Антонина Николаевна стояла у окна, нервно комкая в руках край плотной шторы.
Ткань была шершавой и пыльной, этот запах старого текстиля раздражал, но почему-то именно он сейчас удерживал ее в реальности. Внизу, у подъезда, уже нетерпеливо сигналила украшенная пестрыми лентами машина, готовая умчать молодых в новую жизнь.
Андрей поправлял галстук, глядя в боковое зеркало автомобиля, и сиял тем ослепительным, почти невыносимым для взгляда светом, который свойственен лишь людям, абсолютно уверенным в своем счастье.
Рядом с ним крутилась Настя — милая, скромная сирота из провинции, в которой Андрей души не чаял.
Казалось бы, идеальная партия: тихая, голоса не повысит, смотрит на мужа как на божество, но Антонину при одном только взгляде на нее начинало трясти.
Это была не банальная материнская ревность, в которой ее уже успели упрекнуть подруги, а липкое, тягучее предчувствие, пахнущее бедой. Оно преследовало ее с первой встречи, словно навязчивый аромат дешевых духов, который невозможно выветрить из комнаты.
Невеста сама настояла на быстрой росписи без пышного торжества, предложив сэкономленные деньги отложить на ипотеку. Это было слишком разумно и расчетливо для двадцатилетней девочки, и эта неестественная «правильность» пугала Антонину еще больше.
— Мам, ты идешь? Мы же опоздаем! — крикнул Андрей, задрав голову к окну.
Антонина вздрогнула и приоткрыла створку. В комнату ворвался запах бензина и мокрого асфальта.
— Иду, сынок! — отозвалась она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я… я забыла папку с вашими детскими фото для вечера. Сейчас найду и спущусь!
— Мам, да брось ты эти фото, потом посмотрим! — встряла Настя, улыбаясь той самой кроткой улыбкой, от которой у Антонины сводило скулы. — Регистратор ждать не будет.
— Нет, Настенька, традиции есть традиции, — отрезала Антонина жестче, чем следовало. — Дайте мне пять минут.
Она захлопнула окно, отсекая звуки праздника. Ей нужно было выиграть время, хотя она сама не понимала зачем.
Ноги просто отказывались нести ее вниз, к этой свадьбе, которую все ее существо отторгало как инородное тело. Антонина поднялась на чердак старого дачного дома, где они ночевали перед церемонией.
Здесь, под самой крышей, воздух был густым и неподвижным. Пахло сухой древесиной, мышиным пометом и сладковатой пылью старых газет. Этот запах мгновенно перенес ее в прошлое, в те дни, которые она так старательно пыталась забыть.
В углу громоздились стопки альбомов. Антонина начала перебирать их дрожащими руками, перекладывая тяжелые картонные страницы, но нужных снимков не было. Взгляд, словно магнит, притянулся к коробке в самой глубине стеллажа, задвинутой за банки с засохшей краской.
Обычный обувной ящик, перевязанный грубой бечевкой. Он принадлежал Виктору — ее первому мужу, аферисту, превратившему ее жизнь в руины двадцать пять лет назад. Она не прикасалась к этим вещам с момента развода, словно боялась обжечься о прошлое или заразиться той гнилью, что жила в душе этого человека.
— Что же я ищу? — прошептала она в пустоту, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Зачем мне это старье?
Но руки действовали сами по себе. Бечевка поддалась с сухим треском, открыв содержимое: какие-то старые квитанции, зажигалка, пахнущая выдохшимся газом, и пачка черно-белых фотографий, перехваченная рассохшейся резинкой.
Антонина поддела верхний снимок. Качество было ужасным, зернистым — снимали явно тайком, в плохих условиях, возможно, в тюремном дворе или на какой-то промзоне.
Виктор стоял у кирпичной стены, небрежно сунув руку в карман. Он улыбался той самой кривой, обаятельной улыбкой, от которой у нее когда-то подкашивались ноги и отключался рассудок. Но обнимал он не ее.
Рядом с ним, прижавшись к его плечу, стояла женщина — худая, изможденная, с огромными испуганными глазами и тяжелой косой, перекинутой на грудь. Она держала на руках сверток с младенцем. Антонину обдало жаром узнавания, таким сильным, что на лбу выступила испарина.
Разрез глаз. Линия подбородка. Характерный изгиб бровей.
Она перевернула фото. На обороте, выцветшими фиолетовыми чернилами, размашистым почерком Виктора было выведено: «Любимая Галя и наша крошка Настенька. Свидание. 1999 год».
Земля качнулась под ногами, и Антонина схватилась за край стеллажа, чтобы не упасть. В девяносто девятом Андрею было три года. Виктор уже отбывал срок за мошенничество в особо крупных размерах. Значит, у него была другая семья? Связь на поселении? Тюремный роман?
— Галя… — прошептала Антонина, пробуя имя на вкус. Горько.
Настя говорила, что ее маму звали Галина. Что она умерла от болезни сердца, когда дочери было пять лет. Антонина снова впилась взглядом в лицо младенца на фото. Ребенок повернул голову, и на левой щеке, чуть ниже уха, отчетливо темнело родимое пятно в форме полумесяца.
Память услужливо подбросила сцену сегодняшнего утра. Настя сидела перед зеркалом в прихожей, придирчиво рассматривая свое лицо.
— Антонина Николаевна, у вас нет консилера поплотнее? — спросила она. — Прыщик выскочил на щеке, хочу замазать, чтобы на фото не видно было.
— Возьми в косметичке, — бросила тогда Антонина, не оборачиваясь.
Это был не прыщик. Картина прояснилась с беспощадной четкостью, от которой перехватило дыхание. Настя — дочь ее бывшего мужа-уголовника, единокровная сестра Андрея.
Воздух на чердаке стал вязким, как кисель, дышать было нечем. Антонина, сжимая фото в руке так, что побелели ногти, бросилась вниз по скрипучим ступеням. Она едва не подвернула ногу, но боли не почувствовала.
Вылетев на крыльцо, она увидела лишь пустую дорогу и облако пыли. Машина уехала. Они уехали.
— Андрей! — закричала она, но ее голос потонул в шуме ветра.
Ей нужно было добраться до города. Срочно. Сейчас. Счет шел на минуты. Если они поставят подписи, если этот брак будет зарегистрирован — это станет несмываемым пятном, грехом, который ляжет на весь их род.
Антонина выбежала на дорогу, понимая, что в дачном поселке такси не поймать. Мимо проезжала старенькая «Нива» соседа, дяди Паши, который вез на прицепе какие-то доски. Антонина кинулась ему наперерез, раскинув руки.
Паша ударил по тормозам, машина юзом пошла по гравию.
— Тоня, ты сдурела?! — высунулся он из окна, крутя пальцем у виска. — Я ж тебя задавить мог! Ты чего не на свадьбе?
— В ЗАГС! — выдохнула она, дергая ручку двери. — Паша, гони в ЗАГС, Христом богом молю! Все отдам, только довези!
Сосед, увидев ее лицо — белое, с безумными глазами и размазанной помадой, — лишних вопросов задавать не стал.
— Садись! — рявкнул он.
«Нива» ревела, подпрыгивая на ухабах. В салоне пахло дешевым табаком и машинным маслом, но Антонина этого не замечала. Она смотрела на дорогу, гипнотизируя взглядом убегающую ленту асфальта.
— Случилось чего? — осторожно спросил Паша, косясь на нее. — Андрей что, передумал? Или невеста сбежала?
— Хуже, Паша, — глухо ответила Антонина, не разжимая кулака, в котором был зажат снимок. — Намного хуже. Это не свадьба, это катастрофа.
— Да ладно тебе, — попытался успокоить ее сосед. — Девка вроде справная, смирная. Ну, без приданого, так сейчас время такое. Главное, чтоб любили…
— Нельзя им любить! — крикнула Антонина так, что Паша вздрогнул. — Нельзя! Грех это!
Больше он ничего не спрашивал. Только давил на газ, выжимая из старого мотора все возможные силы.
Каждая секунда в дороге казалась вечностью. В голове билась одна мысль: Виктор. Даже из небытия, даже с того света этот человек умудрился дотянуться до них своими липкими щупальцами и почти разрушил жизнь ее сына. Он всегда был таким — сеял хаос, где бы ни появлялся.
Город встретил их пробками. Антонина кусала губы в кровь, глядя на красные огни светофоров.
— На красный, Паша! По встречной! Я штрафы оплачу! — умоляла она.
Когда они подлетели к зданию ЗАГСа, она выскочила из машины на ходу, даже не сказав спасибо. Едва не упав на высокой лестнице, она рванула тяжелую дверь зала регистрации.
— Нет! — выдохнула она, ворвавшись в помещение.
Этот хриплый, сорванный возглас прозвучал как выстрел. Регистратор, женщина с высокой прической и торжественным лицом, замолчала на полуслове, не донеся папку до стола. Андрей застыл с недоумением на лице, его улыбка медленно сползала, превращаясь в гримасу тревоги.
Рука Насти, уже занесшей ручку над документом, дрогнула, оставив на бумаге чернильную кляксу. Все десять гостей, присутствовавших в зале, одновременно повернули головы.
Антонина прошла через зал. Стук ее каблуков по паркету отдавался в ушах, как удары молотка. Она видела только глаза сына и испуганное лицо невесты.
Она подошла вплотную к молодым. Настя вжалась в плечо жениха, словно ища защиты. Она явно ожидала скандала, криков, упреков в бедности или просто истерики ревнивой свекрови.
— Мама? — Андрей шагнул вперед, загораживая собой невесту. — Ты что творишь? Ты опоздала, мы думали…
— Молчи, — тихо сказала Антонина.
Она перевела взгляд на Настю. Девушка дрожала мелкой дрожью.
— Посмотри, — прошептала Антонина, протягивая ей фотографию.
— Что это? — голос Насти сорвался на писк.
— Возьми и посмотри. Внимательно.
Настя несмело взяла снимок. Сначала она непонимающе хмурилась. Какой-то мужчина, какая-то женщина… Потом ее зрачки расширились так, что почти закрыли радужку.
Она узнала. Не могла не узнать.
Женщина на фото была в том самом пиджаке с брошью в виде ящерицы, которая теперь лежала у Насти в шкатулке как единственная память о матери. А мужчина…
Его лицо Настя видела только на одной единственной фотографии, которую мать прятала под матрасом. Тот самый шрам над бровью. Та самая наглая, самоуверенная ухмылка. Отец. Человек, которого она искала все детство, вглядываясь в лица прохожих.
Настя перевернула снимок, прочитала надпись, и ручка с сухим, деревянным стуком покатилась по паркету.
— Откуда… откуда это у вас? — одними губами спросила девушка, бледнея до синевы. Ее ноги подогнулись, и если бы не стол, она бы упала.
— Мам, что происходит? — голос Андрея стал жестким. — Хватит загадок! Что на этом чертовом фото?
Антонина повернулась к сыну. Ей нужно было нанести этот удар. Один раз. Сильно и точно. Чтобы спасти его душу, нужно было разбить ему сердце.
— Андрей, это Виктор. Твой отец, — твердо произнесла она, глядя ему прямо в глаза.
— И что? Ты говорила, он умер. При чем тут Настя?
— А женщина рядом — Галина. Мать Насти.
Антонина сделала паузу, давая словам повиснуть в воздухе.
— Анастасия Викторовна — твоя родная сестра по отцу.
Слова упали тяжелыми камнями. В зале повисла пауза, нарушаемая только тяжелым дыханием гостей. Никто не смел пошевелиться. Даже регистратор застыла, прижав папку к груди.
Андрей пошатнулся, словно его ударили под дых.
— Ты врешь… — прохрипел он. — Это бред. Мама, скажи, что это шутка! Скажи!
Он схватил фото из рук Насти. Впился в него глазами, ища доказательства лжи. Но генетику нельзя обмануть. Теперь, когда правда была озвучена, они оба видели это: одинаковый, чуть с горбинкой нос. Одинаковый разрез глаз. Привычка хмурить левую бровь, когда страшно.
Это было одно лицо, разделенное на мужское и женское. Одна кровь.
— Этого не может быть… — прошептал Андрей, глядя на Настю уже не как на любимую, а как на призрака.
— Господи… — выдохнула Настя.
Этот звук, полный животного ужаса, разрезал напряженную атмосферу зала. Она отшатнулась от Андрея, как от огня.
— Мы же… мы… — она закрыла рот рукой, сдерживая тошноту.
В следующую секунду она отшвырнула свадебный букет. Белые розы ударились о пол и рассыпались, как осколки мечты. Подхватив пышные юбки платья, Настя бросилась к выходу, расталкивая ошеломленных гостей.
— Настя! — Андрей дернулся было следом, рефлекторно, по привычке защищать и догонять.
Но Антонина перехватила его руку. Ее пальцы сжались на его локте стальным капкном.
— Не надо, сынок. Не сейчас.
— Пусти! Ей же плохо!
— Оставь ее! — жестко приказала мать, усаживая обессилевшего сына на стул для свидетеля. — Ей нужно время. Вам обоим нужно время. Осознать.
Трагедия была предотвращена. Необратимое не случилось. Но впереди их ждала долгая дорога по битому стеклу правды.
Вечер опустился на город тяжелым, серым полотном. В квартире Антонины горел только тусклый свет кухонной вытяжки, отбрасывая длинные, изломанные тени на пустой стол. За окном шумел дождь, смывая пыль с дорог и остатки праздничного настроения с души.
Андрей сидел, уставившись в одну точку перед собой. Перед ним, на скатерти, лежал тот самый злополучный снимок. Настя не вернулась. Час назад она прислала короткое сообщение: «Я у Лены. Не ищи меня. Мне нужно понять, как жить дальше с этим. Прости».
Антонина сидела напротив, не притрагиваясь к чашке с водой. Она чувствовала опустошение, словно из нее выкачали всю кровь, но вместе с тем и странное, глубокое спокойствие. Словно вскрылся давний, болезненный нарыв, мучивший ее годами.
— Знаешь, мам, — наконец нарушил молчание Андрей. Голос его был глухим, чужим. — Я ведь злился. Когда ты ворвалась… Я думал, ты специально. Из ревности. Думал, ты решила испортить мне жизнь, лишь бы не отпускать от себя.
— Я знаю, сынок, — тихо ответила она. — Я видела твои глаза.
— Я ненавидел тебя в тот момент, — он поднял на нее взгляд. В нем было столько боли, что материнское сердце сжалось в комок. — А сейчас…
— Сейчас ты спасен, — твердо отрезала Антонина, не отводя взгляда. — Тебе больно, я понимаю. Но эта боль лучше, чем жизнь во лжи. Тебе придется научиться любить ее. Как сестру, Андрей. Только как сестру.
Он взял фото в руки, провел пальцем по лицу отца.
— Знаешь, что самое страшное? — он горько усмехнулся. — Мы ведь с ней всегда чувствовали какое-то… странное родство. Понимали друг друга с полуслова. Смеялись над одними шутками.
У нас даже вкусы в еде одинаковые. Мы думали — это судьба. Это любовь с первого взгляда, как в книжках. А это был зов крови. Просто биология. Генетика, которая кричала нам, а мы принимали этот крик за песню любви.
Антонина кивнула. Ее интуиция, то самое необъяснимое чувство тревоги, запах беды — все это было сигналом, который она, к счастью, успела расшифровать.
Вдруг Андрей выпрямился, и в его глазах, до этого тусклых, мелькнул настоящий, взрослый ужас. Осознание масштаба катастрофы, которая прошла по касательной.
— Мам… — его голос дрогнул. — А если бы ты не нашла фото? Если бы ты не поднялась на чердак? Если бы Паша не довез тебя так быстро?
Он замолчал, не в силах озвучить страшную мысль. Но Антонина поняла его без слов. Она знала, что они с Настей, будучи людьми старомодными и воспитанными в строгости, приняли решение ждать до брака. Это вызывало насмешки у их современных друзей, но они стояли на своем.
— Вы ведь не… — начала она, боясь услышать ответ, от которого зависело все.
— Нет, — быстро и твердо сказал Андрей, глядя ей прямо в зрачки. — У нас ничего не было. Ни разу. Мы хотели, чтобы все было правильно. Чтобы первая ночь была после свадьбы.
Он выдохнул, и плечи его опустились, словно с них свалилась бетонная плита. В кухне повисло ощущение чуда — страшного, тяжелого, но все-таки спасения.
— Слава богу, — прошептала Антонина, впервые за многие годы перекрестившись на темный угол. — Слава богу, что вы хранили себя. Иначе это был бы грех, который не отмолить.
Андрей закрыл лицо руками, запустив пальцы в волосы.
— Представляешь… — прошептал он сквозь ладони. — Сегодня должна была быть наша первая ночь. Мы так ждали этого. А это…
Его передернуло от отвращения. Они же могли быть вместе в кровати. Страшное, грязное слово, способное исковеркать психику, разрушить жизнь будущих детей, навлечь болезни. Мать своим вмешательством спасла не только его прошлое от грязи, но и его будущее от вырождения.
— Что теперь будет, мам? — спросил он, глядя на темное стекло, по которому стекали слезы дождя. — Как нам теперь смотреть друг другу в глаза?
— Теперь вы будете жить честно, — ответила Антонина, накрывая его руку своей ладонью. — Будет трудно. Первое время — невыносимо. Но ты обрел сестру, Андрей. И это тоже немало. У вас один отец, пусть и непутевый, пусть и подлец. Но вы — одна кровь. Вы родные люди.
Андрей посмотрел на молодого Виктора на снимке. Тот улыбался беспечно и нагло, не зная, какую мину замедленного действия заложил под жизни своих детей четверть века назад.
— Спасибо, — тихо сказал сын. Его рука под ладонью матери была теплой. Живой.
Дождь за окном усилился, смывая следы этого безумного дня. Жизнь продолжалась. Она стала сложнее, запутаннее, но теперь в ней не было места лжи. И это было самым главным.
