Шесть часов вечера. На длинном дубовом столе, отполированном до зеркального блеска, горело множество тонких свечей, и их пламя дрожало, отражаясь в гранях хрустальных бокалов.
Шесть часов вечера. На длинном дубовом столе, отполированном до зеркального блеска, горели сорок тонких свечей, и их пламя дрожало, отражаясь в гранях хрустальных бокалов.
Сорок. Я мысленно пересчитала их снова, как считают овец перед сном. По одной на человека.
Запеченная утка с антоновскими яблоками источала густой, пряно-сладкий аромат, смешиваясь с запахом чеснока и розмарина.
Салаты — три вида, как заказывали — возвышались в вазах, украшенные веточками укропа и петрушки. Все было идеально. Безупречно.
Только стулья, расставленные вдоль стола, были пусты.
Телефон я выключила еще днем. Сама. Чтобы не отвлекаться на мелкие звонки с поздравлениями, чтобы полностью, без остатка, посвятить себя главному — подготовке. Я хотела, чтобы они вошли и ахнули. Чтобы их встретил не просто ужин, а воплощение моей любви и заботы.
Мой муж, Олег, должен был приехать с работы пораньше. Он клялся. «Галочка, в твой юбилей — я самый первый буду с букетом!» — говорил он утром, торопливо целуя в щеку. Его любимый салат с языком, который я готовила по маминому рецепту, стоял ближе к его месту во главе стола.
Катя, моя дочь, щебетала в трубку на прошлой неделе: «Мамочка, мы с Никитой и детьми обязательно! Я такой подарок тебе приготовила, ты упадешь!» Ее место рядом со мной, как всегда. Для внуков, Маши и Вари, я достала с антресолей специальные детские стульчики, протерла их влажной тряпкой.
Сын Вадим, моя гордость, мой серьезный мальчик. «Мам, не волнуйся, я все организую, всех обзвоню и привезу». Он всегда брал на себя организацию, этот груз ответственности, который я сама же на него и возложила. Наверное, и сейчас он везет всю нашу большую семью. Целый кортеж.
Я подошла к окну, отодвинув тяжелую портьеру. Улица тонула в серых сумерках. Никакого кортежа. Только ветер гонял по мокрому асфальту палую листву, похожую на рваные письма.
Всю жизнь я была центром их вселенной. Не яркой звездой, а скорее невидимой осью, на которой все держалось.
Когда у Олега были серьезные проблемы на заводе, кто не спал ночами, придумывая, как ему помочь, как поддержать?
Я продала мамины золотые серьги с сапфирами, чтобы он мог закрыть какой-то старый долг. Он даже не узнал. Подумал, что я их потеряла, и еще долго корил меня за невнимательность.
Когда Катя разводилась со своим первым мужем, кто забрал ее, опухшую от слез, с годовалым внуком на руках? Кто сидел с малышом, пока она строила новую жизнь, ходила на свидания, искала себя?
Вадим… Ему я отдала все, что у меня было. Свою долю в родительской квартире — без единого вопроса, ему нужнее, молодая семья.
Помогала с ипотекой, откладывая с каждой своей зарплаты медсестры в районной поликлике. Я никогда ничего не просила взамен. Это было мое неписаное правило.
Я — Галина Аркадьевна Ростова, надежная, как скала. Всем нужная. Всегда доступная.
Я медленно вернулась к столу. Аромат еды из праздничного превратился в удушливый, навязчивый. Он заполнил всю квартиру, каждую щель, но не мог заполнить оглушающую пустоту вокруг этого пиршественного стола.
Моя родная сестра, Света. Светлана Аркадьевна. Ее муж Валера. Племянники. Друзья семьи, которых я знаю тридцать, а то и сорок лет. Сорок человек.
Я медленно обошла стол, касаясь кончиками пальцев спинок пустых стульев. Вот место для Маши, моей лучшей подруги со времен училища. Она всегда приходила первая, без стука входила на кухню и молча начинала резать овощи. Мы с ней могли болтать часами. Или молчать. Тоже часами.
Я села на свое место во главе стола. Взяла в руку тяжелую серебряную вилку. Руки не дрожали.
В голове билась одна-единственная мысль, кристально ясная и страшная в своей простоте. Не вопрос, не упрек, а констатация факта.
Я накрыла на свой юбилей роскошный стол на сорок человек, и никто, совсем никто, не пришел.
Семь часов. Восковые слезы медленно стекали по свечам, застывая причудливыми каплями на белоснежной скатерти. Утка остыла, покрывшись жирной пленкой. Майонез на салатах подернулся тонкой желтоватой корочкой. Праздник умирал, так и не родившись.
Я вспомнила Олега двадцать лет назад. Не те проблемы на заводе, нет. Другое. Как его начальник, Петр Сергеевич, искал себе заместителя.
Олег был отличным инженером, но робким, нерешительным, совершенно не умеющим себя подать.
Я тогда подружилась с женой Петра Сергеевича, Вероникой. Специально записалась с ней в одну группу по аквааэробике, слушала ее бесконечные жалобы на мужа, давала «случайные» советы из женских журналов. А потом, как бы невзначай, между делом, расхваливала Олега.
Какой он надежный, какой ответственный. Как он ночами сидит над чертежами, переживая за общее дело. Я создала ему репутацию. Он получил ту должность. Он тогда пришел домой с цветами и сказал: «Мне просто невероятно повезло».
Мне. Повезло.
А Катя? Ее развод был не просто слезами в подушку. Ее бывший муж, Егор, был человеком мстительным и слабым. Он угрожал отобрать сына, приходил пьяный, колотил в двери, кричал на лестничной клетке.
Кто разговаривал с ним? Кто стоял в дверях, хрупкая женщина в домашнем халате против разъяренного мужика, и спокойно, глядя ему в покрасневшие глаза, объяснял по пунктам, что он сейчас уедет с нарядом полиции, если немедленно не успокоится? Я. Катя в это время плакала в дальней комнате, закрыв уши подушкой.
Она потом говорила подругам: «Мама у меня кремень. Она вообще ничего не боится».
Я боюсь. Я всю свою жизнь боюсь. Боюсь одиночества. Боюсь быть ненужной. Оказывается, зря боялась. Это уже случилось.
Воспоминания нахлынули не теплой волной ностальгии, а ледяным, колючим потоком.
Каждый отданный без раздумий рубль, каждая бессонная ночь у детской кроватки, каждый проглоченный упрек — все это вдруг выстроилось передо мной, как армия безмолвных свидетелей моего оглушительного, тотального провала.
Сестра Света. Как-то она попросила посидеть с ее детьми «буквально на пару дней», а сама с Валерой улетела в Египет на две недели. Не предупредив. Телефон был выключен.
У меня тогда были ночные смены, я валилась с ног от усталости, спала по три часа в сутки. Но я справилась. Когда они вернулись, загорелые и счастливые, Света сказала: «Ой, Галь, ну ты же знаешь, с тобой они как в раю! Ты же наша палочка-выручалочка!»
Палочка-выручалочка. Не человек. Не сестра. Функция.
Я встала. Ноги затекли. Я прошла на кухню и механически открыла кран. Холодная вода полилась в раковину. Я смотрела на струю, и внутри меня что-то медленно, со скрипом, как огромный ржавый механизм, проворачивалось.
Это не обида. Обида — горячее, живое чувство. Это было что-то другое. Холодное. Спокойное. Осознание.
Я представила, как Олег задерживается на совещании. Катя выбирает наряд, крутясь перед зеркалом. Вадим стоит в мертвой пробке. Маша делает укладку в парикмахерской. И никто из них, ни один из сорока человек, не набрал мой номер, чтобы сказать: «Галя, мы опоздаем. Не волнуйся. Мы едем».
Почему?
Ответ был таким же простым и страшным, как и сама ситуация. А зачем? Скала не волнуется. Скала не чувствует. Скала просто стоит. Ждет. Всегда.
Я закрыла кран. Подошла к серванту, где за стеклом стояла парадная посуда. Руки сами потянулись к старому хрустальному рогу — дедовскому, трофейному.
Он стоял там лет сорок, его доставали только по самым большим праздникам, наполняя шампанским.
Я взяла его. Он был тяжелым, холодным, с острыми гранями. Идеальное орудие.
Я вернулась в комнату. Праздничный стол выглядел теперь как поле боя после сокрушительного поражения. Разгром.
Я посмотрела на свое отражение в темном стекле окна. Там стояла седая, уставшая женщина в нарядном бордовом платье, в пустой комнате, заставленной остывающей едой.
И эта женщина улыбнулась. Впервые за весь этот бесконечный вечер.
Моя улыбка стала шире. Хрустальный рог я не опустила. Я аккуратно, с почти нежной торжественностью, поставила его в самый центр стола, на то место, где должен был стоять праздничный торт.
Он возвышался над остывшими блюдами, как надгробный памятник.
Памятник чужой беспечности и моей глупости.
Затем я пошла на кухню. Вернулась с большой стопкой пластиковых контейнеров всех размеров и рулоном пищевой пленки. Движения мои были размеренными, точными, лишенными суеты. Словно я всю жизнь только и делала, что демонтировала неуставшиеся праздники.
Первым делом я взяла салат с языком. Любимый салат Олега. Аккуратно, ложкой, я переложила его в самый большой контейнер. Закрыла крышку. Щелчок пластика прозвучал в мертвенном пространстве комнаты оглушительно громко, как выстрел.
Я упаковывала еду. Контейнер за контейнером. Утка. Гарнир. Закуски. Каждый щелчок пластиковой крышки был как удар молотка, забивающего гвоздь в крышку гроба. Гроба той Галины, которой я была шестьдесят лет.
Я не разрушала. Я сохраняла. Сохраняла плоды своего труда. Они больше не были общим достоянием. Теперь это были просто продукты. Мои продукты.
В половине девятого в замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась.
На пороге стоял Олег с огромным букетом алых роз. За ним — Катя и Вадим с большими коробками, перевязанными лентами.
Дальше — целая толпа. Смеющиеся, шумные, нарядные лица. Сестра, племянники, Маша, друзья… Все сорок человек.
— Сюрприз! — заорал кто-то.
Они ворвались в прихожую, а потом и в комнату, неся с собой холодный уличный воздух и оглушительный гвалт.
— Мамочка, с юбилеем!
— Галочка, мы тут!..
И все они замолчали. Разом. Как по команде дирижера.
Их взгляды уперлись в стол. В хрустальный рог, стоящий как истукан. В аккуратные стопки контейнеров. В оплывшие, погасшие свечи. В меня.
Я стояла у стола с последним контейнером в руках. В своем нарядном бордовом платье. С идеальной прической. И спокойной, чуть усталой улыбкой.
— Мама… а что… что здесь происходит? — первой подала голос Катя. В ее глазах плескался испуг и непонимание.
Олег уронил букет. Розы рассыпались по паркету, как капли крови.
— Галя… Ты чего? Мы же… мы же сюрприз… Мы ресторан заказали, «Прага», твой любимый… Хотели тебя туда отвезти! Телефон твой выключен, мы стучали, звонили в дверь… Вадим застрял в пробке, пока всех собирал…
Он говорил торопливо, сбивчиво, но я слушала. Я смотрела на него, на детей, на всех этих нарядных, растерянных людей и видела не злодеев. Я видела детей. Больших, неразумных детей, которые увлеклись игрой и забыли про маму.
— Опаздываете, — сказала я тихо, но мой голос прорезал звенящую пустоту в комнате. — Тот праздник, который я для вас готовила, уже окончен. Он умер здесь, за этим столом, пока я вас ждала.
Вадим сделал шаг вперед:
— Мам, прости. Мы виноваты. Давай мы сейчас все распакуем, поможем…
— Подожди, сынок, — остановила я его жестом. Моя рука не дрогнула. — Я хочу, чтобы вы поняли. Вы хотели сделать сюрприз. Но сюрприз — это когда думают о том, кого хотят удивить.
А не о себе. Вы думали о том, как будет здорово, как вы меня поразите. Но никто из вас не подумал, каково мне будет сидеть три часа в пустой квартире, глядя на остывающую еду. Никто.
Я обвела их всех взглядом.
— Ваш сюрприз был не для меня. Он был для вас. Чтобы вы почувствовали себя хорошими, заботливыми детьми.
Заботливым мужем. Но вы забыли главное — в этом уравнении должна была быть я. Я — не функция по организации праздников. Я — человек. Который ждал.
Наступила тяжелая пауза. Толпа гостей за спинами моей семьи молчала, боясь дышать. И в этой паузе Олег медленно наклонился, поднял с пола одну розу и подошел ко мне.
— Ты права, Галя, — сказал он хрипло. — Во всем права. Прости нас. Не за опоздание. За то, что мы забыли, что ты живая.
Он протянул мне цветок. Я взяла.
А потом Катя, моя плачущая Катя, подошла к столу, взяла один из контейнеров, который я упаковала, и решительно его открыла. Достала вилку и зачерпнула салат с креветками.
— Самый вкусный салат на свете, — сказала она сквозь слезы. — Мам, можно я останусь? Можно мы все останемся? Мы не будем праздновать. Мы просто… побудем с тобой.
И что-то внутри меня, что успело заледенеть за эти три часа, дрогнуло и начало оттаивать.
Я посмотрела на них — виноватых, нелепых, но таких родных. И поняла, что выгнать их — значит, снова остаться одной. А я этого больше не хотела.
— Хорошо, — сказала я, и мой голос впервые за вечер дрогнул. — Оставайтесь. Только давайте все делать вместе.
Эпилог
Тот вечер не был похож на юбилей. Он был больше похож на тихие семейные посиделки после долгой разлуки.
Не было громких тостов и музыки. Мы все вместе распаковывали контейнеры, грели утку, снова зажигали свечи. И говорили. Впервые за много лет мы по-настоящему говорили.
Олег рассказывал, как боялся, что сюрприз не получится. Вадим — как ненавидел пробки и чувствовал себя виноватым.
Катя — как выбирала мне в подарок ту самую шаль, что лежала в коробке. И я слушала. И тоже говорила. О том, как ждала. О том, как было страшно.
На следующий день мир не перевернулся, но он стал другим.
Олег вернулся с работы с продуктами и сказал: «Давай ужин приготовим вместе?» Теперь мы часто готовили вместе. Он неумело чистил картошку, но я его не торопила. Это было важно.
Катя стала звонить просто так. Не чтобы что-то попросить, а чтобы спросить: «Мам, а как твой день?» Она научилась слушать. А я — рассказывать о себе.
Вадим заезжал по выходным. Не по делу, а на чай. И мы говорили о книгах, о фильмах, о его детстве. Оказалось, мой серьезный мальчик помнит, как я читала ему на ночь сказки.
Я не стала другой. Я просто позволила себе быть собой. Той шестидесятилетней женщиной, у которой есть свои желания, свои границы, но которая все еще любит свою семью.
Через месяц, в один из субботних вечеров, когда мы все вместе сидели на кухне и пили чай, я сказала:
— Я тут путевку в санаторий купила. На ноябрь.
Они замолчали. Я ожидала чего угодно — уговоров, возражений. Но Олег взял мою руку и сказал:
— Правильно, Галочка. Тебе нужно отдохнуть. Мы справимся.
И я поняла, что они действительно научились. Научились видеть во мне не скалу, а человека. И этот урок стоил одного несостоявшегося юбилея.
