— Ты чего такая сегодня? — Паша посмотрел на жену поверх нарезанного хлеба.
Ольга вздохнула и кивнула на чайник. Он только что закипел.
— Была у Галины Ивановны в соседнем доме. Помогла картошку донести. Помнишь, я тебе рассказывала про неё? Такая аккуратная, с авоськой. К нам в магазин раньше часто заходила за творогом.
— Ну да… Вспомнил. Видел её пару раз, — он пожал плечами, не отрываясь от дела.
Мила сидела за столом, уткнувшись в тетрадь. Подчёркивала что-то розовой ручкой, язык выглядывал из уголка рта.
— Она… тогда, ещё в магазине, как-то подошла — говорит, не с кем ей толком и словом перемолвиться. Потом стала задерживаться. Сидели у прилавка, разговаривали.
Я ж тогда одна на смене оставалась. Всё как-то по душам… — Ольга присела рядом с дочкой, поправила ей свитер на плече. — Один раз так и сказала: «Ты только не бросай меня». Как-то… слишком по-настоящему это прозвучало.
Паша кивнул, глядя, как Мила достаёт цветные стикеры.
— Людям одиноко. Особенно в возрасте.
— Да не просто одиноко. Как будто у неё в жизни вообще никого не осталось.
Он ничего не ответил, только налил чай в кружки и поставил перед ними.
Через неделю Ольга выносила мусор, торопливо шла к мусорному контейнеру. На ходу подвязала волосы, накинула куртку.
— Олечка! — позвала тонким голосом с лавочки у подъезда Галина Ивановна. — Ты как раз вовремя.
Ольга остановилась, прищурилась от солнца.
— Что-то случилось?
— Голова… закружилась малость. Посиди рядом. — Она похлопала по скамейке.
Ольга присела. У бабушки дрожали пальцы, а глаза были прозрачные, как у ребёнка.
— Минералки вам принести? Сейчас сбегаю.
— Не надо, милая. Просто посиди чуть-чуть. Ты ведь… добрая. Я никому так не доверяю.
Ольга сжала её руку, ничего не говоря. Ветер срывал с деревьев последние листья.
Вечером Паша крутил отвёртку. Лампа на кухне мигала — добирались до неё с весны.
Мила рассовывала в рюкзак учебники, тяжело вздыхая на каждом.
— Я сегодня опять зашла к Галине Ивановне, — Ольга откинулась на стул, потёрла виски. — Ей всё хуже. Давление скачет, руки дрожат. Просит, чтобы я не бросала. Сама сказала.
Паша вытянул руку с лампочкой, ввинчивая её.
— Мы, вроде как, и не собирались.
— Да, просто… Знаешь, как-то привыкла уже к ней.
Он сел, вытер руки.
— А семья у неё где?
— Сыновья давно уехали. Один — в Сочи, второй — в Евпатории. Дочка… в Турции где-то. Не звонит. Ни письма, ни открытки.
— Странно. Бросили её, что ли?
— Ну да, как-то так.
— Если хочешь ухаживать — ухаживай. Только не переусердствуй. У нас и так забот хватает.
Ольга кивнула. Но лицо её оставалось напряжённым.
Рано утром Ольга натягивала Миле куртку, уговаривая ту заплести волосы.
— Быстрее, опоздаем! — Она подгоняла дочь, когда зазвонил телефон.
— Олечка, извини, если отвлекаю… давление что-то… всё кружится… можешь ко мне заглянуть?.. — голос был слабый, едва слышный.
Она замерла, потом резко повернулась к дочери:
— Паша, ты Милу сам в школу отведёшь? Я… к Галине Ивановне. Срочно.
— Ты серьёзно? Я только штаны натянул.
— Пожалуйста. Там что-то не так.
Ольга выскочила из квартиры, не успев толком обуться. Накинув куртку на футболку, неслась по ступеням. У Галины Ивановны дверь была приоткрыта.
— Галина Ивановна?
На диване — серая, вялая, та едва приподняла веки.
— Сейчас… я вызову скорую, не волнуйтесь. Всё хорошо.
Ольга позвонила, нашла пульс, укрыла бабушку пледом. Протёрла ей лоб влажной салфеткой. Всё время шептала что-то успокаивающее.
На следующий день Ольга снова пришла — проверить, как бабушка. Та встретила её в халате, на пороге, с поникшими плечами. Они посидели на кухне, пили чай, разговаривали. Галина Ивановна вспоминала молодость, жаловалась на здоровье, спрашивала про Милу. Ольга слушала, кивала, отвечала коротко, тепло. Потом встала, потянулась за сумкой и сказала, что ей пора домой.
— Олечка, возьми… — она протянула смятый конверт с купюрами. — Я знаю, тебе тяжело. И съёмная квартира, и дочка, и работа…
— Галина Ивановна, ну перестаньте. Я же не за деньги прихожу.
— Не обижай старую. Мне спокойнее так. Ты тратишь на меня время. Мои дети меня давно вычеркнули. А ты мне… как родная. Душа болит за тебя.
Ольга не сразу взяла деньги. Неловко убрала их в сумку, чтобы не обидеть.
На следующий день — снова звонок.
— Оля, милая, будь добра приди, вынеси мусор. У меня всё плывёт перед глазами. Давление опять шалит.
Ольга пришла к вечеру. На кухне пахло сушками.
— Хорошо, что вы рядом живёте, — сказала бабушка, ставя чайник. — Я бы одна не справилась.
Галина Ивановна подлила себе чаю, вздохнула и, помедлив, сказала:
— Олечка… у меня одно дело накопилось. Мне бы в центр, в одно место. Сама я боюсь туда ехать, вот так не дай бог голова закружится. Не поможешь съездить, когда у тебя окошко появится?
Ольга поставила чашку на блюдце, чуть наклонилась вперёд:
— Конечно, помогу. Только у меня сейчас три смены подряд, но потом — обязательно съездим. Вы только скажите заранее.
Галина Ивановна кивнула с облегчением:
— Спасибо тебе, Олечка. Ты отзывчивая. Удивительно — в наше время, такая доброта…
Ольга смущённо улыбнулась, смотря, как бабушка аккуратно расставляет чашки. Потом встала, надела куртку и сказала, что пора домой. Галина Ивановна проводила её до двери, пожелала доброй ночи. На прощание задержала руку на её запястье и тихо добавила: «Спасибо тебе, Олечка».
Прошла неделя. Они сидели рядом в автобусе — Галина Ивановна держала на коленях сумку и папку.
— К нотариусу надо, Олечка, — сказала она негромко. — Старая я уже. Всё оформить хочу.
— Что именно? — Ольга нахмурилась.
— Потом узнаешь. Всё будет понятно.
Через полчаса Галина Ивановна вышла от нотариуса. Шарф сбился, волосы выбились из-под платка. Но глаза светились покоем.
— Теперь я спокойна, — сказала она тихо.
Ольга хотела задать вопрос, но сдержалась.
Вечером, за ужином, Паша закручивал лампу на кухне.
— Сегодня опять ездила с Галиной Ивановной.
— Куда на этот раз?
— К нотариусу. Она не сказала зачем. Только выдохнула — теперь спокойна. А потом снова сунула мне деньги. Я не хотела брать… Но она так обиделась бы.
Паша нахмурился.
— Странная она, конечно. Добрая, но странная.
Ольга молча убрала посуду.
Прошёл месяц. За это время Ольга не раз вспоминала тот вечер, когда Галина Ивановна выдохнула: «Теперь я спокойна». Слова не давали ей покоя, но будни затянули: работа, уроки с Милой, редкие тихие вечера с Пашей. В одну из суббот выдалось утро без спешки.
Ольга была в халате, волосы не заплетены. На столе — чай, ломтики сыра, разрезанная булочка. Лена, подруга детства, пришла в гости. Они смеялись, делились новостями. Паша возился с плитой, Мила рисовала. Только Ольга села за стол, как в сумке резко звякнул телефон.
Она достала его, глядя на экран: «Галина Ивановна». Сразу же ответила, не дожидаясь второго гудка.
— Олечка… плохо мне. Очень плохо. Приди, пожалуйста… без тебя не справлюсь, — голос Галины Ивановны был глухим, прерывистым. Голос доносился будто из-под одеяла, глухо, с хрипотцой — как будто она звонила лёжа, с усилием приподнявшись.
По телу прошёл холодный пот, в груди сжалось. Ольга, не отвечая, схватила шарф, встала из за стола. На ходу обернулась:
— Я быстро сбегаю, это Галина Ивановна.
Подруга Лена, с которой они болтали за чаем, поднялась из-за стола:
— Что-то серьёзное?
— Да. Извини, потом расскажу.
В подъезде дома пахло варёной капустой. Дверь у Галины Ивановны была приоткрыта. Ольга толкнула её плечом:
— Галина Ивановна?
На диване под пледом лежала бабушка. Лицо серое, дыхание хриплое. Она чуть приподнялась:
— Я думала, ты не придёшь… Спасибо, Олечка…
— Сейчас вызову скорую, не волнуйтесь.
Ольга аккуратно положила ей руку на лоб — холодный, липкий. Сбегала на кухню, принесла полотенце. Села рядом. Поддерживала за ладонь.
— Я рядом, не бойтесь.
Скорая приехала через полчаса. Бригада — мужчина и женщина. Померили давление, записали показания, переглянулись.
— Везём. Документы?
Ольга сунула бабушкин паспорт в сумку фельдшера, накинула ей пальто, подала туфли.
Перед самым выходом Галина Ивановна наклонилась к ней и прошептала:
— В шкафу… в банке из-под кофе… Там всё. Если что… только проводи меня, как положено.
Ольга кивнула, не понимая о чем она говорит.
Через три дня позвонили из больницы. Женский голос, сухой, но сдержанный:
— Ольга? Вы указывались как контактное лицо. Галина Ивановна скончалась. Врачи сделали всё, что могли, но сердце не выдержало. Она просила передать вам один пакет. Можете приехать забрать.
Ольга молча положила трубку. В груди сжалось, по спине прошёл холодный пот.
Ольга быстро переоделась — накинула пальто, сунула ноги в сапоги. Пока закрывала дверь, руки дрожали. На лестничной клетке было темно, фонарь сверху отбрасывал длинные тени на ступени. Когда вышла на улицу, хлестнул сырой ветер. У соседнего магазина подмигивала вывеска.
Она поймала маршрутку, втиснулась на край сиденья. За окном мелькали знакомые дома, умытые ранним дождём. На коленях лежала сумка, пальцы сжимали ремешок до боли.
В приёмном покое её встретила медсестра — невысокая, с усталым лицом.
— Вы Ольга?
— Да. Мне звонили…
— Подождите здесь.
Через несколько минут женщина вернулась и протянула пакет — белый, заклеенный скотчем.
— Она просила передать. Больше ничего не сказала, только ваше имя.
Ольга кивнула, поблагодарила. Через пол часа села в автобус, глядя в мутное окно. На коленях — белый бумажный пакет, заклеенный скотчем, чтобы не мешался убрала его в рюкзак. В груди будто пустота — не боль, не слёзы. Просто тихо. В глазах туман.
Она вспомнила, как они сидели за столом, как бабушка улыбалась, рассказывала про капусту, которую солили в погребе. Как звенели чайные ложки.
По дороге Ольга заехала в школу, забрала Милу. Они сели в маршрутку. Девочка спросила:
— Мам, а бабушка Галя — это та, что с авоськой?
Ольга только кивнула.
Ужин проходил в тишине. Паша что-то говорил про работу, но Ольга почти не слышала. Вдруг вспомнила:
— Я пакет забыла… Он в рюкзаке.
Она встала, принесла. Открыла. Там лежал ключ и сложенная вчетверо записка. Бумага дрожала в её руках.
«Если ты это читаешь — значит, я уже ушла. Хотела тебя отблагодарить за твою помощь. Этот ключ от моей квартиры. Теперь она твоя. Завещание я написала на тебя. В шкафу, в баночке из-под кофе, есть деньги. Я их специально откладывала. Проводи меня как положено. Счастья вашей семье. Ты очень добрая и светлая девочка.»
Паша молча смотрел, потом только выдохнул:
— Вот это да…
Ольга молчала. Она не чувствовала радости. Только стыд, растерянность и тревожное тепло под рёбрами.
Утром Ольга обзванивала телефоны, записанные в старой записной книжке. Один — «сын Лёня» — не обслуживается. Другой — «Виктор» — автоответчик. Номер дочери с турецким кодом звонил глухо, потом сбрасывался.
Через день она села за стол и принялась составлять список: оформить бумаги, заказать машину, подобрать цветы. Позвонила на кладбище, договорилась об участке. Всё делала тихо, чётко, как в тумане. Паша не вмешивался, но принес деньги на похороны, молча положил в конверт.
— Ты уверена, что так надо?
— Уверена.
Квартира Галины Ивановны была тёмной, прохладной. Пахло лекарствами и ромашковым чаем. Ольга зашла в спальню, встала у шкафа. Открыла створку. На полке — банка из-под кофе, туго закрытая.
Внутри — перевязанные купюры и ещё одна записка: «На похороны. Не трогай, пока не уйду.»
— Спасибо вам… вы всё заранее продумали, — прошептала Ольга, прижав банку к груди.
День похорон был хмурым. Моросил мелкий дождь. Людей было немного. Ольга держала в руках зонт, под которым пряталась Мила.
Когда подъехал катафалк, к ограде подошли двое мужчин. Один — в пальто, с сумкой через плечо. Второй — с женой и двумя детьми. Все с настороженными лицами.
— А вы кто?
— Я ухаживала за вашей мамой. Это я вам звонила.
— Почему вы здесь?
— Я всё организовала. Больше некому было.
Братья переглянулись. Старший помолчал, затем сказал:
— Понятно. Спасибо, что сообщили.
После похорон Ольга подошла к ним с конвертом.
— Здесь деньги. Она оставила их. На прощание. Я… подумала, что будет правильно передать их вам. Я взяла часть, чтобы оформить все.
Они взяли. Молча. Без благодарности. Жена младшего потёрла руки:
— Мы пойдём. Дети замёрзли.
Ольга задержала взгляд на старшем. Тот стоял в нерешительности, будто что-то хотел спросить. Она выдохнула:
— И ещё… Чтобы вы знали. Она оставила мне письмо. После похорон. Там был ключ и слова благодарности. А ещё — она написала, что составила завещание на меня. У нотариуса. Я ничего не знала до тех пор.
Он чуть дернулся:
— Завещание?
— Да. Мы однажды ездили в центр. Она сказала, что надо кое-что оформить. Я ждала её в коридоре. Потом она вышла и сказала только: «Теперь я спокойна». Я даже не подумала тогда… А теперь всё прояснилось. Всё — по её воле.
Жена младшего хмыкнула, но промолчала. Снаружи заскрипела калитка.
Старший кивнул. Протянул руку, но Ольга не заметила — отвернулась к Миле.
После похорон день казался чужим. Ольга долго стояла у окна, не раздеваясь, в пальто и шарфе. Двор под вечер обмяк, дети катали мяч между луж. Из кухни доносился запах жареной картошки, но она не чувствовала голода. Паша молча подал ей чашку чая, но она не притронулась.
Вечером, когда Мила уже уснула, кто-то позвонил в дверь. Тихо, но настойчиво. Паша вышел из ванной с полотенцем на плечах:
— Я открою?
— Нет. Я сама.
На пороге стоял старший сын Галины Ивановны. В руках — папка, под мышкой — зонт. Лицо напряжённое, губы сжаты.
— Можно войти?
Ольга чуть посторонилась, жестом показала на кухню. Он прошёл, присел за стол, осмотрелся. Несколько секунд они молчали.
— Вы с ней… вы были с ней близки? — спросил он наконец.
— Не знаю, как назвать это. Мы подружились. Я работала в магазине, она ходила за продуктами. Мы разговаривали по душам, ей было одиноко. А потом… она сама попросила помочь. И мы подружились по-настоящему.
Он кивнул. Вздохнул.
— Она никогда нам не говорила. Что плохо ей, что нужна помощь. Только молчала. А потом… завещание. Просто так взять и оставить вам квартиру? Это вызывает вопросы.
Ольга приподняла голову:
— Я не просила. Я даже не знала, пока не прочитала её письмо. Я не вмешивалась.
Мужчина посмотрел на неё, в глазах — растерянность и обида:
— Мы с этим разберёмся.
Паша сидел рядом напряжённый, будто хотел выставить его за дверь.
На следующий день в дверь постучали. Теперь оба брата. Старший — всё так же сдержан, младший — с угрюмым лицом, руки в карманах.
— Мы не верим, — начал младший. — Это всё схема. Старушка одна, ты рядом… и вот — квартира. Видел я такое… Мы близкие родственники, мы дети и только мы имеем право на наследство и квартиру.
— Я ничего не просила, — тихо сказала Ольга. — Где вы были все эти годы?
— Мы жили далеко. У нас семьи, работа, проблемы. А ты, видимо, время зря не теряла, — сказал младший. — Мы будем судиться.
— Да как вы смеете, — голос Ольги сорвался. — Она нуждалась в помощи. Я просто была рядом. Каждый день. Вы хотя бы звонили?
— Мы тебя предупредили, — бросил он и ушёл первым. Старший постоял ещё секунду, будто хотел что-то сказать, но только отвёл взгляд и пошёл за братом.
Через неделю они вернулись с юристом. Мужчина — вежливый, гладко выбритый, с папкой в руках. Голос спокойный:
— Хотим предложить всё решить без конфликта. Компенсация — и вы отказываетесь от прав. Суд — всегда неприятная вещь. Зачем вам это?
Ольга сидела напротив, руки на столе, плечи напряжены. Паша рядом — словно сжал кулаки, будто в любую секунду готов был выставить их за дверь.
— Она была мне не чужая. Я ухаживала за ней, не ради квартиры. Она мне как бабушка стала. Да, она давала иногда деньги — из жалости и благодарности. Но я их не просила. А квартиру… она сама решила. Завещание нотариальное. Она видимо заранее записала все мои данные под предлогом перевода денег через почту — имя, дату рождения, адрес. И сама всё оформила.
— Это ваше окончательное решение?
— Да. Идите в суд, если хотите. Если она так сделала, значит для нее это было важно…
Юрист вежливо кивнул, встал. Братья — вслед за ним. На пороге младший обернулся:
— Ты пожалеешь.
Через два месяца пришло письмо: назначено первое заседание. Ольга пришла с Пашей, сжала его руку в коридоре. Братья сидели на скамейке, адвокат разглядывал бумаги. Никто не поздоровался.
В зале заседаний адвокат братьев уверенно начал:
— Галина Ивановна была в возрасте. Возможно, не понимала, что подписывает. На неё могли повлиять.
Судья поднял глаза:
— Есть доказательства давления?
— Нет. Но есть обстоятельства…
— Завещание нотариальное?
— Да.
Ольга поднялась:
— У меня есть справка. Галина Ивановна проходила терапевта за неделю до визита к нотариусу. Там указано, что она в ясном уме.
Судья пролистал документы, вздохнул:
— Завещание оформлено лично, подписано при свидетелях, зарегистрировано. Суд признаёт его действительным. Квартира переходит к Ольге…
Младший брат шумно выдохнул. На выходе из зала подошёл к Ольге вплотную:
— Аферюга. Тебя жизнь ещё накажет.
Ольга не ответила. Только крепче взяла Пашу за руку.
Прошло два месяца. В квартире пахло свежей краской и яблочным пирогом. Паша закручивал полку, Мила прыгала по комнате.
— Мам, у нас теперь балкон! Настоящий!
Ольга поставила герань на подоконник. Окна были распахнуты. Свет заливал комнату. Тихо. Просто тихо.
Позже, в воскресенье, Ольга пришла на кладбище с Пашей и Милой. Ветер гонял листья по дорожке, хрустели под ногами. Мила держала в руках небольшой букет, Паша шёл молча, с напряжённым лицом.
Ольга положила цветы на могилу, поправила ленту на венке, присела на скамейку.
— Спасибо вам, Галина Ивановна. Мы теперь живём в вашей квартире. Я не забуду вас. Я буду приходить. Наводить порядок, как вы хотели. Спасибо за всё.
Она поднялась. Ветер тронул её волосы. Где-то вдалеке звякнул колокол. На секунду Ольга прикрыла глаза — словно ждала чего-то. В груди было тепло и боль вперемешку, будто в этот момент внутри неё что-то отпустило. Она крепче взяла Милу за руку, оглянулась на могилу — и впервые позволила себе чуть-чуть распрямиться.
Она ещё раз оглянулась на надпись с именем, и в груди защемило по-особенному — не от боли, а от благодарности.»Жизнь, оказывается, не всегда берёт. Иногда она отдаёт. Тихо, просто. Без спроса».
