Нина Егоровна нажала на кнопку звонка.
Пальцы неприятно кольнуло статическим разрядом.
Она перехватила поудобнее тяжелую сумку. Ручки больно впивались в ладонь. В сумке лежал еще теплый контейнер с запеканкой. Света говорила, что они поужинают все вместе.
Дверь распахнулась так резко, что Нину Егоровну обдало сквозняком.
На пороге стояла дочь, Света, в нарядном шелковом платье. Рядом — зять, Вадим, в идеально отглаженной рубашке, поправляющий тугой узел галстука.
Из глубины квартиры доносился грохот, будто рушили мебель, и восторженный визг.
— Мамочка, какое счастье, ты приехала! — затараторила Света, хватая ее за руку. — Мы уже опаздываем!
Нина Егоровна растерянно моргнула. На Свете были духи. Резкий, дорогой, вечерний аромат, который совершенно не вязался с дневной суетой.
— Куда? Вы же… ужин…
— Мам, билеты в Большой! Понимаешь? Горели! Вадиму партнеры отдали. Пропадут же!
Он говорил это так, будто речь шла о спасении жизни, а не о билетах.
Вадим кивнул, его улыбка выглядела натянутой, почти деловой.
— Нина Егоровна, входите в положение, — его голос был ровным. — Вы же наша опора. Мы очень рассчитываем.
Из-за угла вылетел младший, Митя, и врезался ей в колени. Его руки были липкими от чего-то сладкого.
— Ба!
— Вот видишь, он тебе рад! — Света торопливо чмокнула ее в щеку. — Покорми их, ладно? Каша в холодильнике. Мы поздно не будем. Наверное.
Они уже обувались в коридоре.
Нина Егоровна смотрела на их спины. Нарядные. Красивые. Чужие.
Она хотела сказать, что у нее были планы на вечер. Что она обещала позвонить подруге. Что она привезла теплую запеканку. Что она просто… устала.
Но она была опорой. Она всегда была опорой.
— Конечно, — выдавила она. — Поезжайте.
Дверь захлопнулась. Замок щелкнул с оглушительной финальностью.
Нина Егоровна осталась стоять в коридоре.
Запах дорогих духов смешался с кислым запахом детской каши и пылью.
Из комнаты высунулась старшая, Маша.
— Ба, а Митя опять все карандаши сломал. Иди, разбирайся.
Тяжелая сумка выскользнула из ослабевших пальцев.
Ручки больше не впивались в ладонь. Вместо этого пришло другое ощущение — ледяной, тяжелой пустоты в груди.
Она приехала в гости. А попала на смену.
Снова.
Нина Егоровна на мгновение прикрыла глаза, собираясь с силами. Вздохнула. Подняла сумку. Контейнер с запеканкой был уже едва теплым.
Она прошла на кухню.
Кухня встретила ее хаосом. Яркий свет диодных ламп безжалостно высвечивал беспорядок.
На столе — липкие разводы от сока. На полу — крошки печенья. В раковине — гора посуды с засохшей гречкой.
Запах в кухне был чужой. Смесь той самой кислой каши и дорогого средства для мытья посуды с ароматом «альпийской свежести».
— Дети, мыть руки! Будем ужинать.
Маша скривилась, отрываясь от планшета.
— Мы не хотим ужинать. Нам папа пиццу заказывал.
— Когда?
— Днем. Он сказал, ты все равно опоздаешь, — Маша равнодушно ткнула пальцем в экран. — Можно мне мультик?
Нина Егоровна посмотрела на пустую коробку из-под пиццы, небрежно брошенную на стул.
Ее запеканка, которую она готовила час, ради которой встала в шесть утра, чтобы успеть купить свежий творог, вдруг показалась насмешкой. Ненужной и тяжелой.
— Я привезла вам…
— Мы не хотим запеканку, — отрезала Маша. — Митя, пошли в комнату!
Дети исчезли.
Нина Егоровна осталась одна на этой огромной, современной, но неуютной кухне.
Она механически начала мыть посуду. Чужие тарелки. Чужие сковородки.
Включила воду. Слишком горячая, почти кипяток, брызнула ей на блузку. Руки мгновенно покраснели. Она терла присохшую кашу. Это было унизительно.
Она хотела позвонить подруге, Вере. Они договаривались сегодня обсудить поездку в санаторий. Теперь придется отменить. Как и всегда.
Телефон на столе завибрировал. Сообщение от Светы.
«Мамочка, там Мите надо ингаляцию сделать перед сном, не забудь. Аппарат в шкафу. Целуем!»
Нина Егоровна сжала губы.
Ни слова о том, как она доехала. Ни вопроса, устала ли она.
Просто функция. Инструкция к исполнению.
Она нашла ингалятор. Пластиковая трубка неприятно холодила пальцы.
Митя кричал. Он вырывался, бил ногами, не хотел дышать в маску. Он ненавидел этот аппарат.
Нине Егоровне потребовалось полчаса, чтобы его успокоить, уговорить, заставить.
Ее блузка промокла от его слез и ее собственного пота. Спина разламывалась.
К десяти часам она уложила их спать. Прочитала Маше сказку. Подоткнула Мите одеяло.
В квартире повисла вязкая, выматывающая пустота. Не тишина отдыха, а вакуум.
Нина Егоровна села на диван в гостиной. Шелк обивки показался ей скользким и холодным.
Она сидела, не включая света.
Она ждала.
В одиннадцать телефон снова ожил. Света.
«Мам, тут такое дело. Мы встретили Орловых. Они нас зовут в ресторан. Мы буквально на часик. Не жди, ложись. Ключи под ковриком, если что».
«Если что».
Это короткое «если что» было страшнее всего.
Она означало, что «часик» — это ложь.
Она означало, что ключи под ковриком — это для нее, чтобы она ушла утром, не разбудив их.
Она означало, что они, возможно, вообще не приедут сегодня. А она — сторож. Бесплатный ночной сторож.
Ее просто использовали. Заранее.
«Горящие билеты» были только предлогом, чтобы выманить ее из дома.
Нина Егоровна посмотрела на свой телефон. Экран погас.
В темноте отразилось ее усталое лицо.
Завтра в десять у нее была запись к кардиологу. Платная. Которую она ждала месяц.
Она вспомнила, как три недели ждала этого специалиста. Как отпросилась с дежурства в библиотеке, поменявшись сменами.
Она не попадет к врачу.
Она не могла уйти, оставив детей одних. Она не могла позвонить Свете и устроить скандал — это было не в ее правилах.
Она была опорой.
Только сейчас она поняла, что опора — это не то, что ценят. Опора — это то, на что бездумно давят всем весом.
Она достала из сумки свой контейнер. Открыла.
Запеканка остыла. Она превратилась в холодную, плотную, неаппетитную массу.
Нина Егоровна взяла вилку. И начала есть.
Прямо из контейнера. В темноте. На чужом, холодном шелковом диване.
Это был ее единственный акт бессильного, тихого протеста.
Она проснулась от резкого щелчка замка и громких голосов.
Шея затекла так, что было больно повернуть голову. Она так и уснула, сидя, уронив голову на жесткий подлокотник.
Сквозь щели в жалюзи пробивался бледный, недобрый рассвет.
В коридоре смеялись.
Дверь в комнату открылась. Вошли Света и Вадим.
От них несло вином, дорогим рестораном и ночным воздухом.
— Ой, мамочка! — Света прижала палец к губам, изображая испуг. — А ты чего не легла? Мы же сказали, не жди.
Она скинула туфли и прошла в комнату.
— Мы думали, ты утром пораньше уедешь, чтобы пробок не было, — буднично заметил Вадим, вешая пиджак.
Они не спросили, как прошла ночь. Как Митя. Не заметили ее помятого вида.
Нина Егоровна для них была частью интерьера. Как вешалка в коридоре. Удобная.
Она медленно поднялась.
Ее тело было деревянным.
— Света, — сказала она. Голос был хриплым, чужим. — У меня сегодня запись к врачу. К кардиологу. В десять утра.
Света зевнула, прикрывая рот ладошкой.
— М-м-м. Ну так отмени. Позвони, перенеси. Что такого? Ты же не умираешь. А мы же отдохнули зато!
Нина Егоровна смотрела на нее.
На свою взрослую, красивую, успешную дочь.
— Я ждала этого врача месяц.
— Мам, ну не преувеличивай. Сердце у всех. Подумаешь, запись. Перенесешь.
Света потянулась и направилась в спальню.
— Слушай, — бросила она уже через плечо. — Ты можешь сегодня еще остаться? Я так вымоталась. У меня в одиннадцать спа, а потом маникюр. Вадим на работе. Побудешь с мелкими?
Это была последняя капля.
Капля, переполнившая не чашу. А цистерну.
Нина Егоровна вдруг ощутила, как холодная пустота в ее груди, та, что появилась вчера, начала твердеть.
Она превращалась в стержень из холода и ярости. Той ярости, которую она копила годами, но никогда не позволяла себе выпустить.
Она вдруг увидела их — не как детей, а как чужих, расчетливых людей.
Она молча пошла в коридор. Взяла свое пальто.
И только потом сказала:
— Нет.
Света остановилась на полпути. Повернулась.
— Что?
— Я не останусь.
Ее голос прозвучал ровно. Без злости. Без обиды.
Просто как констатация факта.
— Мам, ты в своем уме? — Света начала раздражаться. — Я же прошу. Я устала!
— А я — нет?
Нина Егоровна начала обуваться.
— Ты сейчас серьезно? — взвизгнула Света, выходя из спальни. — Ты мне устроишь сцену из-за какой-то дурацкой записи?
— Да.
— Но кто будет с детьми? У меня все оплачено!
Нина Егоровна застегнула сапог.
— Это твои дети, Света. И твои планы.
Она остановилась и посмотрела дочери прямо в глаза.
— Я очень радовалась, когда вы звали меня в гости. Правда.
Она сделала паузу.
— Но тут я поняла, что «мама, приезжай» означает «мама, посиди с внуками, мы уходим».
Света покраснела.
— Это неправда! Это… это же нормально! Ты же бабушка!
— Бабушка. Не нянька. И не прислуга.
Нина Егоровна прошла на кухню.
Света — за ней, готовая разразиться тирадой о неблагодарности.
Нина Егоровна взяла со стола контейнер из-под своей запеканки.
Он был почти пуст. На дне осталась холодная, застывшая кромка.
Она открыла мусорное ведро — такое же модное, стальное, на сенсорной кнопке.
И медленно, на глазах у остолбеневшей дочери, выскребла остатки запеканки в мусор.
Это был уже не протест. Это был приговор.
Света ахнула.
— Ты…
— Я люблю Машу и Митю, — твердо сказала Нина Егоровна, закрывая контейнер. — Я готова быть с ними. Когда меня просят об этом честно. Заранее.
Она отвернулась к раковине и быстро сполоснула свой контейнер.
— А не когда меня обманом выдергивают из моей жизни, чтобы заткнуть дыру в вашей. Мое здоровье для меня важнее твоего маникюра.
— Мама!
— Я ухожу. К врачу.
Она положила чистый контейнер в свою сумку, которую так и не разобрала.
— А как же мы? — в голосе Светы было искреннее недоумение.
Нина Егоровна посмотрела на нее в последний раз.
— А вы — взрослые. Вы опора этой семьи. Вы справитесь.
Она вышла в коридор. Взяла из кармана свой ключ от их квартиры.
И положила его на тумбочку.
— Больше не понадобится.
И закрыла за собой дверь.
Дверь лифта закрылась, отрезая приглушенный, яростный крик Светы.
Нина Егоровна стояла, глядя на свое отражение в тусклом, исцарапанном металле.
Она ждала.
Ждала привычного укола вины. Ждала желания вернуться, извиниться, все исправить.
Но его не было.
Было только странное, звенящее облегчение. Будто тяжелый, мокрый тулуп, который она носила годами, наконец-то свалился с плеч.
Утренний воздух был прохладным и пах пылью.
Она поехала не домой. Она поехала в клинику.
В десять ноль-ноль она сидела в мягком кресле перед кабинетом кардиолога.
Она успела.
Врач, пожилой внимательный мужчина, долго слушал ее, смотрел кардиограмму.
— Что ж, Нина Егоровна. Серьезных патологий нет. Но у вас сильное переутомление и стресс. Ваше сердце работает на износ. Вы таскаете на себе не свой груз.
Он посмотрел на нее поверх очков.
— Вам нужно научиться ставить себя на первое место. Иначе в следующий раз мы с вами встретимся уже по другому, куда более срочному поводу.
— Я учусь, — ответила она.
Выйдя из клиники, она не поехала на автобус.
Она зашла в маленькую пекарню, от которой пахло ванилью. Купила себе миндальный круассан. Тот, на который она всегда смотрела, но жалела денег, считая это баловством.
Она села за столик у окна.
В сумке завибрировал телефон. Высветилось: «Света».
Вибрация была настойчивой. Раз. Два. Три.
Нина Егоровна нажала кнопку и сбросила вызов.
Телефон замолчал. И тут же пришло сообщение.
«Мама, ты где??? Ты обиделась? Мне пришлось отменить спа!!!»
Нина Егоровна отложила телефон экраном вниз. Прямо на крошки от круассана. Она не позволит ей испортить этот вкус.
Она откусила выпечку. Хрустящее тесто, сладкий крем.
Было вкусно.
Она допьет свой цикорий. Посидит еще минут десять. Посмотрит на спешащих мимо людей.
Потом она поедет домой. В свою квартиру.
Она позвонит Свете. Вечером.
И спокойно объяснит ей новые правила. Объяснит, что ее жизнь — это ее жизнь. А не зал ожидания для их удобства.
Она все еще была опорой. Но теперь она знала: чтобы держать других, опора сама должна стоять на твердой земле.
А ее земля — это была она сама.
Прошло три недели.
Тот вечерний разговор с дочерью состоялся. Он был тяжелым.
Света кричала, что мать ее не любит, что она эгоистка. Вадим в разговоре не участвовал. Он просто сидел в углу и смотрел на Нину Егоровну. Оценивающе.
С тех пор Света не звонила.
Нина Егоровна училась жить заново. Она ходила на гимнастику. Разобрала старые фотографии.
Но сердце все равно ныло. Не от стресса. От тоски.
Она скучала по внукам. По Маше и особенно по Мите.
В воскресенье она испекла небольшой кекс с курагой.
Она решила, что поедет сама. Не как нянька, а как бабушка. Которая приходит в гости с кексом.
Она поднимется, отдаст угощение, обнимет детей и уйдет.
Она доехала до их дома. Позвонила в домофон. Никто не ответил.
Она набрала номер Светы. Гудки шли, но трубку не брали.
Сердце заныло уже от тревоги. Вдруг что-то случилось?
Она поднялась на этаж.
Она нажала на звонок. Один раз. Второй. За дверью было тихо.
Она уже собралась уходить, как вдруг замок щелкнул.
Дверь приоткрылась. На пороге стоял Митя. Один.
Он был бледный, глаза красные.
— Ба? — прошептал он. — А мама… мама плачет.
Нина Егоровна отстранила внука, вошла в темный коридор. Сумка с кексом оттягивала руку. Пахло чем-то кислым.
Из кухни доносились голоса.
Только это были не дети.
Это были Света и Вадим.
— …все пропало! Они заберут машину! — это был шепот Светы. Сдавленный, полный ужаса.
— Я сказал, успокойся! — голос Вадима был неузнаваем.
Не тот мягкий, улыбчивый зять. Этот голос был жестким, злым.
— Билеты в Большой были последней надеждой. Я думал, Орлов поможет. Он даже говорить не стал.
Нина Егоровна замерла.
— Но что мы скажем детям? Что мы скажем… твоей матери? — Света всхлипнула.
— Твоей матери мы ничего говорить не будем. Она свой выбор сделала.
Вадим помолчал. Нина Егоровна слышала, как он тяжело дышит.
— Нам нужны деньги, Света. Срочно. И я знаю, где их взять.
— Где?
— У твоей матери.
Света ахнула.
— Она нам не даст! Она… она после того случая…
— А мы не будем просить.
Вадим говорил тихо, но Нина Егоровна слышала каждое слово.
— Я все узнал. У нее нет никого, кроме тебя.
Он подошел к окну. Его силуэт четко вырисовывался на фоне серого неба.
— Нам нужно продать ее квартиру. Ты единственная наследница. Нужно просто… оформить документы.
— Вадим, ты с ума сошел? Это… это же…
— Это единственный выход! — рявкнул он. — Ты хочешь на улицу? С детьми?
Он резко повернулся к Свете.
— Ты должна мне помочь. Ты уговоришь ее подписать. Или я найду способ сделать это без ее согласия.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.
