— Мама, мы можем начинать? У меня встреча через час. В центре. Понимаешь, да?
Ольга поправила шёлковую блузку, и её браслет вызывающе блеснул в свете лампы.
Анна Павловна медленно обвела взглядом своих детей. Пятеро. Четверо смотрели на неё с плохо скрываемым нетерпением, как на вокзале в ожидании поезда, который вот-вот увезёт их в новую, богатую жизнь.
И только Кирилл, младший, сидел чуть поодаль, не глядя на неё, и просто был здесь.
Она помнила, как три года назад, после операции на сердце, Ольга так и не приехала.
«Мамуль, ну никак. У нас приём в посольстве, там все будут. Ты же не хочешь, чтобы я упустила такие связи?» — щебетал её голос в трубке, пока Анна пыталась сама дотянуться до стакана с водой. Связи. Конечно.
— У всех встречи, Оля, — вмешался Пётр, поправляя галстук. — У меня сделка на кону. Но ради такого дела… Мама, ты же знаешь, мы все тебя очень любим.
Он подмигнул ей. Тот самый подмиг, который она видела год назад, когда он принёс ей «стопроцентный бизнес-план» по разведению улиток в Подмосковье.
Он требовал денег, много. А когда она, пролистав его филькину грамоту, отказала, он кричал, что она ничего не понимает в современном бизнесе и просто душит его инициативу из вредности.
— Конечно, знаю, Петя. Всю жизнь это чувствую.
Ирина, сидевшая в углу дивана, картинно вздохнула.
— Мне бы ваши проблемы… Встречи, сделки… А у меня ипотека, дети вечно болеют, муж копейки получает. Я вообще не знаю, как мы доживём до конца месяца.
Анна Павловна посмотрела на неё. И сразу — воспоминание. Прошлой зимой Анна сломала ногу. Гипс, беспомощность. Она позвонила Ирине, просила просто привезти продукты раз в неделю.
«Мам, я бы с радостью! Но ты представляешь, как мне тяжело? У меня такая депрессия, сил нет из дома выйти. Просто лежу и плачу».
Через два дня Анна увидела в соцсетях её фотографии с подругами в ресторане. Счастливая, румяная. Депрессия.
Дмитрий, старший сын, молчал. Он всегда молчал. Его равнодушие было плотным, как стена.
Он не просил, не требовал, но и не давал ничего. Когда умер его отец, муж Анны, Дмитрий приехал на похороны на один день. Отстоял службу с каменным лицом и уехал, сославшись на «проект».
Он даже не спросил, как она теперь будет одна.
Анна Павловна провела рукой по гладкой поверхности пяти плотных конвертов, лежащих перед ней на столе.
— Я не буду зачитывать вам длинных юридических формулировок, — её голос прозвучал неожиданно твёрдо и ясно, без старческой дрожи. — Я решила сделать проще.
Для каждого из вас здесь есть персональное послание. Моя последняя воля.
Она взяла верхний конверт.
— Ольга, это тебе. Начни, пожалуйста.
Ольга с победной улыбкой взяла конверт. Ногти, покрытые идеальным вишнёвым лаком, прошлись по бумаге.
Она ожидала почувствовать вес документов, плотность банковского чека. Но конверт был почти невесомым.
Её улыбка дрогнула. Она разорвала его резко, нетерпеливо. Внутри не было ничего, кроме маленького картонного прямоугольника.
Она вытряхнула его на ладонь. Это было дешёвое карманное зеркальце в пластиковой оправе.
— Что это? — её голос сорвался на шёпот. Она заглянула внутрь конверта, перевернула его. Пусто. — Это шутка?
В зеркале отразилось её собственное лицо — искажённое недоумением и подступающей яростью.
— Мама, что это значит? Где документы?
— Там всё, что я хотела тебе оставить, дочка, — тихо ответила Анна Павловна.
В памяти всплыл другой вечер, полгода назад. У Анны случился приступ. Врачи скорой помощи, сделав укол, посоветовали, чтобы кто-то побудь с ней эту ночь.
Она позвонила Ольге. «Мам, я сейчас вызову тебе лучшую сиделку из частной клиники. С медицинским образованием. Так всем будет удобнее, поверь. Профессионал лучше справится, чем я».
Она не хотела неудобств. Она не хотела видеть мать слабой, больной, неидеальной. Она хотела заплатить и отгородиться.
— Удобнее? — переспросила Анна Павловна тогда. — Кому, дочка?
Ольга вскочила, её лицо побагровело.
— Ты… ты издеваешься? Ты просто решила нас унизить? После всего, что мы…
— Что вы? — прервал её Пётр, он уже был на ногах, пытаясь успокоить сестру и одновременно прощупать почву. — Мама, Оля не это имела в виду. Наверное, мы чего-то не понимаем.
Это какой-то символ? Может, главное наследство… оно где-то в другом месте?
Он смотрел на мать с заискивающей улыбкой, но в глазах его уже плясали холодные огоньки. Страх.
— Никакого другого места нет, Петя. Всё здесь, на этом столе. Ольга получила свою часть. Всё, что она заслужила. Возможность посмотреть на себя.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Ольга, швыряя зеркальце на стол. Оно ударилось о полированное дерево с жалким стуком. — Я потратила на тебя лучшие годы!
Анна Павловна криво усмехнулась.
— Это не так, Оля. Ты потратила их на себя. А теперь сядь.
Её тон был таким ледяным, таким властным, что Ольга осеклась и против воли опустилась на стул.
Все смотрели то на неё, то на мать. Ирина кусала губы, Дмитрий не шелохнулся, лишь Кирилл поднял голову и впервые посмотрел матери прямо в глаза. В его взгляде была боль.
Анна Павловна взяла следующий конверт.
— Пётр. Теперь твоя очередь.
Пётр, в отличие от сестры, двигался медленно, с достоинством. Он подошёл к столу, аккуратно взял конверт, словно это был важный контракт, и вернулся на своё место.
Он демонстративно не спешил, показывая всем, что контролирует ситуацию.
Он вскрыл конверт ногтем, аккуратно, по шву. Вытащил точно такое же зеркальце.
На секунду на его лице промелькнуло то же самое недоумение, что и у Ольги, но он тут же его подавил. Он повертел зеркало в руках, хмыкнул.
— Оригинально. Очень в твоём духе, мама. Театрально. И что дальше? Мы должны разгадать ребус?
— Никакого ребуса, Петя. Это всё.
Пётр усмехнулся.
— Понятно. Ты решила, что мы недостойны. Что ж, твоё право. Только вот закон имеет на этот счёт другое мнение. Есть такое понятие, как обязательная доля в наследстве. И твой спектакль…
— Ты о законе? — Анна Павловна посмотрела ему прямо в глаза. — Хорошо. Давай о законе. Помнишь папину «Волгу»?
Пётр напрягся.
— Какую «Волгу»? А, эту старую развалюху. Помню. Я же тебе помог её продать, чтобы она не гнила в гараже.
— Ты сказал, что её еле взяли за пятьдесят тысяч. Что она никому не нужна. Ты принёс мне договор, я его подписала.
Вспышка памяти. Пётр стоит над ней, убеждает. «Мам, ну кто сейчас на таком ездит? Это неликвид. Я нашёл единственного дурака, который готов дать за неё хоть что-то.
Тебе же деньги нужны на лекарства. Бери, пока дают». Его голос был таким убедительным, таким заботливым.
— А через неделю я случайно встретила соседа по гаражу. Он рассказал, что видел, как твой друг перегонял её в автосервис. И что ты продал её коллекционеру. За полтора миллиона.
Лицо Петра стало жёстким, улыбка исчезла.
— Это клевета. Сосед — старый маразматик.
— Он показал мне объявление о продаже. С фотографиями. И с ценой. Деньги на лекарства, Петя? Ты украл у меня не просто деньги.
Ты украл память о своём отце. Посмотри в зеркало. Может, увидишь там не успешного бизнесмена, а мелкого воришку, который обчистил собственную мать.
Пётр вскочил. Его лицо исказилось.
— Да ты… Ты в своём уме? Я вызову юристов! Мы признаем тебя недееспособной! Ты ничего не получишь! Никто из нас!
— Угрожаешь? — спокойно спросила Анна Павловна. — Это всё, на что ты способен?
Ирина, наблюдавшая за этой сценой с ужасом, вдруг разрыдалась. Громко, навзрыд, как по команде.
— Боже мой, за что нам всё это… Мы же семья… Мамочка, ну зачем ты так? Мы же тебя любим… Мы же…
Она всхлипывала, закрывая лицо руками, но сквозь пальцы внимательно следила за реакцией матери.
Её плечи мелко дрожали. Это был её главный козырь. Жертва обстоятельств. Несчастная, всеми обиженная дочь.
Анна Павловна смотрела на неё без тени сочувствия. Она подождала, пока первая волна рыданий схлынет. Затем взяла третий конверт.
— Ирина. Твоя очередь плакать по-настоящему.
Рыдания Ирины мгновенно прекратились. Она уставилась на мать широко раскрытыми, мокрыми глазами.
Медленно, словно боясь обжечься, она взяла протянутый ей конверт. Пальцы дрожали. Внутри, предсказуемо, лежало такое же зеркальце.
— Я… я не понимаю, мама, — пролепетала она. — За что? Я всегда была рядом! Я всегда тебя жалела!
— Ты никогда меня не жалела, Ира. Ты жалела себя рядом со мной.
Анна Павловна откинулась на спинку кресла.
— Ты помнишь, как просила у меня деньги на «лечение» сына? Якобы у него нашли редкую аллергию, и нужны были дорогие уколы из Германии. Я отдала тебе всё, что скопила.
А потом увидела у твоей невестки в соцсетях фотографии из отпуска в Испании. Вся семья. В том числе и «смертельно больной» внук, который весело уплетал апельсины, на которые у него, по твоим словам, была страшная реакция.
Ирина побледнела.
— Это… это была ремиссия! Врачи посоветовали сменить климат!
— Врачи? Или твое желание жить красиво за мой счёт? Ты превратила свою жизнь в вечную жалобу. Ты сделала бедность своей профессией, своим оправданием.
Тебе не нужна помощь, Ира. Тебе нужны зрители для твоего спектакля. Посмотри в зеркало. Там не несчастная жертва. Там — лживая, ленивая женщина, которая выбрала самый лёгкий путь.
Анна Павловна не стала дожидаться её ответа. Она взяла четвертый конверт и посмотрела на старшего сына.
— Дмитрий.
Дмитрий, единственный, кто до сих пор не проронил ни слова, медленно поднял глаза.
В них не было ни жадности, ни страха. Только холодное, отстранённое любопытство. Он молча взял конверт, вскрыл, посмотрел на зеркало и так же молча положил его на стол.
— И в чём мой грех? — спросил он ровным, безэмоциональным голосом. — Я у тебя ничего не просил. Не врал. Не воровал.
— Верно, — кивнула Анна Павловна. — Ты не делал ничего плохого. Ты вообще ничего не делал. Когда твой отец умирал, ты звонил раз в неделю и спрашивал: «Ну как он там?». Не «Как ты, мама?», а «Как он?».
Будто справлялся о прогнозе погоды. Когда он умер, ты исчез. Я для тебя не существующая величина.
Пустое место. Ты не обманывал меня, Дима. Ты меня просто стёр. Так что и я стираю тебя. Это справедливо.
Она повернулась к Кириллу. Он единственный сидел с опущенной головой. Ольга, Пётр и Ирина смотрели на него с ненавистью. Предатель. Маменькин сынок. Сейчас и он получит своё зеркало.
— Кирилл, — мягко сказала Анна Павловна.
Он поднял на неё глаза. В них стояли слёзы.
— Мам, не надо. Пожалуйста.
— Надо, сынок.
Она протянула ему последний, пятый конверт. Он был толще остальных. Намного. Кирилл с недоумением взял его. Разорвал.
Внутри, вместо зеркала, лежала синяя папка с гербовой бумагой. Завещание.
Ольга первая поняла, что произошло.
— Что?! — её крик был похож на скрежет металла. — Что это такое?!
— Это моя воля, — спокойно ответила Анна Павловна. — Всё моё имущество — дом, счета, активы — всё переходит Кириллу. Единственному моему сыну.
— А мы?! — взревел Пётр. — Мы кто?!
— А вы… — Анна Павловна обвела их долгим, прощальным взглядом. — Вы получили всё, чего заслуживали. Возможность, наконец, посмотреть на себя. И понять, почему в ваших руках лишь пустота.
Она посмотрела на Кирилла, который так и сидел, не веря своим глазам. Он не привозил ей продукты из жалости. Он привозил их, потому что она была его мамой.
Он сидел с ней вечерами не в ожидании наследства, а потому что ему было важно, чтобы она не была одна.
Он единственный видел в ней не кошелёк, не проблему и не пустое место. А человека.
— Справедливости не существует, — сказала Анна Павловна, глядя на искажённые яростью лица четверых детей. — Её устанавливают. И сегодня я установила свою. А теперь — уходите. Все. Кроме Кирилла.
