— Максим, а где машина?
Екатерина стояла посреди полутёмной парковки, держа за руку сонного Дениса. Младшая, Полина, тяжело сопела у неё на плече, уткнувшись лицом в воротник куртки. Водитель такси, выгрузив на асфальт два объёмных чемодана и детский рюкзак с болтающимся на нём брелоком-динозавром, получил расчёт и тут же уехал. Его красные габаритные огни растворились в промозглой осенней мгле, оставив их троих в жёлтом, ненадёжном пятне света от единственного фонаря. Место, где ещё неделю назад стоял их серебристый, пахнущий новой обивкой «кореец», было вызывающе пустым.
— Что значит где? На парковке, конечно, где же ещё, — прозвучал в телефоне бодрый, почти беззаботный голос мужа. Словно она звонила спросить, купил ли он хлеба к ужину.
— Я стою на парковке. На нашем месте. Её здесь нет, — произнесла она, чеканя каждое слово. Воздух был прохладным, пах сырым асфальтом и прелой листвой из соседнего сквера. Денис начал дёргать её за руку, канюча, что хочет домой и устал. Екатерина инстинктивно крепче сжала его маленькую ладошку, не отрывая взгляда от пустого прямоугольника асфальта, на котором темнело старое масляное пятно.
— Может, ты не там смотришь? С другой стороны дома? — в его голосе проскользнула первая фальшивая нотка, попытка выиграть время.
— Максим, не надо делать из меня идиотку. Я стою на нашем месте. Номер семьдесят четыре. Я прожила в этом доме пять лет и прекрасно знаю, где мы паркуемся. Здесь стоит огромный чёрный джип, весь в грязи. Где наша машина?
В трубке на несколько секунд повисла пауза. На заднем плане Екатерина отчётливо услышала приглушённый звук работающего телевизора — какой-то боевик со стрельбой и взрывами. Он был дома. В тепле. В уютном кресле. Пока она с двумя уставшими детьми и тремя сумками стояла на продуваемой ветром улице.
— Ну… может, её эвакуировали? За неправильную парковку? — его предположение прозвучало настолько нелепо, настолько оторвано от реальности, что у неё свело скулы.
— Неправильную парковку? На нашем собственном, оплаченном парковочном месте? Ты в своём уме? Я в последний раз спокойно спрашиваю, где машина?
Она чувствовала, как внутри неё закипает глухое, тяжёлое раздражение. Усталость после шестичасовой поездки в душном поезде от родителей, капризы детей, неподъёмные сумки — всё это смешалось с нарастающей, липкой тревогой. Что-то было не так. Она слишком хорошо знала своего мужа. Он был непревзойдённым мастером уклонения от неприятных разговоров, способным часами ходить вокруг да около, лишь бы не говорить прямо.
— Кать, тут такое дело… В общем, её нет, — выдавил он наконец, и его голос в телефоне стал ниже и как-то отдалённее.
— Что значит «нет»? Её угнали? Ты заявил в полицию? Ты вообще хоть что-то сделал?
— Нет, не угнали… Я… я её продал.
Телефонная трубка стала ледяной в её руке. Воздух вокруг словно сгустился, стал тяжёлым и вязким, мешая дышать. Шум проезжающих по дальнему проспекту машин, который до этого был лишь фоном, вдруг показался ей оглушительным. Денис снова дёрнул её за рукав.
— Мам, я пить хочу. В рюкзачке вода.
Она не ответила ему, не могла. Все её мысли, все чувства были прикованы к одному короткому, немыслимому слову. Продал. Как это — продал? Без неё. Без её ведома. Без единого слова. Их общую машину. Ту, на которую они откладывали каждую копейку, отказывая себе во всём. Ту, за которую только полгода назад с облегчением выплатили последний взнос по кредиту.
— Что ты сказал? — переспросила она шёпотом, который прозвучал как скрежет металла. Она боялась услышать ответ, но знала, что уже услышала его.
— Я говорю, я продал её. Кать, пойми, так надо было. Срочно понадобились деньги. Очень срочно. Я тебе всё объясню, когда ты поднимешься. Не будем же мы по телефону…
— Нет, — отрезала она, и её голос обрёл стальную твёрдость, удивившую её саму. — Ты прямо сейчас уйдёшь от своего телевизора. Ты сейчас же спустишься сюда. Поможешь мне занести детей и вещи. А потом мы поднимемся в нашу квартиру. И ты объяснишь мне, что, чёрт возьми, здесь происходит.
Он спустился через несколько минут. Не в куртке, а в домашней футболке и трениках, словно просто вышел забрать почту. На его лице была застывшая маска виноватого беспокойства, тот самый вид, который Екатерина ненавидела больше всего — вид человека, который уже знает, что натворил, и теперь просто ждёт неизбежной кары. Молча, не глядя ей в глаза, он подхватил два самых тяжёлых чемодана. Она взяла на руки хныкающую Полину, другой рукой сжимая ладонь Дениса, и пошла следом за его ссутулившейся спиной к подъезду.
В лифте они ехали в полном молчании. Зеркальная стена отражала их уродливую картину: он, уставившийся на кнопки этажей, она, с холодным, отстранённым лицом, и двое детей, чувствующих это густое, удушающее напряжение. Даже Денис перестал канючить и просто смотрел то на мать, то на отца. Звук работающего лифта казался оглушительным.
В квартире Максим поставил чемоданы посреди коридора, создав неуклюжую преграду. Екатерина, не говоря ни слова, обошла их, раздела детей, быстро умыла их и отвела в детскую. Включила им на планшете мультики, налила в поильники воды. Она действовала как автомат, чётко и безэмоционально. Каждый её шаг был выверенным движением, оттягивающим момент взрыва. Закончив с детьми, она закрыла дверь в их комнату и вернулась в коридор, где Максим всё так же нелепо топтался у чемоданов.
Она не стала садиться. Просто скрестила руки на груди и посмотрела на него в упор.
— Я жду.
— Кать, ну ты пойми, у меня не было выбора, — начал он тем самым тоном, который она знала наизусть. Тоном человека, пытающегося оправдать предательство высшими целями. — Возникли очень серьёзные проблемы. У мамы.
Екатерина медленно кивнула, её губы сжались в тонкую, белую линию. Она уже всё поняла. Каждая деталь головоломки встала на своё место. Его частые отлучки «помочь маме с компьютером», его нервные разговоры по телефону в другой комнате, его внезапная нехватка денег «до зарплаты».
— У твоей мамы? Серьёзные проблемы? — она произнесла это так тихо, что ему пришлось напрячься, чтобы расслышать. — И эти проблемы стоили ровно столько, сколько стоит наша машина?
— Не совсем… Даже больше, — он наконец поднял на неё глаза, и в них плескалась отчаянная надежда на понимание. — Она… она набрала кредитов. Микрозаймов этих дурацких. Сначала один, чтобы съездить на курорт там какой-то, потом другим перекрывала… В общем, там набежала огромная сумма. Уже коллекторы звонили, угрожали квартиру отобрать. Я не мог этого допустить, Катя! Это же моя мать!
Воздух в коридоре стал ледяным. Каждое его слово было ударом молота по фундаменту их семьи. Она смотрела на него, и видела перед собой не мужа, не отца своих детей, а чужого, слабого человека, который только что ограбил собственную семью.
— Ты продал нашу машину?! Ту самую, на которую мы три года копили?! Чтобы твоя мамочка могла снова поехать на курорт, пока мы с детьми без транспорта?
Она не кричала. Она выплюнула эту фразу, и каждое слово было пропитано ядом. Упоминание курорта было не случайным. Она вспомнила, как свекровь хвасталась подругам по телефону своей будущей поездкой в Турцию, «чтобы нервы подлечить».
— При чём тут курорт? — он дёрнулся, как от пощёчины. — Речь шла о квартире! Она могла остаться на улице! Я продал её быстро, первому же перекупщику, поэтому и цена такая… ниже рынка. Но деньги нужны были срочно. Вчера. Я всё отдал, до копейки.
Он произнёс это с какой-то гордостью. Словно совершил подвиг. Спас мать. И в этот момент Екатерина поняла весь ужас произошедшего. Деньги уже переведены. Машины нет. А они, её семья, её дети, остались ни с чем.
— Ты отдал все деньги? — переспросила она мёртвым голосом. — Все до копейки? А на что Дениса возить на тренировки, через весь город? А как мне с Полиной в поликлинику мотаться, она же у нас из простуд не вылезает? А на работу мне как добираться? Ты об этом подумал хоть на секунду? Или в твоей голове была только твоя мама и её долги, которые она наделала, покупая себе очередные шмотки и путёвки?
— Ты не понимаешь, Катя! Её бы просто выкинули из квартиры! На улицу! — Максим повысил голос, в его глазах появилось отчаяние. Он отчаянно цеплялся за этот образ — беспомощная мать, выброшенная на мороз, — как за единственный спасательный круг в море её ледяного презрения. — Это же моя мать! Я не мог поступить иначе!
— Твоя мать — взрослый, дееспособный человек, который прекрасно понимал, что делает, когда подписывал эти бумаги, — ровным, безжизненным голосом ответила Екатерина. Она не двинулась с места, продолжая стоять в центре коридора, словно статуя. — Она не беспомощный ребёнок, которого обманули мошенники. Она просто хотела жить не по средствам. И ты ей это позволил. За наш счёт. За счёт наших детей.
— Мы бы справились! Ну поездили бы на автобусе пару месяцев! Нашли бы выход! Это временно! — он сделал шаг к ней, протягивая руки, но остановился, наткнувшись на её взгляд.
— «Мы»? — она усмехнулась. Короткий, злой смешок без капли веселья. — «Мы» — это кто? Я и дети? Это я бы таскала Полину с температурой по забитым маршруткам. Это я бы вставала на час раньше, чтобы успеть отвезти Дениса на другой конец города и не опоздать на работу. А ты бы что делал? Продолжал бы «помогать маме»?
— Это несправедливо!
— Несправедливо — это втайне от меня продавать единственное средство передвижения семьи, чтобы покрыть долги своей матери, которая эти долги наделала, чтобы красиво жить! — её голос впервые за весь разговор сорвался на крик, но она тут же взяла себя в руки. — Она прекрасно знала, что у нас кредит, что мы каждую копейку считали. Она знала. И всё равно пришла к тебе, потому что знала, что ты не откажешь. Что ты предашь нас, но не её.
И в этот самый момент, когда напряжение в коридоре, казалось, можно было резать ножом, в кармане его треников пронзительно зазвонил телефон. Максим вздрогнул. Он вытащил мобильный, и на экране высветилась фотография улыбающейся Зои Аркадьевны на фоне каких-то пальм.
В его голове мелькнула совершенно безумная, отчаянная мысль. Он решил, что если Катя сама услышит голос его матери, услышит, как ей плохо, как она раздавлена, то она поймёт. Смягчится. Поверит в серьёзность ситуации.
— Вот, смотри! Это она! Я сейчас включу громкую связь, и ты сама всё услышишь! Услышишь, как ей тяжело!
Не дожидаясь её ответа, он принял вызов и нажал на иконку динамика.
— Алло, мам?
— Максик, наконец-то! Я тебе уже полчаса дозвониться не могу! У тебя всё в порядке? Ты перевёл деньги? А то мне уже из агентства звонят, нужно остаток за путёвку вносить, — раздался из динамика бодрый, капризный голос Зои Аркадьевны. Ни тени отчаяния или благодарности.
Максим побледнел. Он бросил затравленный взгляд на жену. Екатерина стояла неподвижно, её лицо превратилось в каменную маску.
— Мам… да, я перевёл, — прохрипел он в трубку. — Тут Катя рядом… Мы как раз говорим о… ситуации.
— Ой, Катюша приехала? Приветик! — тон свекрови ничуть не изменился. — Ну что вы там обсуждаете? Всё уже позади. Слава богу, у меня такой сын хороший, решил все проблемы. Я так из-за этих долгов изнервничалась, ты не представляешь. Мне теперь просто необходимо отдохнуть. Врач сказал — смена обстановки и положительные эмоции. Так что эта поездка в Турцию сейчас как нельзя кстати. Нужно восстановить нервы после всего пережитого.
Максим судорожно нажал кнопку отбоя, но было поздно. Слова, произнесённые беззаботным голосом, повисли в спертом воздухе коридора. «Восстановить нервы». «Поездка в Турцию». Эти фразы прозвучали как контрольный выстрел.
Екатерина молчала. Она больше не смотрела на него с гневом или обидой. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то далёкое и совершенно чужое. В её глазах не было ненависти. Было только окончательное, бесповоротное понимание. Она смотрела не на предателя. Она смотрела на глупца. На слабого, безвольного человека, которым так легко управлять, дёргая за ниточки сыновнего долга. В этот момент она поняла, что спорить больше не о чем. Вообще.
Тишина, наступившая после отключённого звонка, была гуще и тяжелее любого крика. Она давила на уши, заполняла собой всё пространство коридора, квартиры, всей их жизни. Максим стоял с телефоном в руке, его лицо было пепельно-серым. Он смотрел на Екатерину, и в его глазах метался страх — страх животного, попавшего в капкан, который оно само же и установило.
— Кать, это не то, что ты подумала… Она просто… она не так выразилась…
Но он говорил в пустоту. Екатерина больше на него не смотрела. Она медленно, словно нехотя, развернулась и молча пошла в спальню. Её шаги были ровными и твёрдыми. Не было ни спешки, ни суеты. Максим бросился за ней, его голос срывался на жалкий, умоляющий шёпот.
— Катя, подожди! Пожалуйста, давай поговорим! Мы всё решим! Я поговорю с ней, я всё ей объясню!
Она не ответила. Войдя в спальню, она подошла к шкафу, открыла антресоль и сняла оттуда свой дорожный чемодан. Тот самый, который только что привезла. Она щёлкнула замками и положила его на кровать. Звук этих щелчков прозвучал в тишине квартиры как выстрел.
— Что ты делаешь? Катя, перестань! Мы же можем всё обсудить! — он схватил её за руку. Его пальцы были холодными и липкими.
Она медленно повернула голову и посмотрела на его руку, лежащую на её предплечье. Потом перевела взгляд на его лицо. В её глазах не было ни гнева, ни обиды, ни боли. Там была только пустота. Холодная, выжженная дотла пустыня.
— Убери свою руку, — произнесла она тихо, но с такой силой, что он невольно отдёрнул её, словно обжёгшись. — Обсуждать больше нечего, Максим. Ты всё решил сам. Ты сделал свой выбор ещё неделю назад, когда отдал ключи от нашей машины чужому человеку. А сейчас ты просто озвучил его вслух, — она открыла шкаф и начала методично, без единого лишнего движения, доставать свои вещи и складывать их в чемодан. Джинсы, несколько свитеров, бельё. Не всё подряд, а только самое необходимое.
— Но это же безумие! Куда ты пойдёшь с детьми посреди ночи? — его голос дрогнул. Он наконец начал понимать, что это не истерика. Это приговор.
— Не волнуйся. Я вызову такси и мы поедем к моим родителям. Там нас всегда ждут, — она говорила это, не глядя на него, продолжая своё дело. — А ты останешься здесь. Со своей мамой. Можешь отдать ей детскую, когда она вернётся из Турции. Ей наверняка понадобится много места для сувениров, купленных на наши деньги.
— Прекрати! Это жестоко! — выкрикнул он.
Она остановилась и впервые за всё это время посмотрела ему прямо в глаза.
— Жестоко? Ты хочешь поговорить о жестокости? Жестоко — это украсть у своих детей. Жестоко — это за их спиной решать свои проблемы, проблемы своей инфантильной матери. Жестоко — это смотреть мне в глаза и врать. А то, что я делаю сейчас, — это не жестокость. Это спасение. Я спасаю своих детей от отца, для которого верность безответственной матери важнее благополучия собственной семьи. Я не позволю им расти рядом с человеком, который учит их тому, что предавать самых близких — это нормально.
Закончив фразу, она застегнула молнию на чемодане, прошла мимо него в детскую, где всё ещё тихо играл планшет. Максим слышал её спокойный, ровный голос: «Денис, Полина, солнышки, выключайте мультики. Одевайтесь, мы поедем в гости к бабушке с дедушкой, устроим им сюрприз».
Через десять минут она вывела одетых детей в коридор. Денис и Полина, ничего не понимая, смотрели на отца, который стоял посреди коридора, как вкопанный. Екатерина молча взяла свои чемоданы и детский рюкзак.
— Катя… не надо… прошу тебя… — прошептал он, преграждая ей путь к двери.
Она остановилась в шаге от него.
— Отойди, Максим.
Это не было просьбой. Это был приказ. Он посмотрел в её лицо и увидел там окончательное решение. Он был для неё чужим. Хуже, чем чужим. Он был пустотой, препятствием, которое нужно обойти. И он отступил в сторону.
Она открыла дверь, вывела детей на площадку, выкатила чемоданы. Перед тем как закрыть дверь, она на секунду обернулась.
— Ключи я оставлю в почтовом ящике. Можешь не беспокоиться.
Дверь захлопнулась. Щёлкнул замок. Максим остался один посреди коридора. У его ног стояли два чемодана, с которыми она приехала всего час назад. В квартире пахло дорогой, домом и уютом. Но дома больше не было. Он спас свою мать от потери квартиры. И только что своими руками сжёг дотла свою собственную семью. Без криков, без скандалов, без разбитой посуды. Просто тихо и навсегда…
