Мигрень в то пасмурное воскресенье не просто болела — она унижала. Галина Петровна лежала на диване в гостиной, чувствуя себя выброшенной на берег рыбой, пока невидимый молот методично бил в левый висок. Ей казалось, что если она пошевелится, хрупкий мир вокруг рассыплется на мелкие осколки.
Звук открываемого замка прозвучал как скрежет металла по стеклу, грубый и бесцеремонный. Никто не позвонил в домофон, никто не предупредил о визите.
В прихожую, словно оккупанты, ввалились трое: сын Виталик, его жена Ирина и младшая дочь Катя.
— Виталь, ну ты чего телишься? Ставь пакеты аккуратнее, там торт, — командный голос Ирины, казалось, заполнил собой всю квартиру. — И разувайся сразу, не тащи грязь.
Галина Петровна поморщилась, плотнее натягивая плед до самого подбородка. Ей хотелось исчезнуть, раствориться в старых обоях, стать просто узором на стене.
В комнату заглянула Катя, жуя жвачку.
— О, мам, ты дома? А мы думали, ты на дачу умотала или на рынок. Чего в темноте лежишь, опять давление?
— Голова, — с трудом разлепив губы, шепнула Галина. — Пожалуйста, потише.
— Ясно, опять «умирающий лебедь», — фыркнула дочь, даже не пытаясь изобразить сочувствие. — Ладно, лежи. Мы на кухне посидим, у нас деловой совет. Ирка, мама в ауте, можно не стесняться!
Они вышли, прикрыв дверь, но старый советский замок предательски не щелкнул. Осталась щель — узкая, как лезвие ножа, через которую в комнату потекли чужие голоса.
Галина замерла, стараясь дышать через раз. Сначала слышался звон посуды — Ирина по-хозяйски доставала парадный сервиз, тот самый, с кобальтовой сеткой, который доставали только на Новый год.
— Слушайте, ну этот сервиз давно пора на помойку, — брезгливо заметила невестка. — Или на Авито. За него коллекционеры нормально дадут, я гуглила. Пылесборник, как и вся эта квартира.
— Ира, ну это мамина память, — вяло возразил Виталик, судя по звукам, уже набивая рот печеньем.
— Виталик, память — это фотографии в альбоме, а это — занимаемое место, — отрезала Ирина. — Давай к делу. Мать все равно спит, она после своих таблеток ничего не соображает.
Повисла пауза, заполненная звуком наливаемого чая. Галина Петровна открыла глаза, глядя в потолок. Боль в виске начала отступать, вытесняемая липким, холодным страхом.
— Короче, план такой, — голос Ирины стал жестким и деловитым, как на планерке. — Жить так больше нельзя. Нам с Виталиком нужна детская, я не собираюсь рожать в той конуре, которую мы снимаем. А Кате нужны деньги на машину и закрытие кредитов.
— Да, мне бы миллиона полтора хотя бы, — жадно поддакнула Катя. — Я тогда и ипотеку на студию возьму, и «Мазду» обновлю.
— Вот и я о том же, — продолжила Ирина. — Эта «трешка» в центре стоит бешеных денег. Галине Петровне одной здесь жить нерационально, это просто преступление против семейного бюджета.
— И что ты предлагаешь? — Виталик говорил с набитым ртом, его голос звучал глухо и безвольно.
— Мы отправляем маму на дачу. Насовсем. Дом там крепкий, сруб еще дед ставил, просто нужно немного вложиться. Обошьем сайдингом, кинем дешевый линолеум, поставим конвекторы.
— Ир, там туалет на улице, — робко напомнил сын.
— Купим биотуалет, поставим в сенях, делов-то! — отмахнулась жена. — Ей там лучше будет. Воздух, огород, тишина. Будет кабачки растить. Старикам полезно на земле копаться, они от этого дольше живут.
Галина Петровна медленно сжала край пледа. Её пальцы вцепились в шерстяную ткань так, словно это была единственная опора в рушащемся мире.
— А эту квартиру продавать жалко, — задумчиво протянула Катя. — Место шикарное, потолки высокие. Может, разменяем?
— Никакого размена! — рявкнула Ирина. — Мы сюда переедем. Сделаем перепланировку. Вот эту стену между кухней и гостиной снесем к чертям. Здесь все старьем пропахло, этот паркет скрипучий выкинем, ламинат положим. Книжные шкафы эти огромные — на мусорку, только место жрут.
— Мама книги любит, — пискнул Виталик.
— Мама в планшете почитает, если захочет. Виталь, не будь мямлей! Тебе сын нужен или библиотека?
Галина слышала, как они уже мысленно срывают обои, выбрасывают книги её покойного мужа, продают её любимый сервиз. Они делили не просто квадратные метры. Они заживо делили её жизнь, распиливали её воспоминания, оценивая их в рублях и квадратных метрах.
— А как мы её уговорим? — спросила Катя. — Мама упрется, она городская до мозга костей.
— Хитростью, — голос Ирины стал сладким, как яд. — Начнем завтра. Будем давить на здоровье. Мол, врач сказал — городская экология её убивает. Мигрени эти от шума и газов.
А на даче — благодать. Ну и на жалость надавим. Скажем, что нам жить негде, что внуки должны в просторе расти. Ты же знаешь, у неё комплекс «хорошей матери», она ради детей в лепешку расшибется.
— А если не согласится? — засомневался Виталик.
— Тогда поставим перед фактом, — жестко подытожила Ирина. — Или дача, или дом престарелых. Скажем, что у нас нет денег содержать две квартиры. Сдадим её в пансионат, там уход, кормят, и нам спокойно. А деньги с аренды этой квартиры как раз ипотеку покроют.
В кухне звякнула ложечка о чашку. Этот тонкий, чистый звук прозвучал как гонг, объявляющий начало раунда.
Галина Петровна села на диване. Головная боль исчезла бесследно. Внутри неё, там, где только что были обида и страх, теперь поднималась ледяная, спокойная волна решимости. Она посмотрела на свои руки — они больше не дрожали.
Она встала и подошла к зеркалу. Из отражения на неё смотрела не уставшая пожилая женщина, а хозяйка своей жизни. Она поправила волосы, взяла с полки помаду ярко-вишневого цвета и уверенно накрасила губы. Это был её боевой раскрас.
Галина Петровна распахнула дверь кухни резко, без стука.
Троица за столом вздрогнула, как пойманные с поличным воришки. Виталик поперхнулся чаем, закашлявшись. Ирина застыла с куском торта в руке, роняя крошки на скатерть. Катя испуганно вытаращила глаза.
— Мама? Ты… ты же спала, — пролепетала дочь, пытаясь незаметно прикрыть ногой пакет с логотипом дорогого бутика под столом.
Галина молча прошла к плите. Её движения были плавными и точными, в них не было ни грамма старческой суеты. Она достала турку, насыпала кофе.
— Доброе утро, мои дорогие, — её голос звучал ровно, но в нём звенели металлические нотки. — Или уже день?
— Мам, тебе лучше? — начал было Виталик, вытирая губы салфеткой. — Мы тут просто… чай пьем. Решили тебя не будить.
Галина повернулась к ним, опираясь поясницей о столешницу. Она улыбалась, но глаза оставались холодными.
— Я слышала, как вы меня «не будили». И про дачу слышала, и про биотуалет в сенях. Особенно мне понравился пассаж про снос стен и утилизацию книг. Притворилась спящей и услышала, как дети делят мою квартиру. Я встала, налила кофе и познакомила их со своим новым мужем.
В кухне повисла тишина, такая плотная, что можно было резать ножом.
— С каким… мужем? — переспросила Ирина, её лицо пошло красными пятнами. — Галина Петровна, вы таблетки не перепутали? У вас галлюцинации?
— У меня прозрение, Ирочка, — мягко ответила Галина. — Я долго думала, что я вам обуза. Что я должна помогать, ужиматься, терпеть. А сейчас поняла: я вам ничего не должна. Вы взрослые люди.
— Мам, ну мы же как лучше хотим! — взвизгнула Катя, переходя в атаку. — Тебе правда тяжело одной такую площадь убирать! Это нерационально!
— Мне? Тяжело? — Галина рассмеялась, и этот смех заставил Виталика вжаться в стул. — Нет, милая. Мне было бы тяжело в гнилом доме с сайдингом. А здесь, в моём доме, мне прекрасно. Тем более, я теперь не одна.
— Да хватит бредить! — Ирина вскочила со стула. — Какого мужа? Где он? Под столом прячется?
Галина Петровна спокойно поставила турку на огонь и, не повышая голоса, произнесла:
— Андрей! Выходи, они готовы к знакомству.
Дверь ванной комнаты, которую дети в пылу дележа наследства просто игнорировали, открылась.
На пороге возник мужчина. Он был огромен, как скала. Широкие плечи обтягивала простая тельняшка, на мощных руках виднелись следы машинного масла. В руке он держал разводной ключ, словно скипетр власти.
Это был Андрей Викторович, полковник в отставке. Его лицо с седыми усами и волевым подбородком выражало абсолютное спокойствие человека, который видел вещи пострашнее, чем жадные родственники.
— Здравия желаю, — пророкотал он басом, от которого жалобно звякнули ложечки в стаканах. — Галочка, смеситель я заменил. Тот, немецкий, что тебе нравился. Теперь ни капли мимо.
Он подошел к Галине, положил тяжелую руку ей на плечо и поцеловал в макушку. Нежно, но с правом собственника.
Дети сидели, словно парализованные. Виталик открывал и закрывал рот, напоминая рыбу.
— Это… кто? — выдавила Катя, теряя всю свою наглость.
— Познакомьтесь, — торжественно произнесла Галина Петровна, снимая кофе с огня. — Андрей Викторович. Мой законный супруг. Мы расписались три недели назад. Просто не хотели шумихи, да и вам некогда было, вы же заняты… планированием моего переезда.
Андрей Викторович обвел тяжелым взглядом притихшую компанию.
— Я слышал, тут кто-то стены ломать собрался? — спросил он вежливо, глядя прямо в глаза Ирине. — И паркет дубовый, который еще Галин отец клал, на ламинат менять?
— Мы… это наша семейная квартира… — начала было Ирина, но голос её предательски дрогнул.
— Ошибаетесь, гражданочка, — Андрей перестал улыбаться. — Эта квартира принадлежит Галине Петровне. И теперь это и мой дом. А я, знаете ли, люблю тишину и порядок. И очень не люблю, когда моих близких пытаются выжить из собственного жилья в сарай с биотуалетом.
Он подошел к столу, взял связку ключей, лежавшую перед Виталиком, подбросил её на ладони и спрятал в карман спортивных штанов.
— Кстати, о даче. Раз уж вы так озаботились недвижимостью… Мы с Галей посоветовались и решили подарить её вам. Прямо сейчас.
— Правда? — глаза Кати алчно блеснули.
— Абсолютная правда, — кивнул полковник. — Забирайте. Только учтите, там крыша течет, фундамент повело, и печка дымит. Но вы же молодые, энергичные. Сайдингом обошьете, линолеум кинете — и живи не хочу. Воздух, огурцы… Все как вы мечтали.
— А ключи от этой квартиры, Виталий, я, пожалуй, оставлю у себя, — продолжил Андрей, глядя на пасынка. — Дубликаты вам больше без надобности. В гости — только по звонку. И только если у хозяйки не будет мигрени.
Виталик покраснел так густо, что казалось, у него сейчас пойдет кровь из ушей. Он медленно встал.
— Пошли, — буркнул он жене. — Ир, собирайся.
— Но мы же торт не доели! — возмутилась Ирина, все еще не веря, что её гениальный план рухнул за пять минут.
— Торт оставьте, — великодушно разрешила Галина Петровна, разливая кофе по двум любимым чашкам. — Мы с Андреем отпразднуем начало новой жизни.
— И книги мои не трогайте, — добавила она, когда дети уже толпились в прихожей. — Я их перечитывать планирую. Вслух. Мужу очень нравится Чехов.
Хлопнула входная дверь. Шум в подъезде стих быстро, словно дети бежали вниз по лестнице, забыв про лифт.
В квартире воцарилась тишина. Но это была не та пустая, звенящая тишина одиночества, которая мучила Галину годами. Это была уютная, теплая тишина дома, в котором все на своих местах.
Галина выдохнула и прислонилась к широкой груди мужа.
— Жестко ты с ними, Андрюша. Не слишком?
— Справедливо, Галя. Справедливо, — он обнял её крепче. — Нельзя позволять списывать себя со счетов. Мы с тобой еще повоюем. Кстати, я там в ванной заметил, что плитка у порога отходит. Может, переложим? У меня руки чешутся что-нибудь построить.
Галина улыбнулась, глядя, как солнечный луч пробивается сквозь тучи и падает на старый, потертый, но такой любимый паркет.
— Переложим, — согласилась она. — Только давай сначала кофе попьем. У нас теперь много времени.
Эпилог
Спустя месяц Галина Петровна узнала, что дети действительно взялись за ремонт дачи, поняв, что других вариантов расширения жилплощади не предвидится.
А в её собственной квартире теперь пахло не корвалолом и одиночеством, а свежесваренным кофе и мужским одеколоном, и этот запах был лучшим ароматом на свете, потому что он означал жизнь, которая продолжается по её собственным правилам.
