— Я не понимаю, почему я должна готовить ужин для твоих внезапных гостей?! Ты позвонил за десять минут и поставил меня перед фактом! Моя кухня — это не ресторан быстрого обслуживания! — кричала Екатерина в трубку, чувствуя, как по венам вместо крови начинает бежать раскалённое масло.
Ещё пять минут назад мир был идеальным. Он состоял из тишины, прерываемой лишь шелестом страниц, запаха старой бумаги и бергамота из чашки с остывающим чаем, и мягкого света торшера, выхватывающего из полумрака комнаты уютный круг с креслом и пледом. Она только что отправила заказчику финальную версию огромного, изматывающего проекта, который выпил из неё все соки за последние две недели. Закрыла ноутбук с чувством, похожим на то, что испытывает марафонец, пересекший финишную черту. Всё. Можно выдохнуть. Можно просто быть. Не женой, не фрилансером, не функцией. Просто Катей, с книгой в руках и тишиной в голове.
И в эту самую тишину, как брошенный в гладь озера камень, ворвался звонок Дмитрия. Его бодрый, слегка гулкий голос, в котором уже слышались отзвуки выпитой с друзьями кружки пива, бил по натянутым нервам.
— Катюш, да ладно тебе начинать, — беззаботно пророкотал он в ответ. — Мы тут рядом были, с парнями встретились. Ну не в кафе же нам идти, когда дом под боком. Все голодные, как волки.
— Твой дом, Дима, не является филиалом столовой! — она перешла на ледяной, чеканный тон, который всегда действовал на него хуже крика. — У меня ничего не готово. Вообще. В холодильнике шаром покати, я собиралась завтра за продуктами.
Она не врала. После двух недель работы в режиме аврала, питаясь кофе и бутербродами, она не думала о готовке. Она мечтала о тишине, горячей ванне и восьми часах сна. А теперь ей предлагалось за десять минут сотворить пир на троих или четверых совершенно чужих ей людей, которые сейчас ворвутся в её выстраданное, чистое пространство, принеся с собой шум, запах чужого парфюма и необходимость натягивать на лицо маску гостеприимной хозяйки.
На том конце провода послышалось добродушное мужское хихиканье. Он прикрыл трубку рукой, но она всё равно услышала обрывок фразы, сказанной кому-то рядом: «Да как обычно, немного ворчит для порядка». Эта фраза ударила её, как пощёчина. Её чувства, её усталость, её право на отдых в собственном доме — всё это было лишь «ворчанием для порядка».
— Кать, ну что сложного-то? — снова раздался в трубке его голос, уже с ноткой лёгкого раздражения. — Кинь пельменей, да и всё. Мы же помнишь с тобой лепили. Да, я знаю, у нас там на них были планы и начинку мы делали из креветок, но всё же… Пацаны голодные.
Кинь. Пельменей. Это слово, брошенное с небрежностью, с какой кидают кость собаке, стало последней каплей. Оно обесценило всё: её время, её силы, её саму. Она не была личностью, она была обслуживающим механизмом, функцией «кинь пельменей». Горячее масло в венах мгновенно остыло и превратилось в жидкий азот.
— Хорошо, — сказала она абсолютно спокойным, пустым голосом.
Она нажала на кнопку отбоя, не дослушав его облегчённого «Вот и умница!». Телефон медленно опустился на стол. Она сидела неподвижно, глядя в одну точку. Книга выпала из рук и беззвучно упала на толстый ковёр. Тишина вернулась, но она была уже другой. Не умиротворяющей, а звенящей, как натянутая струна. В этой тишине не было места отдыху. В ней рождался план. Холодный, выверенный и безупречный в своей жестокости. Екатерина медленно встала с кресла, аккуратно сложила плед и направилась на кухню. Она знала, что именно нужно делать. И как именно это нужно подать.
Её движения на кухне были лишены суеты. Это не была паническая беготня оскорблённой женщины, пытающейся в спешке что-то изобразить. Это был танец хирурга перед сложной операцией — точный, выверенный, холодный. Она не стала открывать шкафы в поисках завалявшейся пачки макарон или банки консервов. Её цель была в другом месте.
Она открыла морозильную камеру. Из её ледяного нутра пахнуло зимой. Рука Екатерины, обойдя замороженные овощи и кусок мяса, нырнула в самый дальний, тёмный угол. Оттуда она извлекла пакет, покрытый тонким слоем инея. Это была не просто еда. Это был артефакт, реликвия из прошлой, почти забытой жизни. Они лепили их месяц назад, готовясь отметить годовщину своего первого свидания. Дима тогда, полный энтузиазма, обещал устроить романтический ужин. Но в назначенный день «внезапно сорвалась важная сделка», и он вернулся домой за полночь с запахом коньяка и виноватой улыбкой.
Екатерина смахнула иней с коробки. Она поставила на плиту самую большую и красивую кастрюлю из нержавеющей стали, ту, что предназначалась для борща или бульона. Наполнила её фильтрованной водой. Дождалась, пока на поверхности появятся первые пузырьки, и бросила в воду два тёмно-зелёных лавровых листа, несколько горошин душистого перца и половину очищенной луковицы. Кухня начала медленно наполняться пряным, тёплым, уютным ароматом. Запахом дома, в котором ждут.
В этот момент ключ в замке провернулся с резким, скрежещущим звуком, будто вскрывали консервную банку. В квартиру ворвался шум. Не просто звук, а именно плотный, многоголосый шум — громкий смех, басовитые мужские голоса, топот тяжёлых ботинок по ламинату в прихожей. Они принесли с собой запах мокрого асфальта, пива и холода.
— Катюха, мы дома! Умираем с голоду, встречай героев! — проорал голос Дмитрия из коридора.
Она даже не повернула головы. Вода в кастрюле забурлила крупными, яростными пузырями. Екатерина вскрыла коробку. Один за другим, она опускала в кипяток аккуратные, похожие на жемчужины пельмени. Они были идеальны: плотно набитые, с тонким, почти прозрачным тестом, защипнутые ровным, красивым гребешком. Они падали в воду с тихим шипением и тут же всплывали, начиная свой танец в кипящем водовороте.
— Эй, хозяйка! Тут гости! — раздался уже другой, незнакомый голос, сопровождаемый взрывом хохота. — Димыч, а ты говорил, она у тебя строгая! Вон как старается, какой запах!
Аромат действительно стал невыносимо дразнящим. Запах варёного теста, пряного бульона и качественного мяса просочился во все уголки квартиры, заполняя собой пространство, обещая сытость и удовольствие. Это был запах пира.
Екатерина убавила огонь. Деревянной ложкой она аккуратно помешала пельмени, чтобы они не слиплись, не повредили свою идеальную форму. Её лицо было абсолютно спокойным, сосредоточенным. Она не слышала шума из коридора, не замечала нетерпеливого покашливания мужа, который заглянул в кухню и, увидев её сосредоточенную спину и поднимающийся от кастрюли пар, удовлетворённо кивнул и вернулся к друзьям. Она была полностью поглощена процессом. Она готовила. Готовила лучшее блюдо, на которое была способна. Последний ужин.
Когда последний пельмень всплыл на поверхность, доложив о своей готовности, Екатерина выключила огонь. Она накрыла кастрюлю крышкой, давая блюду «дойти», настояться, впитать в себя весь букет пряностей. Шум из гостиной стал более настойчивым, нетерпеливым. Там уже разливали по бокалам принесённое с собой пиво, громко обсуждали футбол, и сквозь этот гул прорывался голос Дмитрия, пытающегося перекричать друзей и телевизор. Для них это был обычный вечер. Для неё — последняя черта.
Она не стала брать повседневные тарелки. Открыв сервант, где хранилась «парадная» посуда, она достала три широкие, тяжёлые тарелки из белоснежного фарфора с тонкой золотой каймой. Свадебный подарок, который использовался от силы раза три за все годы. Их доставали только по самым торжественным случаям. Звон фарфора о столешницу был чистым и ясным. Взяв стопку в одну руку, а в другую — набор начищенных до блеска столовых приборов, она вышла из кухни.
Её появление в гостиной заставило шум на мгновение стихнуть. Все трое мужчин повернули к ней головы. На их лицах было написано одно — предвкушение. Виталий, самый крупный из друзей, сидевший спиной к ней, подвинулся, освобождая проход. Сергей, сидевший напротив, заискивающе улыбнулся. Дмитрий смотрел на неё с ленивым хозяйским удовлетворением: вот, мол, смотрите, какая у меня жена — и красива, и ужин на стол мечет.
Екатерина двигалась с грацией и спокойствием официанта в дорогом ресторане. Она обошла стол, ставя перед каждым гостем пустую фарфоровую тарелку. Белоснежный круг с золотым ободком сиротливо смотрелся на тёмном дереве стола. Затем рядом с каждой тарелкой она аккуратно положила вилку и нож. Мужчины молча следили за её действиями. В воздухе повисла короткая, недоумённая пауза. Сергей взял в руки тяжёлую вилку, повертел её, словно не зная, что с ней делать без еды.
— А… основное блюдо будет? — нервно хохотнув, спросил Виталий, потирая руки.
Дмитрий бросил на друга раздражённый взгляд и уже открыл рот, чтобы поторопить жену, но Екатерина, не сказав ни слова, развернулась и ушла обратно на кухню. Мужчины проводили её взглядом. Через несколько секунд она появилась снова. В руках, защищённых прихватками, она несла ту самую большую, сияющую кастрюлю. Из-под крышки выбивались тонкие струйки ароматного пара. Запах стал просто невыносимым, густым, осязаемым. Он обещал блаженство. Улыбки вернулись на лица гостей. Ну вот, сейчас начнётся пир.
Но Екатерина прошла мимо стола. Она не остановилась. Её траектория была выверена. Она прошла мимо ошарашенных мужчин, мимо их пустых тарелок, мимо их голодных глаз. В углу комнаты, на своей лежанке, поднял голову и заинтересованно вильнул хвостом Барон — их огромный шоколадный лабрадор. Увидев хозяйку с кастрюлей, он поднялся, подошёл к ней и ткнулся влажным носом в её колено.
Она поставила кастрюлю на пол. Звук металла, ударившегося о паркет, был единственным в наступившей тишине. Она сняла крышку. Густое облако пара вырвалось наружу, на мгновение скрыв её лицо. Затем она взяла большой половник и, зачерпнув полную порцию дымящихся, идеальных, пахнущих мясом и специями пельменей, вывалила их прямо в собачью миску. И ещё раз. И ещё. Барон, не веря своему счастью, издал восторженное урчание и, не дожидаясь конца, с чавканьем погрузил морду в еду.
Звук довольного собачьего пиршества разносился по мёртвой тишине комнаты. Виталий замер с полуоткрытым ртом. Сергей медленно опустил вилку на стол, и она звякнула по фарфору оглушительно громко. Лицо Дмитрия прошло через несколько стадий: от недоумения к гневу и, наконец, к багровому, унизительному стыду. Он смотрел то на жену, то на собаку, то на ошарашенных друзей.
Екатерина выпрямилась, положила половник на стол и повернулась к гостям. Её лицо было абсолютно спокойным, почти приветливым.
— Простите, — спокойно сказала она, и её голос ровно и чётко прозвучал в оглушительной тишине, прерываемой лишь собачьим чавканьем. — У нас дома есть правило: сначала ест тот, кого больше всех любят и ждут. А для тех, кто приходит без приглашения, у нас, к сожалению, ничего не предусмотрено.
Первым не выдержал Виталий. Он встал так резко, что его стул с глухим стуком отъехал назад. Не глядя ни на Дмитрия, ни на Екатерину, он пробормотал что-то нечленораздельное, похожее на «нам, пожалуй, пора», схватил со спинки дивана свою куртку и направился к выходу. Сергей тут же подскочил за ним, как тень, бросив на Дмитрия быстрый, сочувствующий, но в то же время испуганный взгляд. Они не прощались. Они спасались бегством с места катастрофы, инстинктивно чувствуя, что главный взрыв ещё впереди, и не желая оказаться в его эпицентре. Хлопнула входная дверь, и её звук был окончательным, как удар молотка судьи.
В квартире стало тихо. Не та умиротворяющая тишина, которую Екатерина так ценила час назад, а мёртвая, вакуумная пустота, в которой гулко отдавался единственный звук — довольное чавканье лабрадора Барона, дочищавшего свою миску. Запах пельменей, только что бывший таким дразнящим, теперь казался едким и удушливым, как дым на пожарище. Он пах унижением.
Дмитрий не двигался. Он стоял, опустив плечи, и смотрел на пустое место, где только что сидели его друзья. Его лицо было бледным, но по шее и щекам расползались некрасивые багровые пятна. Он медленно повернул голову и посмотрел на жену. Его глаза, обычно беззаботные и весёлые, превратились в две тёмные щели, в глубине которых горел холодный огонь.
— Ты довольна? — его голос был тихим, сдавленным, лишённым всяких эмоций, кроме глухой, спрессованной ярости. — Ты выставила меня полным идиотом. Опозорила перед друзьями. Этого ты добивалась?
Екатерина спокойно встретила его взгляд. Она взяла со стола пустую тарелку Сергея и аккуратно поставила её поверх тарелки Виталия.
— Я просто накормила собаку, Дима. Ты же сам сказал, что пацаны голодные. Барон тоже был голоден.
— Не прикидывайся дурой! — он сделал шаг к ней, и в его голосе прорезался металл. — Ты прекрасно поняла, что я имел в виду! Эти пельмени… мы же их лепили для…
— Для нашей годовщины, — закончила она за него ровным, бесцветным тоном. Она взяла стопку из двух тарелок и направилась на кухню. — Для того самого романтического ужина, который ты обещал. Но который не состоялся, потому что у тебя «внезапно сорвалась важная сделка». Помнишь?
Он замолчал, сбитый с толку её спокойствием и точностью удара. Он ожидал чего угодно: криков, обвинений, истерики. Но не этого ледяного, убийственного разбора полётов.
— Это было месяц назад! Какое это имеет отношение к сегодняшнему дню? Ты решила отомстить? Так мелочно? Из-за пельменей?
Екатерина вернулась из кухни с влажной тряпкой в руках и начала методично вытирать стол там, где стояли пустые тарелки. Её движения были размеренными, будто она наводила порядок после обычного ужина, а не после ядерной войны.
— Дело не в пельменях, Дима. И никогда не было в них. Дело в том, что ты звонишь мне и говоришь «кинь пельменей». Как будто я не человек, уставший после двух недель адской работы, а кухонный комбайн с функцией «ужин для твоих друзей». Дело в том, что ты даже не спрашиваешь. Ты ставишь перед фактом. Потому что в твоей картине мира этот дом — твой, а я — его бесплатное приложение, которое должно обеспечивать уют и горячую еду по щелчку пальцев.
— Да что ты несёшь такое… — растерянно пробормотал он. Его гнев начал давать трещину под напором её холодной логики.
— Сегодня ты привёл друзей в свой дом, — она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд её был твёрдым, как сталь. — А я накормила свою собаку в своём доме. Вот и вся разница. Просто выяснилось, что живём мы, оказывается, в одном доме, но в разных мирах.
Барон, долизав до блеска миску, подошёл к Екатерине и положил тяжёлую голову ей на колени, благодарно вздохнув. Она машинально опустила руку и начала гладить его бархатистые уши. Дмитрий смотрел на эту сцену: его жена, его собака, и он — лишний в этом молчаливом союзе. Он смотрел на её лицо и впервые за много лет не видел в нём ни любви, ни обиды, ни даже злости. Он видел лицо совершенно чужого человека. Абсолютно спокойное, вежливое и бесконечно далёкое. И в этой мертвой тишине, наполненной запахом преданной любви и съеденных пельменей, он понял, что спор окончен. Не потому, что кто-то победил. А потому, что спорить им было уже не о чем…
