Марк сдвинул с подоконника горшок с увядающей азалией, освобождая место для чего-то нового.
Он действовал с той плавной, сосредоточенной грацией, которая поначалу меня в нём и подкупила. Теперь же каждое его движение вызывало глухую, необъяснимую тревогу.
— Зачем ты её убрал? — мой голос прозвучал слабее, чем я хотела.
— Она портит вид, милая, — он даже не обернулся, протирая подоконник бархатной тряпочкой. — Поставим сюда что-то более жизнерадостное. Для тебя.
Для меня. Всё в этом доме в последнее время делалось «для меня». Эти тяжёлые шторы, не пропускающие солнечный свет.
Новые замки на дверях, ключ от которых был только у него. Его постоянное присутствие — плотное, как вата, и такое же удушающее.
Я медленно поднялась с кресла, и комната качнулась. Головокружение стало моим постоянным спутником, навязчивым, как сам Марк.
— Я хочу на улицу, — сказала я, цепляясь за подлокотник.
Он обернулся. На его лице промелькнула тень досады, но тут же сменилась привычной маской заботы. Той самой, от которой у меня сводило скулы.
— Лина, дорогая, доктор же сказал — тебе нужен покой. Воздух сейчас сырой, подниметется ветер. Ты же не хочешь снова слечь с мигренью?
Его аргументы всегда были безупречны. Логичны. Неоспоримы. Он так убедительно рисовал картину моей хрупкости, моей болезненности, что я и сама почти в неё поверила. Почти.
Вечером он вошел в спальню с двумя чашками в руках. От одной из них исходил тонкий, едва уловимый аромат, который я научилась ненавидеть. Запах миндаля, смешанный с чем-то приторно-сладким, травяным.
— Это поможет тебе расслабиться, — он сел на край кровати, и пружины едва слышно скрипнули.
Я молча смотрела на него. На его красивые, ухоженные руки, на идеальную линию подбородка. Когда-то я тонула в его взгляде. Теперь я искала в нём дно и не находила.
Он протянул мне чашку. Фарфор был тёплым.
— Пей, дорогая, этот чай поможет тебе уснуть, — шептал муж, а я лишь делала вид, что пью.
Я поднесла чашку к губам, ощущая тепло на коже. Сделала тихий глотательный звук, который репетировала часами.
Марк удовлетворённо кивнул, его взгляд смягчился. Он отвернулся к окну, глядя на тёмный сад.
В этот момент я, задержав дыхание, медленно вылила содержимое чашки в кадку с фикусом, который он принёс на прошлой неделе. Фикус уже начал желтеть. Как и та азалия.
Я поставила пустую чашку на прикроватный столик.
— Спасибо, любимый.
Марк обернулся и улыбнулся.
— Спи, моё сокровище.
Я закрыла глаза, прислушиваясь к его шагам. Дверь тихо закрылась. Но я не спала. Я лежала в темноте, и мой разум был ясен как никогда.
Я знала, что мой муж — не тот, за кого себя выдаёт. И мне нужно было понять, кто он на самом деле, пока его «забота» не убила меня окончательно.
На следующий день я играла свою роль ещё усерднее. Я почти не вставала с постели, жаловалась на слабость и просила его приглушить свет.
Моя апатия, кажется, доставляла ему удовольствие. Он становился всё более расслабленным, уверенным в своей власти.
— Может, мне стоит позвонить доктору Аронову? — спросил он, присев рядом. В его голосе сквозило наигранное беспокойство.
— Не нужно, — прошептала я, отворачиваясь к стене. — Мне просто нужно отлежаться. Наверное, это погода.
Я знала, что никакого доктора Аронова не существует.
Однажды, когда мне стало совсем плохо, я попросила его номер, чтобы задать пару вопросов. Марк замялся, а потом сказал, что доктор в отъезде и сам с нами свяжется. Он так и не связался.
Мне нужно было попасть в его кабинет.
Это была запретная территория, единственное место в доме, куда он запрещал мне входить, ссылаясь на «важные рабочие документы» и «необходимость концентрации».
Именно там он хранил свои секреты.
Шанс представился через два дня. Я пожаловалась на то, что у меня закончился специальный увлажняющий крем для рук, который якобы прописал тот самый мифический доктор.
Я описала несуществующую упаковку, добавив, что видела его только в одной аптеке на другом конце города.
Марк колебался. Оставлять меня одну он явно не хотел.
— Я могу съездить сам, милая. Просто скажи точный адрес.
— Ты не найдешь, — мой голос был капризным и слабым. — Там сложный проулок. И я хочу именно тот, с экстрактом орхидеи. Пожалуйста. Мне кажется, от него моим рукам становится лучше.
Я смотрела на него умоляюще. Последний аргумент был рассчитан точно: всё, что якобы шло мне на пользу, было для него приоритетом. Он вздохнул, изображая мученика, и наконец согласился.
Когда за ним закрылась входная дверь и щелкнул замок, я досчитала до ста. Затем резко села в кровати. Головокружение никуда не делось, но теперь его перекрывал адреналин.
Его кабинет. Ключ, как я и предполагала, лежал в ящике его прикроватной тумбочки, под стопкой одинаковых серых носков. Руки слегка дрожали, когда я вставляла его в замочную скважину.
Внутри пахло пылью и дорогим парфюмом. Идеальный порядок. Ни одной лишней бумажки на столе. Я начала методично проверять ящики. Контракты, счета, деловая переписка. Ничего необычного.
Моё внимание привлекла небольшая шкатулка из тёмного дерева, стоявшая на книжной полке. Она была заперта на крошечный замок. Я огляделась в поисках чего-то, что могло бы его вскрыть. На столе лежала канцелярская скрепка.
Через несколько минут мучений замок поддался. Внутри, на бархатной подкладке, лежала не драгоценность. Там была папка с документами. Моими документами.
Точнее, копиями документов на наследство, оставленное мне отцом. Я пробегала глазами строки.
На полях документов, рядом с цифрами, были пометки, сделанные почерком Марка. Расчеты. Даты.
А в самом низу, на последней странице, обведенная красным фраза из завещания: «В случае смерти Лины Аркадьевны до вступления в брак или при отсутствии прямых наследников, всё имущество переходит её законному супругу». Я уже забыла об этом.
Меня прошиб холодный пот. Мы поженились через месяц после смерти отца. Так вот оно что. Он знал.
Я уже собиралась положить папку на место, как вдруг нащупала под бархатной обивкой дна шкатулки что-то твёрдое.
Я подцепила ткань ногтем. Там, в углублении, лежал маленький бумажный пакетик с надписью на латыни и стеклянный флакончик с густой тёмной жидкостью. От пакетика исходил тот самый приторно-миндальный запах.
Внезапно внизу послышался шум. Щелкнул замок входной двери. Он вернулся. Слишком быстро.
Паника обожгла внутренности. Сердце заколотилось о ребра, как птица о прутья клетки.
Я судорожно схватила бумажный пакетик, сунула его в карман халата, а флакон и папку бросила обратно в шкатулку. Захлопнула крышку, не пытаясь её запереть.
Я выскользнула из кабинета и на цыпочках бросилась в спальню. Ключ дрожащей рукой я засунула обратно в ящик тумбочки, под носки.
Нырнула в постель и накрылась одеялом с головой за секунду до того, как услышала его шаги на лестнице.
— Лина? — его голос был близко. — Я вернулся. Не нашел твой крем, аптека была закрыта.
Я медленно высунула голову из-под одеяла, изображая сонливость.
— Ничего страшного. Я, кажется, уснула.
Он внимательно посмотрел на меня. Слишком внимательно. Его взгляд скользнул по моему лицу, затем к его тумбочке.
На мгновение мне показалось, что всё кончено. Но он лишь улыбнулся своей фальшивой улыбкой.
— Отдыхай, дорогая. Вечером я принесу тебе твой чай.
Весь оставшийся день я выстраивала план. Страх сменился холодной, звенящей яростью. Он не просто хотел моих денег. Он хотел моей жизни, медленно и мучительно вытравливая её из меня день за днём.
Вечером, когда он был в душе, я прошла на кухню. Мой план был прост и дерзок. Я достала две одинаковые чашки. В одну из них я высыпала содержимое бумажного пакетика, который стащила из его шкатулки. Порошок мгновенно растворился.
Я заварила обычный ромашковый чай и разлила его по обеим чашкам. Ту, что с ядом, я пометила, едва заметно повернув узор на ручке в другую сторону.
Когда Марк вошел в гостиную, я сидела в кресле с двумя чашками на столике перед собой.
— Я подумала, что сегодня сама о нас позабочусь, — я слабо улыбнулась. — Чувствую себя немного лучше.
Он замер, удивленный моей инициативой.
— Какая ты у меня молодец, — сказал он, но в его глазах мелькнуло подозрение. Он медленно подошел к столику.
Я взяла свою чашку, «чистую».
— Давай выпьем. За моё скорейшее выздоровление.
Он не двигался, его взгляд был прикован к двум абсолютно одинаковым чашкам. Он не мог знать, какая из них отравлена. Но он знал, что я была в его кабинете. Он не мог не заметить сдвинутую шкатулку или пропажу пакетика.
— Что-то не так? — спросила я самым невинным тоном.
— Нет, всё в порядке, — он медленно взял вторую чашку. — Просто… непривычно.
Он поднес фарфор к губам, но не отпил. Он ждал. Ждал, что я сделаю первый глоток.
И я сделала. Я отпила из своей чашки, глядя ему прямо в глаза. Я видела, как напряжение на его лице сменяется облегчением, а затем — торжеством. Он решил, что я ничего не знаю. Что я просто решила проявить заботу.
Он улыбнулся и сделал большой глоток.
— Действительно вкусный чай, милая.
Я молча наблюдала, как он допивает свою чашку до дна. Я же свою поставила на столик, едва пригубив.
Первые признаки появились через несколько минут. Он начал беспокойно ерзать в кресле, его дыхание стало прерывистым.
— Мне что-то нехорошо, — пробормотал он, проводя рукой по лбу, на котором выступила испарина.
— Наверное, это погода, — спокойно ответила я, повторяя его же слова.
Он вскинул на меня взгляд, и в его глазах я впервые увидела не наигранную заботу, а животный страх. Он всё понял.
— Что… что ты сделала?
— Я просто заварила чай, любимый, — я встала и подошла к телефону. — Тот самый, который должен был помочь мне уснуть. Навсегда. Только на этот раз он поможет тебе.
Он попытался встать, но его ноги подкосились. Он рухнул на ковер, хватая ртом воздух.
— Ты…
— Я всё знаю, Марк. Про завещание. Про твои расчеты. Про твоего несуществующего доктора Аронова.
Я набрала номер. Не скорой помощи. Полиции.
— Алло? Я хочу заявить о покушении на убийство. Да, мой муж. Он пытался меня отравить. Приезжайте скорее. Думаю, он захочет во всём признаться.
Я положила трубку и посмотрела на мужчину, корчащегося на полу. Вся его красота и лоск испарились.
Передо мной был просто жалкий, испуганный преступник.
Когда приехала полиция, я спокойно отдала им пустой бумажный пакетик и указала на умирающие в горшках цветы.
Я была слаба физически, но духом я никогда не была сильнее. Я выжила. И я была свободна.
Суета, наполнившая дом, казалась чем-то из другой жизни. Люди в форме, медики, следователь с уставшими глазами.
Я наблюдала за всем этим со стороны, будто смотрела кино. Тошнота и слабость никуда не делись, но теперь они были просто физическим недомоганием, а не симптомом чужой воли.
Марка унесли на носилках. Он был жив — я рассчитала дозу ровно настолько, чтобы она подействовала, но не убила.
Я хотела, чтобы он ответил за всё по закону. Чтобы он сидел в тюрьме и каждый день вспоминал, как его идеальный план рухнул из-за женщины, которую он считал слабой и глупой куклой.
— Лина Аркадьевна? — следователь, пожилой мужчина с седыми висками, присел напротив меня. — Нам нужно будет взять у вас официальные показания. Но сначала скажите, вам нужна помощь? Врач?
Я покачала головой.
— Мне нужен свежий воздух.
Он кивнул своему помощнику, и тот открыл настежь окна. В комнату ворвался прохладный вечерний ветер, принося с собой запахи мокрой земли и свободы. Я вдохнула полной грудью, впервые за много месяцев не чувствуя удушья.
Я говорила долго. Спокойно и методично, раскладывая перед следователем всю историю.
Про его внезапную любовь сразу после смерти отца. Про нарастающую изоляцию. Про «заботу», от которой увядали цветы. Про поддельного доктора. Про находку в кабинете.
Я отдала ему всё: шкатулку, папку с документами, свою почти нетронутую чашку. Каждое слово было гвоздём в крышку его гроба. Юридического гроба.
Когда они уехали, дом опустел. Впервые за долгое время я осталась в нём совершенно одна. Я прошла по комнатам, распахивая шторы, впуская ночной свет. Я выбросила все его вещи, которые попадались под руку. Его одежду, его книги, его парфюм.
Я подошла к фикусу, в который выливала отравленный чай. Его листья пожелтели и пожухли. Я вынесла его на улицу и оставила у мусорных баков, как символ той жизни, что закончилась сегодня.
Я не чувствовала ни радости, ни горя. Только огромное, всепоглощающее облегчение. Будто с плеч сняли свинцовый плащ, который я носила так долго, что успела с ним свыкнуться.
Я заварила себе новый чай. Обычный, чёрный, без всяких добавок. Села у открытого окна и смотрела, как на востоке светлеет небо. Головокружение прошло. Вместе с ним ушел и страх.
Я знала, что впереди будет много сложностей: суды, адвокаты, разбирательства. Но это всё было неважно.
Главное, что я снова принадлежала себе. Я смотрела на рождение нового дня, и это был первый день моей новой жизни.
