— В субботу поедешь к маме, надо ей помочь.
Виктор бросил эту фразу в прихожую вместе с ключами, которые со звоном ударились о маленькую полку для мелочей. Он говорил так, будто сообщал о прогнозе погоды или о том, что купил хлеб — обыденно, между делом, уже расшнуровывая ботинки. Для него это был решённый вопрос, очередной пункт в расписании, где исполнителем по умолчанию числилась его жена.
Яна, сидевшая в гостиной с ноутбуком на коленях, замерла. Она не сразу обернулась. Её пальцы застыли над клавиатурой, прервав составление идеального, драгоценного, выстраданного за всю рабочую неделю плана. В этом плане был поход в новую кофейню с той самой пенкой на капучино, которую так хвалили в отзывах. Было два часа абсолютной тишины с книгой, которую она начала ещё месяц назад. Была неспешная прогулка в одиночестве по осеннему парку, чтобы просто смотреть на деревья и ни о чём не думать. Этот план был её маленьким, личным раем, оазисом в пустыне будней.
И вот теперь этот оазис, ещё даже не наступив, выгорал дотла под одним небрежно брошенным приказом.
Она медленно закрыла крышку ноутбука. Тихий щелчок прозвучал в комнате как выстрел стартового пистолета. Виктор уже прошёл на кухню и открыл холодильник, его широкая спина в офисной рубашке выражала полное спокойствие. Он даже не сомневался в её согласии. Эта уверенность взбесила Яну больше, чем сама просьба.
— Снова? — её голос был ровным, почти безжизненным. Она задала этот вопрос не ему, а скорее пространству, самой себе, пытаясь осознать масштаб катастрофы. Три субботы подряд она провела на их даче, выкорчёвывая сорняки под неодобрительным взглядом свекрови. Перед этим была поездка за какими-то банками на другой конец города. Теперь — новый квест.
— Да, — ответил Виктор, не оборачиваясь. Шум отодвигаемой кастрюли. — Она затеяла генеральную уборку. Окна надо помыть, пока не похолодало окончательно. Сама она не справится.
Яна встала и подошла к дверному проёму кухни. Она прислонилась плечом к косяку, скрестив руки на груди.
— Окна. Понятно. А Лиза что? Её Величество снова перетрудилось на своей нервной работе в архиве, перекладывая бумажки с одной полки на другую?
Виктор наконец повернулся. На его лице было написано лёгкое раздражение, как у человека, которому задают глупые вопросы, отвлекая от важного дела — поиска ужина.
— При чём тут Лиза? Она работает, устаёт. К тому же, ты же знаешь, у неё лапки. Она к такой работе не приучена.
«Лапки». Это слово стало последней каплей. Яна вдруг расхохоталась. Не весело, не истерично, а коротко и зло, будто из неё вырвался сгусток накопленной ярости. Она смотрела на мужа, на его недоумевающее лицо, и видела перед собой не родного человека, а чужого, наглого эксплуататора, который делил всех женщин на два сорта: своих, у которых «лапки», и её — рабочую лошадь с бесконечным запасом сил и терпения.
— Устаёт? — переспросила она, и в её голосе зазвенел металл. — А я, по-твоему, всю неделю в санатории отдыхаю? Я прихожу домой в то же время, что и ты. Я точно так же хочу в свой единственный выходной просто лежать и смотреть в потолок, а не драить чужие окна! Почему её усталость — это весомый аргумент, а моя — пустой звук?
Он нахмурился, чувствуя, что привычный сценарий даёт сбой. Обычно после короткого препирательства она вздыхала и соглашалась. Сейчас она не вздыхала. Она наступала.
— Ян, ну что ты начинаешь? Это же просто помощь. Моя мама, моя семья. Это женское дело, в конце концов. Ты же не хочешь, чтобы я сам поехал окна мыть?
Он сказал это как неопровержимый довод, который должен был немедленно поставить её на место. Но вместо этого он поджёг фитиль. Яна выпрямилась, её взгляд стал жёстким и колючим. Она вдруг поняла, что это конец. Не брака, нет. Конец её молчаливого согласия. Она слишком долго была «хорошей девочкой», удобной невесткой, безотказным приложением к своему мужу. И прямо сейчас, в эту секунду, «хорошая девочка» внутри неё умерла.
— Женское дело? — повторила Яна, и в её голосе прозвучало неподдельное, почти научное любопытство. — Какое интересное определение. То есть, существует некий свод правил, где чётко прописано, что моя спина сделана из более прочного материала, чем спина твоей сестры? Или, может, мои руки не чувствуют едкого запаха средства для мытья окон? Расскажи, я с удовольствием послушаю. Мне всегда была интересна эта ваша семейная мифология.
Виктор смотрел на неё, как на внезапно заговоривший предмет мебели. Его мир, простой и понятный, где существовали «надо» и «должна», дал трещину. Он привык, что Яна может поспорить, повздыхать, но в итоге всегда подчинялась логике его клана. А сейчас она не спорила. Она издевалась.
— Прекрати паясничать, — процедил он, делая шаг к ней. Его лицо из недоумевающего превратилось в хмурое. — Речь идёт о помощи моей матери. Это святое. Мы всегда так жили. Моя жена помогает моей семье. Твоя мать, если ей что-то нужно, тоже может на нас рассчитывать.
— Моя мать, — отчеканила Яна, — ни разу за пять лет не попросила тебя даже лампочку вкрутить. Потому что у неё есть руки и здравый смысл, чтобы не эксплуатировать чужих детей. А твоя «святая» семья почему-то решила, что я — их бесплатный социальный работник. Что ж, видимо, я слишком долго входила в положение. Пора это исправить.
Не говоря больше ни слова, она прошла мимо него в гостиную. Движения её были плавными, отточенными, как у хирурга перед операцией. Виктор остался стоять на кухне, наблюдая за ней с нарастающей тревогой. Он ожидал продолжения скандала, криков, упрёков — всего того, с чем он умел и привык справляться. Но она молчала. Она взяла со столика свой телефон, разблокировала его и, не отрывая взгляда от мужа, нашла в контактах нужный номер.
Виктор понял, что она собирается сделать, за секунду до того, как она поднесла телефон к уху. Его лицо исказилось.
— Не смей, — выдохнул он. — Яна, не смей этого делать.
Она проигнорировала его. В динамике послышались гудки, а потом девичий, чуть капризный голос: «Алло?».
— Алло, Лиза? Привет, это Яна, — её тон был спокойным, почти дружелюбным, и от этого Виктору стало по-настоящему не по себе. Он видел, как за этим спокойствием скрывается что-то твёрдое и неотвратимое. — Звоню по рабочему вопросу, так сказать. Чтобы внести ясность. У вас там на субботу запланирована генеральная уборка. Так вот, я не приеду. Ни в эту субботу, ни в какую-либо другую субботу.
На том конце провода повисла пауза. Яна терпеливо ждала, глядя прямо в глаза мужу, который застыл посреди кухни, превратившись в статую.
— В смысле? — наконец пропищала Лиза. — Мама же на тебя рассчитывала… Витя сказал…
— Витя много чего говорит, — перебила её Яна всё тем же ровным голосом. — А я говорю, что с этой недели обслуживание вашей мамы переходит в зону твоей личной ответственности. Да, твоей. Ручками. Теми самыми, которые «лапки». Будешь мыть окна, полоть грядки, ездить за банками. А твой брат, — она сделала акцент на последнем слове, не сводя с Виктора тяжёлого взгляда, — пусть тебе помогает, раз считает, что это нормально и так положено. Всё, разговор окончен. Было приятно пообщаться.
Она нажала отбой. Щелчок прерванного вызова прозвучал в комнате оглушительно. Яна положила телефон на стол и посмотрела на ошарашенного мужа. Теперь в её глазах не было ни злости, ни иронии. Только холодная, отстранённая констатация факта.
— Ещё хоть раз, — произнесла она медленно и отчётливо, — я услышу про свой долг перед твоей семьёй, и ты будешь выполнять свой супружеский долг где-нибудь в другом месте. У своей мамы, например. У неё большая квартира, место найдётся. И помощник по хозяйству ей, как мы выяснили, очень нужен.
Виктор смотрел на телефон, лежащий на столе, так, словно это была неразорвавшаяся граната с выдернутой чекой. Мир, который ещё десять минут назад был устойчивым и предсказуемым, рухнул. В этом мире были чёткие роли, обязанности и неписаные законы, которые никто не смел нарушать. Главный закон гласил: Яна — ресурс. Надёжный, исполнительный, немного ворчливый, но в конечном итоге безотказный. И вот этот ресурс взбунтовался, объявил о своей независимости и вдобавок нанёс ответный удар по самому уязвимому месту — по его сестре.
— Ты… Ты что наделала? — его голос был тихим, почти шёпотом. Это был не гнев, а растерянность человека, у которого на глазах разобрали несущую стену его дома. — Ты понимаешь, что сейчас будет?
Яна пожала плечами, возвращаясь к своему креслу. Она демонстративно подняла крышку ноутбука, делая вид, что возвращается к своим прерванным планам.
— Понимаю. Сейчас твоя драгоценная сестра позвонит твоей не менее драгоценной маме. Они вдвоём обсудят, какая я ужасная женщина. Потом они начнут звонить тебе. Сначала одна, потом другая. Будут давить на жалость, на совесть, на сыновий долг. Будут требовать, чтобы ты «поставил меня на место». Я ничего не упустила?
Она говорила это так спокойно, будто читала сценарий давно знакомой и скучной пьесы. Именно эта осведомлённость и вывела Виктора из ступора. Его растерянность сменилась глухим, нарастающим раздражением. Он не привык, чтобы его так легко просчитывали.
Не успел он подобрать слова для ответа, как его телефон на кухонном столе пронзительно заверещал. Мелодия, стандартная и безликая, разрезала плотную тишину, как скальпель. На экране высветилось «Лизочка». Виктор бросил на Яну испепеляющий взгляд и, резко развернувшись, схватил телефон.
— Да, Лиз. Успокойся, я слышу, — он начал ходить по кухне, как тигр в клетке. — Я поговорю с ней… Нет, она не это имела в виду… Лиза, прекрати визжать! Дай мне разобраться!
Яна слышала обрывки фраз, доносившихся из динамика — тонкие, жалобные вопли сестры мужа. Она не вслушивалась. Она знала всё наперёд. Каждое слово, каждый упрёк. Она сидела абсолютно неподвижно, глядя в тёмный экран ноутбука, и чувствовала, как внутри неё крепнет что-то холодное и твёрдое, как стальной стержень. Терпение кончилось, и на его месте образовалась пустота, заполненная ледяным безразличием к тому, что сейчас происходило на его кухне.
Разговор длился минут пять. Пять минут унизительного для Виктора блеяния, оправданий и обещаний «всё уладить». Наконец он сбросил вызов и с силой положил телефон на стол. Он тяжело дышал.
— Вот. Довольна? Она в шоке. Говорит, ты её унизила.
— Я констатировала факт, — не оборачиваясь, ответила Яна. — Её мать — её забота. Это просто и логично. Всё остальное — лирика для бедных.
В этот момент телефон зазвонил снова. На этот раз на экране было «Мама». Виктор посмотрел на Яну с выражением мученика, идущего на эшафот, и нажал на приём. Он вышел с телефоном в коридор, видимо, полагая, что этот разговор требует большей приватности.
Этот звонок был другим. Яна не слышала криков. Она видела, как меняется поза её мужа. Его спина выпрямилась, плечи напряглись. Он говорил тише, почтительно, вставляя короткие реплики: «Да, мама… Я понимаю… Конечно… Ты права… Я сделаю, как ты скажешь». Этот разговор был не про эмоции. Это была идеологическая обработка. Инструктаж. Мобилизация.
Когда он вернулся в комнату, это был уже другой человек. Растерянность и раздражение исчезли. На их месте была жёсткая, холодная уверенность в своей правоте. Он больше не был мужем, пытающимся помирить жену и сестру. Он был солдатом своей семьи, получившим приказ.
— Значит так, — начал он, останавливаясь посреди комнаты. — Мама считает, что твоё поведение — это прямое оскорбление в её адрес. Она говорит, что принимала тебя как дочь, а ты отплатила ей чёрной неблагодарностью. Лиза теперь из-за тебя сидит с давлением, головной болью и рыдает. Ты подорвала здоровье двух самых близких мне людей. И ты должна извиниться. Позвонить им. Обоим. И сказать, что была неправа. А в субботу, как и планировалось, поедешь и поможешь.
Он говорил это не своими словами. Это был чужой, заученный текст. Ретранслятор чужой воли.
Яна медленно повернула голову и посмотрела на него. По-настоящему посмотрела, будто видела впервые. И то, что она увидела, ей не понравилось. Она увидела не мужчину, не партнёра, а слабовольное существо, марионетку, которую так легко перепрограммировать двумя телефонными звонками.
— Нет, — сказала она. Тихо, но абсолютно твёрдо.
— Что «нет»? — не понял он.
— Нет. Я не буду ни перед кем извиняться. И я никуда не поеду. Передай своему семейному совету, что их коллективное мнение меня не интересует. Этот дом — моя территория. И правила здесь устанавливаю я. А если им так нужен помощник по хозяйству, пусть наймут профессионала. Или пусть их сын и брат наконец вспомнит о своём долге и поработает руками, а не языком, который обещает постоянно за меня выполнять поручения его семейства.
Субботнее утро не принесло облегчения. Оно было пропитано густым, невысказанным напряжением. Виктор с самого утра ходил по квартире тенью, демонстративно не замечая Яну. Он пил кофе, стоя у окна, и его спина была красноречивее любых слов. Это была спина обиженного, непонятого человека, который ждал капитуляции. Яна же, наоборот, ощущала странное, почти эйфорическое спокойствие. Решение было принято, мосты сожжены. Она сидела за столом с чашкой чая и медленно листала журнал, наслаждаясь тишиной и запахом свежей полиграфии. Впервые за долгое время она не чувствовала себя виноватой за то, что просто существует в своём собственном доме в свой собственный выходной.
Резкий, требовательный звонок в дверь заставил их обоих вздрогнуть. Он прозвучал не как гостевой, а как сигнал тревоги. Виктор посмотрел на Яну. В его взгляде читалась смесь злорадства и паники. Он знал, кто это. Не говоря ни слова, он пошёл открывать.
На пороге стояли они. Мать, Галина Ивановна, и Лиза. Мать — прямая, как аршин, в строгом пальто, с лицом судьи, пришедшего зачитать приговор. Лиза — бледная, с тщательно нарисованными кругами под глазами, куталась в объёмный шарф, изображая жертву северного ветра и нечеловеческих страданий. Они вошли в квартиру не как гости, а как ревизионная комиссия. Без приветствий, без улыбок.
— Мы приехали поговорить, — произнесла Галина Ивановна, снимая перчатки. Её голос был ровным и холодным, как декабрьский асфальт. Она обращалась вроде бы к Яне, но смотрела куда-то сквозь неё. — Нужно это прекращать.
Лиза шмыгнула носом и присела на краешек дивана, всем своим видом демонстрируя хрупкость и душевную травму. Виктор встал рядом с матерью, формируя единый фронт. Трое против одной.
Яна не встала. Она отложила журнал, сделала глоток чая и спокойно посмотрела на них.
— Прекращать что? Мой законный выходной? Не переживайте, я только начала.
— Не язви, — вмешался Виктор. — Мама права. Ты вчера повела себя недопустимо. Ты оскорбила мою сестру.
— Я предложила ей заняться своими прямыми обязанностями, — уточнила Яна. — Это разные вещи. Оскорбление — это когда взрослую, работающую женщину годами используют в качестве бесплатной домработницы, прикрываясь словами о семье.
— В семье принято помогать! — голос Галины Ивановны набрал силу. Она сделала шаг вперёд. — Я тебя приняла в этот дом, в нашу семью! Я учила тебя, как правильно вести хозяйство, потому что твоя мать, видимо, не научила! Я делилась с тобой всем! А ты? Ты решила, что можешь теперь диктовать нам свои условия?
Обвинения посыпались со всех сторон. Лиза пискляво вставляла что-то про своё подорванное здоровье. Виктор басом вторил матери про неблагодарность и эгоизм. Они говорили все вместе, перебивая друг друга, создавая плотный, удушающий кокон из упрёков. Они не пытались договориться. Они пытались задавить, сломать, втоптать её в ковёр, заставить почувствовать себя ничтожной и виноватой.
И в какой-то момент Яна просто перестала их слушать. Она смотрела на их искажённые гневом лица, на этот семейный подряд, пришедший в её дом, чтобы устроить показательную порку, и чувствовала, как последняя капля тепла к этим людям испаряется без следа. Она встала, повернулась к мужу. Медленно, так, что все трое разом замолчали, ожидая от неё слёз или мольбы о прощении.
— Вот пусть твоя сестра и помогает твоей матери, раз это женское дело! Хватит постоянно меня заставлять ездить к ней и вычищать всю квартиру! Я вам всем тут не служанка из сериала!
Она обвела их тяжёлым, презрительным взглядом.
— Этот цирк окончен.
Не говоря больше ни слова, она развернулась и ушла в спальню. Они застыли в прихожей, ошеломлённые такой наглостью. Наверное, они ждали, что она закроется там и будет плакать. Но через минуту Яна вышла обратно. В руках у неё была спортивная сумка Виктора.
Спокойно, методично, под их изумлёнными взглядами, она подошла к шкафу в прихожей. Открыла его, достала куртку мужа, его ботинки. Потом прошла на кухню, взяла со стола его телефон и ключи. Вернулась в спальню, через полминуты вышла, бросив в сумку его ноутбук. Затем она открыла дверь квартиры настежь.
Она поставила сумку на коврик в подъезде. Рядом аккуратно положила куртку и поставила ботинки.
— Что ты делаешь? — наконец выдавил из себя Виктор. Яна посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ничего, кроме пустоты.
— Ты солдат своей семьи. Твоё место там, в штабе, — она кивнула на его мать и сестру. — Тебе только что объяснили, в чём заключается твой долг. Иди. Иди и выполняй его. Можешь лично помыть маме окна. Или прополоть грядки. Или просто подержать за руку свою сестру, у которой от моих слов давление подскочило. Ваше семейное гнездо ждёт тебя.
Она сделала шаг назад в квартиру. Галина Ивановна, Лиза и Виктор стояли на пороге, глядя то на неё, то на сумку. Они ещё не осознали до конца, что произошло. Это было не по правилам. Этого не было в сценарии.
Яна взялась за ручку двери.
— Всего хорошего, — сказала она и закрыла дверь. Не хлопнула. Просто закрыла, отсекая их от своей жизни. Щелчок замка прозвучал как точка в конце очень длинного и очень утомительного предложения…
