— Всё, сынок! Хватит! Больше ты тут за даром жить не будешь! Или устраивайся на работу и плати за квартиру и продукты, или проваливай из нашей с отцом квартиры! Мы с отцом не будем тебя дальше содержать!
Сергей лениво повернул голову. Мать, Галина Петровна, стояла в дверном проёме его комнаты, перекрыв собой выход. Её руки были скрещены на груди поверх старого домашнего халата, а лицо, обычно мягкое и усталое, сейчас напоминало маску из серого, затвердевшего воска. Он оторвал взгляд от мельтешащих на экране телевизора фигур какого-то дурацкого ток-шоу и смерил её взглядом, в котором смешались раздражение и снисходительность. Он ждал привычного вопроса про обед, а получил это.
— Мам, ты чего? Какие работы? Кризис на дворе, не слышала? — он усмехнулся, намеренно растягивая слова, и снова уставился в экран, демонстрируя, что разговор окончен.
Но Галина Петровна не сдвинулась с места. Она сделала шаг в комнату, и её стоптанные тапочки прошаркали по линолеуму с неприятным, режущим слух звуком.
— Кризис у тебя в голове, Сергей. И на этом вот диване, — она ткнула пальцем в сторону продавленного ложа, которое служило ему одновременно кроватью, рабочим местом и обеденным столом. — Отец твой после ночной смены в такси спит без задних ног, чтобы твой рот прокормить, а ты на диване бока отлёживаешь. Тридцать пять лет мужику, стыдобища.
Из глубины квартиры послышалось шарканье, и в комнату, щурясь от света, вошёл отец. Николай был в той же одежде, в которой приехал со смены — потёртая синяя рубашка, тёмные брюки. От него пахло машинным маслом, дешёвыми сигаретами и глубокой, многолетней усталостью. Он прошёл к окну, постоял спиной ко всем, глядя на серые панельные дома напротив, и произнёс глухим, прокуренным голосом:
— Мать права. Мы своё отпахали. Я на этой баранке последние жилы рву не для того, чтобы здоровый лоб до пенсии на своей шее везти. Нам уже не по силам тебя тянуть.
Только теперь до Сергея начало доходить, что это не очередной минутный выпад матери. Это было что-то новое, согласованное. Он сел на диване, пружины протестующе скрипнули под его грузным телом. Лицо его, расслабленное и одутловатое от безделья, исказилось обидой, такой искренней и детской, что это выглядело нелепо.
— То есть вы меня, родного сына, на улицу выгоняете? Да я вам кто после этого?
Он ждал, что они дрогнут, что мать всплеснёт руками, а отец пробурчит что-то примирительное. Но ничего не произошло. Николай медленно повернулся. Его глаза, выцветшие и окружённые сеткой морщин, смотрели на сына прямо и жёстко, без капли жалости.
— Ты нам — взрослый мужик, который сел на шею старикам, — отрезал он. — Вон, Колька из третьего подъезда, твой ровесник, двоих детей поднимает, ипотеку платит. А ты что?
Отец подошёл ближе, и Сергей инстинктивно вжал голову в плечи.
— Так что слушай сюда. Завтра. Либо несёшь нам деньги на свою долю за еду и коммуналку, либо кладёшь ключи на стол. И это не обсуждается. Мы тебя вырастили, выучили. Дальше сам.
Николай развернулся и, не глядя больше на сына, вышел из комнаты. Галина Петровна молча последовала за ним. Через секунду на кухне звякнул чайник и зажглась газовая конфорка. Они просто продолжили жить своей жизнью, будто только что не вынесли приговор собственному ребёнку. Сергей остался один в оглушительном шуме работающего телевизора, который теперь казался издевательским. Он смотрел на пустой дверной проём и чувствовал, как внутри закипает холодная, бессильная ярость. «Ничего, — подумал он, — остынут. Куда они денутся».
Утро следующего дня ничем не отличалось от сотен предыдущих. Сергей проснулся далеко за полдень от запаха жареной картошки, доносившегося с кухни. Он потянулся, с хрустом разминая затёкшие суставы, и шлёпнул босыми ногами по полу. Вчерашний разговор он уже списал на очередной материнский психоз, усиленный отцовской усталостью. Проголодались, накричались, а к утру всё вернётся на круги своя. Куда они денутся? Он был в этом абсолютно уверен.
Он вошёл на кухню, щурясь от дневного света, и привычно сел за стол, ожидая, что перед ним сейчас появится тарелка. Галина Петровна стояла у раковины спиной к нему и мыла посуду. Всего две тарелки, две вилки, две кружки. Отец уже ушёл на смену.
— А мне? — спросил Сергей, когда понял, что для него ничего не готовится.
Мать, не поворачиваясь, выключила воду. Повесила полотенце на крючок. Её движения были медленными, почти ритуальными.
— Я приготовила на нас с отцом, — ровным голосом ответила она, продолжая протирать столешницу. — Он перед работой поел.
Сергей хмыкнул, не веря своим ушам. Он встал и рывком открыл дверцу холодильника. На полке стояла сковорода, прикрытая тарелкой. Он потянулся к ней, но Галина Петровна обошла стол и встала рядом, преграждая ему путь. Не телом, а просто своим присутствием.
— Это на ужин. На наши деньги куплено, Сергей.
Её спокойствие бесило куда больше, чем крики. В нём не было эмоций, только холодная, выверенная констатация. Он захлопнул холодильник с такой силой, что на полке зазвенели банки.
— Вы что, серьёзно? Пенсию решили сэкономить? — язвительно бросил он. — Или на похороны себе копите?
Галина Петровна взяла со стола свою пустую кружку и молча поставила её в сушилку. Она не удостоила его ответом, будто он был не её сыном, а шумным соседом за стенкой, на которого нет смысла обращать внимание. Это игнорирование было невыносимым. Он привык быть центром их маленькой вселенной — раздражающим, ленивым, но центром. А теперь его будто вычеркнули из уравнения.
Весь день он провёл в своей комнате, демонстративно громко включая музыку и ожидая, что они придут и начнут ругаться. Но никто не пришёл. К вечеру голод стал нестерпимым. В квартире снова запахло едой — тушёным мясом и гречкой. Запах сводил с ума. Он дождался, когда родители сели ужинать в большой комнате перед телевизором, и на цыпочках прокрался на кухню. На плите стояла большая кастрюля. Его кастрюля. Его еда. Он схватил половник, собираясь быстро наложить себе полную тарелку и скрыться в своей берлоге.
В тот момент, когда он занёс половник над кастрюлей, чья-то тяжёлая рука легла на его запястье. Он вздрогнул и обернулся. Отец стоял позади него. Он не прибежал, не закричал. Он просто бесшумно подошёл и остановил его. Его рука была твёрдой, как стальной обруч. Это была рука человека, который всю жизнь крутил гайки и держал в руках руль, а не компьютерную мышь.
Николай ничего не сказал. Он просто смотрел на сына. Его взгляд был тяжёлым, как кусок чугуна, и в нём не было ни гнева, ни злости. Только глухая, непробиваемая решимость. Он не сжимал руку Сергея сильнее, но и не ослаблял хватку. Он просто держал. И в этом простом действии было больше угрозы и окончательности, чем в любых словах. Сергей попытался выдернуть руку, но хватка была мёртвой. Противостояние длилось несколько секунд. Затем Сергей, чувствуя, как по его спине течёт холодный пот, медленно опустил половник на плиту. Николай разжал пальцы, так же молча развернулся и ушёл обратно в комнату, где мать, не проронившая ни слова, продолжала смотреть свой сериал. Битва за еду была проиграна. А вместе с ней — и уверенность в том, что всё это просто дурной спектакль.
— Мам, может, хватит этого? Давай поговорим.
Сергей стоял на пороге большой комнаты, где Галина Петровна, устроившись в продавленном кресле, смотрела свой вечерний сериал. Голод, который грыз его изнутри уже вторые сутки, сделал его ум ясным и злым. Тактика игнорирования провалилась с треском. Он понял, что они не отступят, их молчаливое упрямство было твёрже стали. Значит, нужно было действовать иначе. Разбить их монолитный союз, найти трещину. И этой трещиной всегда была мать.
Она не повернула головы. На экране заплаканная героиня что-то кричала в лицо холёному мужчине. Галина Петровна следила за ними с полным погружением, будто решалась её собственная судьба, а не судьба вымышленных персонажей.
— Это же отец тебя настроил, я же вижу, — продолжил Сергей, входя в комнату и садясь на край дивана. Он старался, чтобы его голос звучал вкрадчиво, по-сыновьи. — Он всегда был тяжёлым человеком. Вечно недовольный. Но ты-то… Мы же всегда с тобой понимали друг друга.
Мать не ответила. Её взгляд был прикован к экрану. Она лишь слегка качнула головой, то ли соглашаясь с репликой героя, то ли отгоняя слова сына, как назойливую муху.
— Я же твой сын, единственный, — он подался вперёд, почти зашептал. — Кому вы всё это оставите? Эту квартиру, эти ковры? Чужим людям? Я же кровь ваша.
В этот момент героиня на экране дала мужчине пощёчину. Галина Петровна цокнула языком.
— Вот дура-то… — пробормотала она себе под нос, полностью поглощённая сюжетом. Затем, не отрывая глаз от телевизора, бросила через плечо: — Решение было общее, Сергей. И окончательное.
Провал. Стена была глухой. Он встал и вышел из комнаты, чувствуя, как внутри всё закипает от унижения. План Б. Отец. С ним нужно было по-другому. По-мужски.
Он нашёл Николая на балконе. Тот сидел на старом табурете и методично чистил какой-то инструмент из своего таксопарковского набора, протирая каждую деталь промасленной тряпкой. Воздух был пропитан запахом бензина и холодного табачного дыма.
— Бать, — начал Сергей, прислонившись к дверному косяку. — Ну ты же мужик, ты же понимаешь. У матери опять заскок. Ну бывает с ними. Что мы, из-за этого теперь воевать будем?
Николай не поднял головы. Его пальцы, узловатые и сильные, с въевшейся в кожу грязью, уверенно двигались, разбирая и собирая какой-то механизм. Он действовал так, словно рядом никого не было.
— Я жену поддерживаю, — негромко, но отчётливо произнёс он, щёлкнув деталью. — Во всём.
— Да в чём поддерживать-то? — взорвался Сергей, теряя остатки самообладания. — В том, что она решила родного сына из дома выжить? Это же бред! Вы что, всерьёз думаете, что я куда-то пойду? Да вы просто зажали квартиру! Всю жизнь на неё горбатились, а теперь трясётесь, как бы я лишний кусок не съел! Жадность вас обуяла на старости лет!
Николай медленно положил инструмент на подоконник. Вытер руки о тряпку. Потом встал и, не глядя на сына, прошёл мимо него в коридор. Сергей, решив, что его слова наконец-то пробили отцовскую броню, последовал за ним, готовый развить атаку. Но Николай подошёл не к нему. Он открыл дверцу встроенного шкафа, порылся на верхней полке и достал небольшую картонную коробку.
Не говоря ни слова, он вынул из коробки блестящую личинку нового замка и отвёртку. Затем подошёл к двери в их с Галиной спальню и спокойно, с деловитостью слесаря, выкрутил старый винт. Старая личинка со щелчком выпала ему в ладонь. Он бросил её в коробку и так же методично вставил новую. Поворот отвёртки. Ещё один. Затем он вставил в замок новый ключ, повернул его раз, другой. Механизм сработал безупречно.
Всё это время Сергей стоял и молча смотрел. Это действие, выполненное в полной тишине, было страшнее любой ругани. Это было не просто предупреждение. Это была демаркация границы. Чёткое, физическое разделение территории на «свою» и «чужую». И он только что воочию увидел, как его окончательно и бесповоротно выставили на чужую сторону.
Прошло ещё три дня. Три дня глухой, вязкой войны, которую Сергей вёл с упорством обречённого. Он решил, что если его не хотят кормить, он сделает их жизнь невыносимой. Из его комнаты с утра до поздней ночи глухо бухала музыка, от которой вибрировал пол в коридоре и дребезжали стёкла в серванте. На кухонном столе выросла башня из грязных тарелок, кружек и засохших корок хлеба, которые он где-то раздобыл — его личная баррикада. В туалете он демонстративно не смывал за собой, оставляя после себя удушливый запах. Он хотел их спровоцировать, вытащить на открытый скандал, заставить кричать, потому что в крике он был силён, а их молчание его убивало.
Но они не кричали. Они просто терпели. Отец, приходя со смены, молча чистил свои рабочие ботинки в коридоре, обходя оставленный сыном мусор. Мать, поджав губы, обходила его тарелки на столе, готовя еду на крошечном свободном пятачке. Они двигались по квартире, как два призрака, существуя в параллельной реальности, в которой Сергея и его хаоса просто не было. Они ждали. И это ожидание было плотным, как туман перед грозой.
В четверг вечером, ближе к полуночи, Сергей вернулся домой. Он провёл день, слоняясь по городу, и был голодным и злым. Открыв дверь своим ключом, он шагнул в полумрак коридора и замер. Прямо у порога стояла его старая спортивная сумка, выцветшая, с потрескавшейся надписью «Динамо». Он помнил её с института. Сумка была набита не до отказа, но выглядела увесистой.
Из большой комнаты вышел отец. Он был одет не по-домашнему, в те же брюки и рубашку, в которых ездил на работу. За его спиной, в дверном проёме, застыла мать. Её лицо было непроницаемым, как у каменного изваяния. Она просто смотрела.
— Это что ещё за представление? — хрипло спросил Сергей, кивнув на сумку.
— Это твои вещи, — спокойно ответил Николай. — Что смогли найти чистого. Зубная щётка, полотенце, пара футболок. На первое время.
Сергей рассмеялся. Смех получился коротким и уродливым.
— Вы совсем с ума сошли, старики? Выгоняете меня? Ночью? Куда я пойду?
— Это уже не наша забота, Сергей, — голос отца был ровным, без единой нотки эмоции. Он не злился, не торжествовал. Он просто констатировал факт. — Ты взрослый человек. Сам решишь.
— Да я из своей квартиры никуда не уйду! — взвизгнул Сергей, делая шаг вперёд. — Это и моя квартира! Я ваш наследник, единственный! Пожалеете ещё, когда сдохнете в одиночестве, стакан воды некому будет подать!
Николай сделал едва заметное движение, и в его руке оказались ключи Сергея, которые тот по привычке оставил в замке с внутренней стороны.
— Наследство — это то, что остаётся после смерти, — отрезал отец. — А мы с матерью ещё собираемся пожить. Для себя. Без тебя.
Он протянул руку, но не для того, чтобы отдать ключи, а ладонью вверх, требуя связку Сергея.
— Ключи.
— Пошёл ты! — выплюнул Сергей.
Николай не стал спорить. Он сделал короткое, выверенное движение. Одной рукой перехватил запястье сына, а другой просто вынул из кармана его куртки связку ключей. Это было сделано так быстро и обыденно, что Сергей даже не успел среагировать. Затем отец открыл входную дверь, выставил сумку за порог и повернулся к сыну. В его глазах не было ничего, кроме усталой пустоты.
— Уходи, Сергей.
— Я вас прокляну! Вы ещё приползёте ко мне, будете в ногах валяться! — закричал Сергей, но в его голосе уже слышалась паника.
— Не приползём, — тихо сказала сзади Галина Петровна. Это были её первые слова за весь вечер.
Николай не стал его толкать. Он просто стоял и ждал. И это ожидание было страшнее любого насилия. Сергей, видя перед собой два каменных лица, понял, что это конец. Окончательный. Он с ненавистью посмотрел на отца, потом на мать, выдохнул проклятие и шагнул за порог.
Дверь за его спиной тут же закрылась. Щёлкнул один замок. Потом с тяжёлым скрежетом повернулся ключ во втором. В квартире не повисла тишина. С кухни доносилось мерное гудение старого холодильника, а из большой комнаты — приглушённый звук работающего телевизора. Галина Петровна развернулась и пошла к креслу, смотреть свой сериал. Николай прошёл на кухню, поставил чайник. Их жизнь продолжалась. Просто в ней стало на одного человека меньше…
