— Ну, хоть в чём-то постоянство, — произнесла Алина в пустоту ванной комнаты, и в её голосе не было ни капли удивления, только сухая, выжженная дотла усталость.
Она держала в руке невесомый стеклянный флакончик. Тот самый, с золотистой сывороткой, который она купила себе в подарок на премию, отложив деньги и предвкушая, как будет растягивать это маленькое сокровище на полгода. Теперь он был пуст. Абсолютно. До последней капли. Рядом с ним в мусорном ведре, присыпанный ватными дисками, лежал ещё один её личный артефакт — почти полный флакон французских духов, подарок Миши на годовщину. Теперь и он был пуст, а от ведра шёл такой густой и приторный аромат, будто в нём утопили парфюмерную лавку.
Сомнений не было. Это был почерк Оксаны. Небрежный, наглый, собственнический почерк человека, который берёт чужое не потому, что ему это нужно, а потому, что он может. Потому что ему за это ничего не будет. Две недели. Четырнадцать дней её личный, выстроенный годами мир превращался в проходной двор. Сначала это были мелочи, на которые Миша просил не обращать внимания. Съеденный кусок торта, оставленный на вечер. Её любимая кружка, вечно занятая и брошенная немытой в раковине. Громкие разговоры по телефону до часу ночи, когда Алине нужно было вставать в шесть утра.
Потом ставки начали расти. Её кашемировый свитер, надетый без спроса и возвращённый с жирным пятном от чебурека и небрежным «Ой, само отстирается». Ноутбук, который Оксана брала, чтобы смотреть сериалы, вечно оставляя его разряженным и с липкими отпечатками пальцев на экране. Каждый раз Алина пыталась поговорить с Мишей. И каждый раз натыкалась на его мягкую, умиротворяющую стену из оправданий. «Ну, Алин, она же в гостях». «Она же моя сестра, потерпи немного, скоро уедет».
Апогеем стали её разговоры с матерью. Оксана запиралась в комнате, но стены в их квартире были тонкими, как картон. И Алина слышала всё. Слышала своё имя, произнесённое с презрительной интонацией. Слышала жалобы на «местную еду», на «жмотство» и на то, что «Мишка под каблуком у этой своей ходит». И каждый раз, когда Оксана выходила из комнаты после такого разговора, она смотрела на Алину с вызовом. В её взгляде читалось не просто неуважение. Там было глубинное, впитанное с молоком матери убеждение, что Алина — это временное явление в жизни её брата. Прислуга, инкубатор для будущих племянников, но никак не ровня. Не человек.
И вот сейчас, глядя на эти пустые бутыльки, Алина поняла, что терпение не просто кончилось. Оно испарилось, расщепилось на атомы. Она больше не чувствовала ни злости, ни обиды. Внутри образовалась холодная, звенящая пустота, которая требовала действия. Не истерики. Не слёз. А методичного, неотвратимого ответа.
Она не стала выбрасывать улики. Наоборот. Аккуратно вытащила флакон из-под духов из ведра, отряхнула его и поставила на полочку рядом с пустой сывороткой. Идеальная инсталляция на тему хамства и вседозволенности. Затем она вышла из ванной. Воздух в квартире казался плотным, наэлектризованным её решением. Она не стала включать телевизор или брать в руки книгу. Она просто села на жёсткий стул в коридоре, лицом к входной двери. Спина прямая, руки сложены на коленях. Она ждала. Ждала мужа, который вот-вот должен был вернуться с работы. Ждала его реакции, его слов, его привычного желания всё замять. Но про себя она уже знала, что сегодня ничего замять не получится. Сегодня этот гнойник будет вскрыт. Раз и навсегда. И неважно, сколько крови при этом прольётся. В тишине квартиры отчётливо прозвучал щелчок поворачиваемого в замке ключа. Представление начиналось.
— Ты чего тут сидишь, как на приёме у стоматолога? — голос у Миши был уставший, но с добродушной ноткой. Он поставил пакет с продуктами на пол и начал расшнуровывать ботинки, ожидая привычного ритуала: поцелуя, вопроса про ужин, обмена новостями. Но Алина не сдвинулась с места. Она лишь медленно подняла на него глаза, и от её взгляда у Миши что-то ёкнуло внутри. Это был взгляд чужого человека.
— Пройди в ванную, — тихо сказала она.
Он выпрямился, недоумённо глядя на жену. Её неподвижность и тон голоса, лишённый всяких эмоций, создавали в коридоре зону аномалии, нарушая все законы их семейной физики. Не задавая больше вопросов, он прошёл в ванную. Свет был включен. На белоснежной полке под зеркалом, как на витрине музея современного искусства, стояли два пустых флакона. Миша не разбирался в женской косметике, но даже он знал, что это были «те самые, дорогие» духи и какая-то особенно ценная сыворотка. Он нахмурился, потом перевёл взгляд на мусорное ведро. И всё понял.
Он вышел обратно в коридор, виновато покашливая. На его лице была написана вся гамма эмоций человека, который знает, что сейчас будет скандал, и отчаянно хочет его избежать.
— Понятно… Ну, Алин, не начинай, а? Она молодая, глупая. Я поговорю с ней. Наверное, просто не рассчитала.
Алина смотрела на него так, будто он говорил на незнакомом ей языке. Её молчание было плотнее и тяжелее любого крика. Оно заставляло Мишу говорить дальше, заполнять пустоту словами, которые делали всё только хуже.
— Я куплю тебе новую. Две куплю, хочешь? И духи тоже. Даже лучше выберем. Это же просто вещи, ну чего ты?
Это было то самое слово. «Просто вещи». Оно упало в ледяную тишину её души и раскололо лёд. Наружу вырвалось нечто горячее, тёмное и абсолютно беспощадное. Она медленно встала со стула. Вся её поза изменилась. Она больше не была жертвой. Она была хищником.
— Купишь? — переспросила она, и в её голосе появилась сталь. — Ты правда думаешь, что дело в деньгах? Что можно просто купить и заткнуть мне рот, как капризному ребёнку?
Миша отступил на шаг. Он вдруг понял, что его обычные приёмы — уговоры, обещания, умасливание — сегодня не сработают. Он увидел перед собой не свою жену, а незнакомую женщину с абсолютно мёртвыми глазами, в глубине которых разгорался огонь.
— Вышвырни свою сестру из нашего дома, или это сделаю я, только после этого она в больнице окажется! Я церемониться с этой избалованной хамкой не собираюсь!
Её слова не были криком. Они были сказаны ровным, чеканящим каждое слово голосом, и от этого звучали ещё страшнее. Это был не эмоциональный срыв. Это был приговор.
— Она не просто воровка, Миша. Ты не понимаешь. Она меня за человека не считает. Она пользуется моими вещами, ест мою еду, живёт в моём доме и за моей спиной поливает меня грязью, потому что её так научила ваша мать. А ты стоишь и блеешь про то, что «она не специально». Эти пустые флаконы — это не случайность. Это послание. Мне. И я его поняла.
Она подошла к настенным часам в коридоре. Их размеренное тиканье вдруг стало оглушительным.
— У тебя есть ровно десять минут, чтобы её вещи оказались за порогом. Десять. Минут. — Алина постучала ногтем по стеклу часов. — Не успеешь — я ей помогу. И поверь, помогать я буду ногами. Время пошло.
Она развернулась и с той же ледяной грацией села обратно на свой стул. Снова сложила руки на коленях и уставилась на закрытую дверь комнаты, где сейчас сидела Оксана, наверняка слушая их разговор из-за стены, хотя сидела в наушниках. Миша застыл посреди коридора, бледный, растерянный. Он смотрел то на свою жену, превратившуюся в статую мести, то на дверь, за которой находился источник всего этого кошмара. Тиканье часов отмеряло последние секунды его привычной, удобной жизни. И он понимал, что какое бы решение он ни принял, назад дороги уже не будет.
Стрелка настенных часов двигалась с безжалостной быстротой, отрезая секунду за секундой от мира, который ещё полчаса назад казался Мише стабильным. Каждое тиканье отдавалось у него в висках. Он стоял посреди коридора, пойманный в ловушку между ледяным спокойствием жены и закрытой дверью, за которой сидела его сестра. Он должен был что-то сделать, что-то сказать, но все слова казались либо бесполезными, либо опасными. Его мозг лихорадочно перебирал варианты, и все они вели в тупик.
— Алин, ну прошу тебя, давай поговорим, — начал он жалобным, умоляющим тоном, который всегда раньше действовал. — Ты же несерьёзно. Выгонять родного человека на улицу… Что люди скажут? Мама как это переживёт?
Алина даже не повернула головы. Её взгляд был прикован к двери спальни, словно она гипнотизировала её, заставляя открыться.
— У тебя осталось семь минут.
— Да это же бред! Из-за какой-то косметики устраивать такое! Я же сказал, я всё куплю! Это просто недоразумение! — его голос начал срываться. Он подошёл к ней ближе, пытаясь заглянуть в глаза, найти там хоть искорку прежней Алины. — Она моя сестра. Единственная. Я не могу просто так взять и выставить её за дверь.
— Можешь. И выставишь, — отрезала она, не меняя позы. — Потому что это не просто мой дом. Это и твой тоже. И ты позволишь либо ей меня унижать, либо прекратишь это. Третьего варианта у тебя нет. Шесть минут.
В этот момент дверь комнаты лениво приоткрылась. На пороге появилась Оксана. В шортах и растянутой футболке, с наушниками, сдвинутыми на шею. На лице её была написана смесь скуки и раздражения, будто её оторвали от чего-то невероятно важного, вроде просмотра смешных видео с котиками. Она обвела взглядом напряжённую фигуру брата, застывшую статую Алины и смерила их обоих снисходительным взглядом.
— Чего вы тут шумите? Отдыхать мешаете, — протянула она, обращаясь исключительно к Мише. — Ты что, её успокоить не можешь? Что за концерт?
Миша вздрогнул, будто его ударили. Он ожидал чего угодно — смущения, страха, может быть, даже робких извинений. Но не этой наглой, непрошибаемой уверенности в собственной правоте. Алина медленно повернула голову к ней.
— Концерт только начинается. У тебя пять минут на сборы.
Оксана фыркнула и театрально закатила глаза.
— Да что ты говоришь? Миш, она совсем с катушек съехала? Из-за пары капель твоего дешёвого крема? Я вообще не понимаю, в чём проблема. Подумаешь, взяла немного. Не обеднеешь.
— Дело не в креме, Оксана, — голос Алины был ровным и смертельно опасным. — Дело в том, что ты не видишь границ. Никаких. Ты берёшь чужое, не спрашивая. Ты хамишь мне в моём же доме. Ты ведёшь себя так, будто все вокруг тебе должны.
— Ой, какие мы нежные, — ухмыльнулась Оксана, демонстративно оперевшись плечом о косяк. Она смотрела на Алину сверху вниз, с презрением. — Мы с братом всегда всем делились. Может, это у вас в семье не принято друг другу помогать? Тебя, наверное, по-другому воспитывали.
Миша почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Это был удар ниже пояса. Он попытался вмешаться, остановить этот набирающий обороты кошмар.
— Так, девочки, прекратите сейчас же! Оксана, извинись! Алина, успокойся!
Но они его уже не слышали. Они смотрели друг на друга, как две волчицы, готовые вцепиться в глотку.
— Меня воспитывали уважать чужое. И чужой дом, — процедила Алина. — А тебя, видимо, воспитывали только брать. И требовать.
— Зато меня воспитывала мать, которая научила, что семья — это главное! — взвизгнула Оксана, её лицо исказилось от злобы. — А не какие-то вонючие баночки! Я сейчас маме позвоню, пусть она тебе объяснит, как себя вести надо! Она быстро тебя на место поставит, раз мой брат не может!
Алина криво усмехнулась и кивнула на часы.
— Звони. Может, успеешь, пока будешь чемодан паковать. У тебя две минуты.
Миша стоял между ними, абсолютно раздавленный и беспомощный. Он смотрел на свою сестру, которая с вызовом доставала телефон. Он смотрел на свою жену, в глазах которой не было ничего, кроме холодного, твёрдого как сталь, намерения. Он понимал, что проиграл. Проиграл в тот самый момент, когда впервые позволил этому начаться. И сейчас часы тикали, отмеряя время не для Оксаны. Они отмеряли время до конца его собственной семьи.
Последняя секунда десятой минуты упала в тишину квартиры, как камень в глубокий колодец. Тиканье часов прекратилось. Вернее, оно продолжалось, но его больше никто не слышал. В наступившей плотной, вязкой тишине Алина медленно встала со стула. В её движениях не было ни суеты, ни гнева. Только холодная, выверенная механика человека, который принял окончательное решение и теперь просто приводит его в исполнение.
Миша смотрел на неё, и по его спине пробежал холодок. Он понял, что время вышло.
— Алина, не надо… — прошептал он, но слово застряло в горле.
Она не удостоила его взглядом. Прошла мимо него, мимо опешившей Оксаны, и направилась прямо в комнату для гостей. Её комната. Её временное логово. Миша бросился за ней, схватил за локоть.
— Алина, остановись! Пожалуйста!
Она стряхнула его руку одним коротким, резким движением. Не зло, а просто как стряхивают прилипший к одежде мусор. Её сила, рождённая из абсолютной уверенности в своей правоте, была сейчас несоизмеримо больше его вялой, испуганной попытки всё исправить. В комнате царил привычный для Оксаны беспорядок: разбросанная одежда, фантики, открытый ноутбук. В углу стоял полупустой розовый чемодан на колёсиках, рядом валялась спортивная сумка. Алина, не раздумывая, схватила чемодан за ручку.
— Ты что творишь, сумасшедшая?! — опомнилась Оксана и кинулась к ней, пытаясь вырвать чемодан. — Это мои вещи! Не смей трогать!
Началась короткая, уродливая борьба. Это не было дракой двух женщин. Это было противостояние двух миров. Мира Оксаны, где всё можно и всё позволено, и мира Алины, в котором только что рухнула последняя дамба терпения. Оксана тянула чемодан на себя, визжа и сыпля проклятиями. Алина молча, сцепив зубы, тащила его к выходу. Адреналин делал её руки стальными. Она дёрнула чемодан с такой силой, что Оксана, не удержав равновесие, отлетела в сторону и неловко села на разбросанную на полу кучу одежды.
— Миша! Скажи ей! Она ненормальная! — закричала Оксана, но в её голосе уже слышались панические нотки. Она поняла, что блеф не сработал.
Алина, волоча за собой грохочущий по ламинату чемодан, дошла до коридора. Миша преградил ей путь к входной двери, раскинув руки.
— Я не дам тебе этого сделать! — крикнул он, пытаясь выглядеть решительным, но его глаза бегали от ужаса.
— Уйди с дороги, Миша, — спокойно, но с угрозой в голосе сказала Алина. Она даже не остановилась, продолжая двигаться на него, как танк. Он увидел её глаза вблизи и отшатнулся. В них не было ничего. Пустота. Выжженная земля.
Она оттолкнула его плечом, легко, почти не заметив сопротивления. Распахнула входную дверь настежь. Секунду подержала чемодан на пороге, а затем, собрав все остатки сил, швырнула его на лестничную клетку. Розовый пластик с оглушительным грохотом ударился о кафельный пол. Колёсико отлетело и покатилось вниз по ступенькам. Не останавливаясь, Алина вернулась в комнату, схватила спортивную сумку и Оксанин рюкзак и так же, небрежным, сильным движением, выкинула их вслед за чемоданом. Вещи вывалились, рассыпавшись по площадке пёстрым мусором.
Оксана с воплем выбежала из комнаты и попыталась проскочить мимо Алины, чтобы собрать своё имущество. Алина выставила руку, преграждая ей путь.
— Вон, — сказала она одно-единственное слово.
— Да как ты смеешь, дрянь! — Оксана замахнулась, чтобы её ударить. Алина перехватила её запястье и с силой оттолкнула от себя. Не удар, а именно жёсткий, беспощадный толчок в плечо. Оксана попятилась и вывалилась за порог, едва устояв на ногах посреди своих разбросанных вещей.
Алина осталась стоять в дверном проёме. Она смотрела на униженную, растерянную Оксану, которая теперь кричала что-то бессвязное про свою мать и про то, что они ещё пожалеют. Потом перевела взгляд на мужа. Миша смотрел на неё с ужасом и осуждением, как на чудовище.
— Ты… ты выгнала мою сестру, — выдавил он из себя.
Алина смотрела на него долго, без ненависти, но с безграничным, холодным презрением. В её душе больше ничего не осталось. Всё сгорело в этом десятиминутном пожаре.
— Нет, Миша, — тихо ответила она. — Это не я её выгнала. Это ты её сюда привёл и позволил ей всё это сделать. А теперь можешь собрать оставшиеся вещи и идти вслед за ней.
Она не хлопнула дверью. Она просто развернулась и медленно пошла вглубь пустой квартиры, оставив его стоять в проёме. Между кричащей на лестнице сестрой и женщиной, которую он только что потерял навсегда. В этой войне не было победителей. Были только руины…
