Когда я вошла в палату, он сидел у окна. Прямая спина, руки сложены на коленях, взгляд — куда-то в серое небо за стеклом. Семён Ильич не смотрел на меня, хотя наверняка слышал шаги.
— Семён Ильич, — позвала я тихо, — как самочувствие?
Он повернулся медленно, будто возвращался издалека. Улыбнулся — той самой улыбкой, от которой становилось тепло.
— Ленушка, — голос у него был мягкий, чуть хрипловатый, — спасибо, что зашли. А я вот думал… скоро ведь выписывают. Куда мне теперь?
Я присела на край кровати. Этот вопрос висел между нами уже неделю. Родных у него не осталось. Квартиру продали ещё до болезни — на лечение.
— Найдём что-нибудь, — сказала я, не глядя ему в глаза. — Обязательно найдём.
Но он только кивнул. Мы оба знали, что варианты исчерпаны.
Вечером я пришла домой позже обычного. В коридоре пахло жареной картошкой. Мама стояла у плиты, лицо усталое, брови сдвинуты.
— Мам, привет.
— Угу. Поздно.
— Задержалась. Документы оформляла.
Я налила себе воды, отпила. Знала — сейчас или никогда.
— Мам… там один пациент. Семён Ильич. Ему некуда идти после выписки.
Она замерла. Потом медленно повернулась, и я увидела в её глазах усталость, раздражение.
— Лена. Не начинай.
— Мам, он совсем один. Никого. Понимаешь?
— И что ты хочешь? Притащить его сюда? В нашу квартиру, где и так четверо? Где твой сын спит на диване?
— Я хочу его забрать домой. Хотя бы на время.
Мама резко поставила кастрюлю на стол.
— А ты подумала, чем его кормить? Мы и так перебиваемся! Твоя зарплата — копейки, я на пенсии, муж твой деньги присылает когда вспомнит!
— Понимаю. Но, мам… он умрёт там. На улице.
— Ты и так тащишь нас всех! — голос у неё дрогнул. — Тащишь одна, как лошадь. И ещё хочешь взвалить на себя чужого деда?
Она отвернулась, схватилась за столешницу. Я видела — она просто боится.
— Мам, прошу. Пару дней. Пока не найду ему место.
Она молчала долго. Потом вздохнула — тяжело, обречённо.
— Пару дней, Лена. Слышишь? И ищи ему место. Немедленно.
На следующий день я привезла Семёна Ильича домой. Он вышел из машины медленно, опираясь на палочку. Одет был просто: старый свитер, тёмные брюки, начищенные ботинки.
Мама встретила нас в коридоре. Стояла, скрестив руки на груди, смотрела холодно.
— Галина Петровна, — произнёс он негромко. — Спасибо, что приняли. Постараюсь не доставлять хлопот.
Мама промолчала. Только кивнула сухо и ушла.
Я проводила его в маленькую комнату. Там стояла узкая кровать, старый шкаф, стул.
— Вот здесь вы будете.
Он сел на край кровати, провёл ладонью по одеялу.
— Спасибо. Давно я в настоящем доме не был.
В комнату ворвался Максим — мой семилетний сын. Растрёпанный, в пижамных штанах, глаза любопытные.
— Мам, а кто это?
— Это Семён Ильич. Он у нас погостит.
— А вы дедушка? — Максим подошёл ближе.
Семён Ильич улыбнулся.
— Можно и так сказать.
— А вы умеете играть в шахматы?
— Умею. Даже очень.
— Научите меня?
— С удовольствием. Только завтра, ладно? Сегодня устал.
Максим кивнул, но смотрел на Семёна Ильича так, будто нашёл сокровище.
Первые дни прошли тихо. Семён Ильич почти не выходил из комнаты. Я приносила ему еду, он благодарил, улыбался, старался быть незаметным.
Мама обходила его стороной. Накладывала суп в миску, ставила на поднос, не глядя в глаза. Молчала. Только один раз сказала:
— Он тихий, это хорошо. Но ты не забывай — ищи ему место.
— Ищу, мам. Только пока нигде нет мест.
На третий день всё изменилось. Максим пришёл из школы расстроенный, бросил портфель и молча уткнулся в подушку.
— Что случилось?
— Математику не понимаю. Задачи дурацкие.
В комнату вошёл Семён Ильич.
— Можно? Я слышал про задачки. Может, посмотрю? Я в своё время математику преподавал.
— Правда? А вы сможете объяснить?
— Попробую.
Они сели за стол. Семён Ильич надел очки, взял тетрадь, стал объяснять спокойно, терпеливо. Максим слушал, кивал, пробовал сам. И вдруг — получилось!
— Вот видишь. А ты говорил — не понимаешь.
С тех пор они стали неразлучны. Каждый день после школы Максим бежал к нему, показывал уроки, рассказывал про одноклассников. А Семён Ильич слушал, отвечал, рассказывал истории из своей жизни. Про войну, которую он застал мальчишкой. Про то, как строили дома после, как учился, работал.
Но мама не оттаивала. Она по-прежнему молчала, смотрела сурово. А по вечерам говорила мне:
— Лена, ты обещала. Уже неделя прошла.
— Скоро, мам. Везде очередь.
— Тогда позвони ещё. Ему здесь не место.
На десятый день я задержалась на работе. Вернулась только к восьми. Открыла дверь — и сразу почувствовала: что-то не так. Мама сидела на кухне, руки сжаты в кулаки, лицо бледное.
— Мам, что случилось?
Она подняла на меня глаза.
— Я не могу больше, Лена. Не могу. Я позвонила в интернат. Они могут взять завтра.
Меня как ударило.
— Что? Мам…
— Я сдаю его туда. Завтра утром. Машину вызову. Всё.
— Мам! Ты не можешь…
— Могу! Ты не видишь, как я выгляжу? Я устала, Лена! Устала тянуть всё это!
Она ушла в свою комнату, хлопнув дверью.
Утром я проснулась рано. Вышла на кухню — мамы не было. Заглянула к Семёну Ильичу — пусто. На подушке записка: «Спасибо за всё».
Сердце ёкнуло. Я выбежала в коридор, распахнула дверь к Максиму. Пусто!
— Мам! Где Максим?!
Она вышла из ванной, лицо растерянное.
— Не знаю. Я думала, он спит.
Мне написала соседка: «Видела твоего мальчика рано утром. Шёл с каким-то стариком. К школе».
Мы выбежали из дома. Утро было холодное, ветреное. Небо затянуто серыми облаками.
Нашли их у школы. Сидели на скамейке рядом. Максим прижимался к Семёну Ильичу, обхватив его руку.
— Максим! — крикнула я.
Мальчик вскочил, лицо заплаканное.
— Мама, не надо! Не отдавай его! Пожалуйста!
Я опустилась перед ним на колени, обняла.
— Макс, всё хорошо…
— Нет! Бабушка хотела его отправить! Я слышал! А я не хочу! Он же мой друг!
Семён Ильич встал, опираясь на палочку. Посмотрел на маму.
— Простите. Не думал, что так получится. Максим нашёл меня у подъезда. Я уходил. Он не отпускал.
Мама смотрела на них — на мальчика и на старика. И вдруг что-то изменилось в её лице. Губы дрогнули, глаза наполнились слезами.
— Галина Петровна, — Семён Ильич сделал шаг. — Я всё понимаю. Вы правы. Я уйду. Найду приют. Не хочу быть обузой.
Мама молчала. Потом медленно подошла, села на скамейку рядом с ним. Просто села. Дышала глубоко, неровно.
— Вы понимаете, — начала она наконец, голос тихий, надломленный, — я не могу. Я не справлюсь. Я одна тяну эту семью. Дочь работает за копейки, зять пропадает, я на пенсии. Внук растёт без отца. Я устала. Очень. И когда она привела вас… я испугалась. Испугалась, что это будет последней каплей.
Семён Ильич кивнул.
— Понимаю. Спасибо за эти дни. Правда. Я не видел столько тепла много лет. Вы хорошие люди. Но мне пора.
Он встал, взял палочку. Максим схватил его за рукав.
— Не уходи!
Мама молчала. Смотрела на Семёна Ильича долго. Потом вздохнула.
— Идёмте домой. Холодно здесь.
Мы вернулись молча. Дома мама ушла к себе. Я усадила Семёна Ильича, налила чаю. Максим примостился рядом. Старик пил медленно, лицо усталое.
— Ленушка, я действительно уйду. Не хочу разрушать вашу семью.
— Вы её не разрушаете. Просто мама боится. Она боится за нас.
Он кивнул.
— Знаю. Она сильная женщина. Такие всё держат на себе. А потом ломаются.
Вечером мама не вышла на ужин. Ночью я проснулась от шагов. Мама несла что-то, шла к комнате Семёна Ильича. Я осторожно подошла.
Мама тихо постучала, вошла.
— Семён Ильич, вы не спите?
— Не сплю.
— Я принесла вам одеяло. Новое. У вас тонкое. Холодно ведь.
Молчание. Потом его голос:
— Спасибо, Галина Петровна.
— Да. И ещё… оставайтесь. Если хотите. Я подумала. Может, и правда не так страшно. Максим к вам привязался. Он впервые за долгое время улыбается так, как раньше.
— Галина Петровна…
— Не благодарите. Просто оставайтесь. Но помогайте. Чем сможете.
— Обещаю.
Я вернулась в комнату. И впервые за долгое время почувствовала: всё будет хорошо.
Утром мама налила Семёну Ильичу каши, поставила перед ним, кивнула. Он поблагодарил. Максим сиял, болтал без умолку.
— Мам, — сказала я тихо на кухне. — Спасибо.
Она посмотрела на меня, улыбнулась — чуть-чуть.
— Я не железная, Лена. Просто боялась. А потом подумала: а чего боюсь? Что он старый? Что лишний рот? Так ведь он живой. Человек. И Максиму он нужен. И может, мне тоже.
Я обняла её. Крепко, долго.
— Справимся. Как-нибудь справимся.
Дни потекли по-новому. Семён Ильич стал частью семьи. Он помогал по дому — чинил вещи, протирал пыль. Мама сначала отмахивалась, а потом привыкла: «Семён Ильич, посмотрите, тут кран подтекает». Он кивал, брал инструменты, чинил.
С Максимом они стали неразлучны. Каждый вечер — уроки, истории, игры. Мальчик расцвёл.
А ещё Семён Ильич стал рассказывать за ужином. Мы садились все вместе, и он рассказывал. Про то, как в детстве ловил рыбу. Как первый раз увидел самолёт. Как встретил жену — на танцах, и сразу понял: она. Говорил просто, но так, что мы слушали, затаив дыхание.
Однажды вечером мама сидела с нами на кухне. Пила чай, смотрела на Семёна Ильича задумчиво.
— Вы знаете, я вспомнила своего отца. Он тоже такой был. Тихий, спокойный. Умер рано. Я его очень не хватало.
Семён Ильич кивнул.
— Я понимаю. У меня дочь была. Единственная. Умерла пять лет назад. Рак.
Мама протянула руку, накрыла его ладонь своей.
— Простите. Я не знала.
— Да что там. Жизнь такая. Но вот сейчас я чувствую, что снова нужен кому-то. И это дорогого стоит.
Мы сидели втроём, молча. За окном шёл дождь. Внутри было тепло. Уютно.
Прошёл месяц. Потом второй. Семён Ильич обжился. Его комната наполнилась книгами, рисунками Максима, старыми фотографиями. Он показывал нам их иногда — вот жена, молодая; вот дочка, крошечная; вот он сам, в форме.
Однажды зимой мы пошли гулять. Выпал первый снег, Максим носился, лепил снежки. Семён Ильич стоял в сторонке, улыбался. Мама подошла:
— Ну что стоите? Идёмте, погуляем.
Он засмеялся.
— Да я уже не тот, Галина Петровна. Устану быстро.
— Ну и что? Устанете — присядем.
Они пошли рядом, медленно. Я смотрела на них — на маму, которая придерживала его под руку, на Семёна Ильича, который улыбался. И понимала: вот оно, счастье. Простое, тихое.
Однажды вечером, когда мы сидели за столом, Семён Ильич положил ложку, посмотрел на нас.
— Хочу сказать спасибо. За то, что вы меня приняли. За то, что подарили мне семью. Я думал, что доживу свои дни один. А вы дали мне дом. Тепло. Смысл.
Голос у него дрогнул. Мама взяла его за руку.
— Это мы вам спасибо. За то, что вы есть.
Максим вскочил, обнял Семёна Ильича.
— Дедушка, ты не уходи никогда, ладно?
Он засмеялся, прижал мальчика к себе.
— Никуда не уйду, обещаю.
Мы сидели все вместе, держались за руки. За окном наступал вечер. Внутри горел свет. И я знала точно: мы справились. Вопреки страхам, сомнениям, усталости. Мы стали семьёй. Настоящей.
