим скрежетом подчинился ему. Он распахнул дверь настежь, впуская в тёплую квартиру холодный, сырой воздух подъезда.
— Олег… — её голос прозвучал хрипло и чужеродно. Это была последняя, рефлекторная попытка достучаться до человека, которого больше не существовало.
Он повернул к ней голову. И в этот момент она всё поняла. Она смотрела в его глаза и видела не дно, а полное его отсутствие. Это был взгляд человека, который смотрит сквозь тебя на стену позади, потому что тебя для него больше нет. В этом взгляде не было ненависти — для ненависти нужно было, чтобы объект что-то значил. В нём не было ничего. Пустота. Абсолютная, выжженная дотла.
Он сделал шаг в сторону от открытой двери, освобождая ей проход. Затем он вытянул руку и бросил её пальто и сумочку на порог, на грязный коврик снаружи. Он не швырнул их в ярости, а именно бросил — небрежным, ленивым движением, каким избавляются от ненужного хлама. Пальто упало мягко, сумочка стукнула о кафельный пол с глухим, пластмассовым звуком.
Он посмотрел на неё, всё ещё стоящую посреди коридора в своём белом махровом халате, и произнёс только одно слово. Оно не было сказано громко или зло. Оно прозвучало тихо, бесцветно и страшно. Это было не требование и не приказ. Это была простая констатация факта.
— Вон.
Ирина застыла на секунду, а потом медленно, как во сне, пошла к выходу. Она перешагнула через порог своего дома, своего прошлого. Она не оглянулась. Она знала, что смотреть больше не на что. Как только её босые ноги коснулись холодного пола подъезда, дверь за её спиной начала медленно и беззвучно закрываться. Не было хлопка. Только тихий, едва слышный щелчок замка, который навсегда отрезал её от прошлой жизни, оставив Олега одного в квартире, пропитанной запахом остывшего мяса и мёртвой любви…
