Ключи в замке провернулись с незнакомым, наглым скрежетом. Не так, как это делал мой муж, Андрей, — два быстрых, чётких щелчка. И не так, как я — мягко, почти неслышно. Этот звук был медленным, хозяйским. Как будто кто-то не просто открывал нашу дверь, а вскрывал консервную банку. Мою жизнь.
Я замерла со стаканом воды посреди нашей просторной кухни. Нашей с Андреем трехкомнатной квартиры, за которую мы ещё семь лет будем дышать на банк, а не на полную грудь. За спиной, в детской, тихо сопел пятилетний Мишка. Сопел, не зная, что в его маленькую, тщательно выстроенную вселенную прямо сейчас без стука вламываются чужие планеты.
Дверь открылась. На пороге стояли они. Тамара Петровна и Виктор Семёнович. Свекровь и свёкор. А за ними — чемоданы. Не один дорожный саквояж, нет. Два огромных пластиковых чемодана на колёсиках, видавшая виды сумка-баул и несколько клетчатых «челночных» сумок, набитых до состояния каменных глыб.
— О, Леночка, а ты дома! — Тамара Петровна улыбнулась так широко и сладко, что у меня свело зубы. — А мы приехали!
Она говорила это с такой интонацией, будто я выиграла в лотерею. А главный приз — вот он, на пороге моей квартиры, загораживает свет.
— Здравствуйте, — только и смогла выдавить я, чувствуя, как холодеют пальцы. — Андрей говорил, что вы приедете в гости. На выходные.
— Ну, какие уж тут выходные, дочка, — вздохнул Виктор Семёнович, протискивая в коридор первый чемодан. Колёсико с отвратительным стуком проехалось по новому ламинату. Царапина. Первая. — Мы теперь тут. Временно.
Мир качнулся. Воздух на кухне, пахнущий утренним кофе и Мишкиной кашей, вдруг стал густым и тяжёлым.
— Как… временно? — мой голос прозвучал тонко и жалко, как писк мыши.
— А вот так! — Тамара Петровна решительно вошла в квартиру, сбрасывая на пол свои стоптанные туфли. Она окинула наш коридор хозяйским взглядом, будто прикидывая, где лучше поставить свою герань в горшке. — Квартиру-то мы свою продали. Двушку нашу.
Она сказала это так просто, как будто сообщила, что купила новый чайник. Я смотрела на неё, потом на свёкра, который уже тащил второй чемодан, и мозг отчаянно отказывался складывать слова в осмысленное предложение.
— Продали? Зачем?
— А Зоеньке нашей на однушку надо было! — с гордостью в голосе заявила свекровь. Зоя — младшая сестра Андрея, вечная принцесса их семьи. — Ипотеку ей одной не тянуть, зарплата маленькая. Решили помочь девочке, пока не поздно. Купили ей квартирку, пусть маленькую, но свою! А то ей уже тридцать, ни кола ни двора.
— Помогли… — эхом повторила я. — А вы… вы где теперь?
Тамара Петровна посмотрела на меня с искренним, почти детским недоумением. Таким взглядом смотрят на неразумное дитя, не способное понять очевидных вещей.
— Леночка, ну что за глупые вопросы? У вас, конечно! Мы же семья! У вас вон трёшка целая, одна комната пустая стоит. А куда нам деваться? Не на улицу же.
Она рассмеялась своей шутке. Виктор Семёнович, кряхтя, затащил последний баул и выпрямился, утирая пот со лба.
— Ну, показывай, дочка, куда нам располагаться. В ту комнату, что дальше от входа. Там потише. Да, и ещё… Мы дачу присматриваем. Как найдём хороший вариант, сразу съедем. Так что это ненадолго. Месяц-другой, может, до лета.
Я смотрела на них, на их вещи, заполнившие мой коридор, и чувствовала, как внутри меня что-то обрывается. Тонкая ниточка, на которой держалось моё терпение, моё самоуважение, моё право на собственную жизнь. Она с оглушительным звоном лопнула. Та комната не была пустой. Это был мой кабинет. Место, где я работала на удалёнке, где стояли мои книги, мой стол. Мой единственный уголок личного пространства в этом доме.
Вечером пришёл Андрей. Он увидел заставленный коридор, родителей, уже деловито разбирающих вещи в моём кабинете, и меня, сидящую на кухне с каменным лицом.
— Мам, пап, привет! — радостно воскликнул он, а потом, заметив моё состояние, подошёл и обнял за плечи. — Лен, ты чего? Я же говорил, что они приедут.
— Ты говорил «в гости»! На пару дней! А не «жить»! Андрей, они продали квартиру!
Я вскочила, не в силах больше сидеть. Голос срывался на шёпот, чтобы не разбудить Мишку, который заснул в своей комнате.
— Лен, ну тише ты… — он пытался меня успокоить. — Да, продали. Я знаю.
— Ты… что?
— Ну, они мне звонили, советовались. Зойке же помочь надо. Сестре.
— Помочь Зойке, отдав ей все деньги от своей квартиры? А о нас ты подумал? О нас?! Где они собираются жить, Андрей?
— Ну… у нас. Временно. — Он отвёл глаза. — Лен, ну это же мои родители. Я не могу их выгнать. Они всё для нас с Зойкой делали, последнее отдавали. Теперь наш черёд помочь. Они же не навсегда, дачу купят и съедут.
— «Дачу»? На какие деньги они её купят, если всё отдали Зое? На пенсию? Ты в это веришь? Это ложь, Андрей, это просто предлог, чтобы влезть сюда!
— Лена, не начинай! Ты всегда недолюбливала мою сестру.
— Да при чём тут твоя сестра?! — я чуть не закричала, но вовремя прикусила губу. — Они отдали ей всё! А жить пришли к нам, в нашу ипотечную трёшку! С маленьким ребёнком! Где я теперь работать буду? На кухне, между твоим борщом и папиным телевизором?
— Ну что ты преувеличиваешь? Ну поработаешь на кухне. Это же временно. Что я должен был сделать? Сказать им: «Мама, папа, идите живите на вокзал»? Так, что ли?
— Ты должен был сказать: «Мама, папа, давайте подумаем вместе». Ты должен был позвонить мне! Мы должны были решить это вместе! Это и моя квартира тоже! Я тут не мебель, Андрей!
Из моего бывшего кабинета вышла Тамара Петровна. В моём домашнем костюме, который я оставляла там на стуле.
— Что вы тут шумите? — прошипела она. — Леночка, имей совесть. Мы с отцом устали с дороги, с переездом этим… А ты тут скандалы закатываешь. Неблагодарная. Мы сына воспитали, квартиру ему помогали покупать, а теперь нам и угла в его доме нет?
Я посмотрела на неё, на её самодовольное лицо, потом на мужа, который виновато опустил голову, и поняла, что это война. И я в ней уже проиграла первый бой, даже не вступив в него.
Начался ад. Тихий, бытовой, изматывающий ад, который страшнее любой громкой ссоры.
Мой кабинет превратился в «комнату родителей». Мой стол был заставлен банками с вареньем и коробками с лекарствами. Мои книги были сдвинуты в угол, на них лежал плед. Работать мне пришлось за кухонным столом, постоянно отвлекаясь на замечания свекрови.
— Леночка, что ты всё в свой компьютер смотришь? Лучше бы делом занялась. Вон, шторы пыльные.
— Леночка, выключи свой ноутбук, он вредно излучает. Я сейчас тесто ставить буду.
— Леночка, не стучи так по клавишам, у отца голова болит.
Виктор Семёнович оккупировал зал. С утра до ночи он смотрел политические ток-шоу на максимальной громкости. На мои просьбы сделать потише, потому что у меня созвон по работе, он отвечал: «Молодое поколение должно знать, что в мире творится! Работа не волк, в лес не убежит».
Кухня перестала быть моей. Тамара Петровна решила, что я всё готовлю «неправильно».
— Индейка? Это что за еда для мужика? Сухо и безвкусно! — вещала она, отодвигая приготовленный мной ужин. — Вот я сейчас котлеток по-быстрому нажарю, с жирком, как Андрюша любит.
Она жарила котлеты в литре масла, отчего по всей квартире стоял чад. Андрей уплетал за обе щеки и радовался, как ребёнок: «Лен, ну вот же, наконец-то нормальная еда! Как в детстве!». А я мыла горы жирной посуды и чувствовала, как меня тошнит от запаха старого подсолнечного масла и от собственного бессилия.
Они критиковали всё. Как я воспитываю Мишку («слишком мягко, вот и растёт неженкой, даже сдачи дать не может»), как я трачу деньги («зачем тебе седьмое платье, лучше бы отцу на лекарства отложили»).
Однажды вечером я не выдержала.
— Андрей, я так больше не могу. Я схожу с ума. Это мой дом, но я чувствую себя в нём прислугой.
— Лен, ну потерпи. Они же мои родители. Они привыкают.
— Привыкают? Они устанавливают свои порядки! Тамара Петровна вчера устроила «семейный совет», на котором они с отцом отчитывали меня за то, что я купила Мишке дорогую игрушку! Меня! В моём доме!
— Ну, может, они и правы… Времена сейчас тяжёлые, надо экономить…
— Экономить? Это они продали квартиру и отдали деньги Зое, а не мы! Почему я должна экономить на своём ребёнке, чтобы им было комфортно?
— Прекрати! Они старики, им нужно внимание. Будь мудрее, ты же женщина.
— Ах, вот как? Я должна быть мудрой, пока они вытирают об меня ноги? А ты? Где твоя мудрость, Андрей? Где твоя роль как мужа? Ты глава семьи или сын, который до сих пор боится маму ослушаться?
Он отвернулся к окну, и я поняла, что разговор окончен. Он сделал свой выбор.
Последней каплей стал Мишка.
Я пришла забирать его из садика. Воспитательница, Марина Ивановна, отвела меня в сторону.
— Елена, я хотела с вами поговорить. У Миши проблемы. Он стал дёрганым, плаксивым. Сегодня на прогулке подрался с мальчиком, укусил его. Раньше за ним такого не наблюдалось. У вас дома всё в порядке?
У меня внутри всё похолодело.
— Да… да, всё хорошо.
— Вы уверены? Он сегодня сказал, что не хочет идти домой, потому что «деда опять будет кричать на телевизор, а бабушка — на маму». Он спросил меня, можно ли ему остаться ночевать в садике.
Я ехала домой в такси, обнимая сына, и слёзы текли по моим щекам. Мой мальчик. Мой спокойный, ласковый мальчик не хочет идти домой. В свой дом. Потому что его дом превратился в поле боя.
В тот вечер, уложив Мишку, я села на кухне и стала ждать Андрея. Когда он вошёл, я не стала кричать. Я говорила тихо и холодно, и от этого спокойствия, кажется, ему стало страшнее, чем от любой истерики.
— Андрей. Твои родители съезжают. Завтра.
Он замер.
— Лен, ты в своём уме? Куда они поедут?
— Куда угодно. К Зое, которой они купили квартиру. На съёмную квартиру, я помогу найти и оплачу первый месяц. Куда угодно, но не сюда. Мой сын не хочет идти домой. Ты это понимаешь? Наш сын. Он боится этого дома.
— Это… это просто детские фантазии…
— Нет. Это диагноз нашей семье. И я не позволю калечить своего ребёнка. Выбирай, Андрей. Либо они, либо мы с Мишей. И если ты выберешь их, то завтра же я подаю на развод и на раздел этой квартиры. И можешь жить тут со своими родителями сколько влезет.
Из комнаты вышли они. Конечно, они всё слышали.
— Ах ты змея! — зашипела Тамара Петровна. — Я так и знала! Решила нас из дома родного сына выжить! Пригрели на груди…
— Это мой дом, Тамара Петровна, — отрезала я, глядя ей прямо в глаза. — И вы в нём больше не живёте.
— Андрюша, сынок, ты слышишь, что она говорит? — запричитала она, хватаясь за сердце. — Она нас, стариков, на улицу выгоняет!
Андрей смотрел то на меня, то на мать. На его лице была мука. Я видела, как в нём борются сын и муж, чувство долга и остатки любви ко мне.
— Мам… Лен… Ну давайте не будем… Давайте… — он замялся, ища спасительную соломинку. — Давайте так. Вы поживете ещё немного. А мы… мы с Леной вам на дачу добавим. Продадим нашу машину, я возьму кредит… Купим вам дачу быстрее…
Я смотрела на него и смеялась. Беззвучно, одними глазами. Он не выбрал. Он снова попытался усидеть на двух стульях. Он предложил продать нашу машину, залезть в новые долги, лишь бы не принимать решение. Лишь бы не обидеть маму.
— Нет, — сказала я твёрдо. — Никаких кредитов. Никакой машины. Завтра.
Они не съехали на следующий день. Андрей умолял меня дать ему неделю. Неделю он ходил как в воду опущенный, не разговаривая ни со мной, ни с родителями. Тамара Петровна демонстративно пила корвалол и стонала за стенкой, Виктор Семёнович молча смотрел в телевизор, игнорируя моё присутствие.
Через неделю они съехали. Не к Зое. Андрей снял им однокомнатную квартиру в соседнем районе. Он платит за неё из своей зарплаты. Теперь почти все его деньги уходят на ипотеку за нашу трёшку и аренду для родителей. Мы живём на мою зарплату. Экономим на всём. О море этим летом можно забыть.
В нашей квартире снова тихо. Мой кабинет снова мой. Мишка перестал плакать по ночам. Кажется, это победа.
Но каждый вечер, когда Андрей приходит с работы, между нами ложится ледяная стена. Он не простил мне моего ультиматума. Он считает, что я унизила его, заставив «предать» родителей. Он больше не обнимает меня, не целует перед уходом. Мы говорим только о быте и о сыне. Он живёт со мной, но мыслями он там, со своими несчастными, «изгнанными» стариками. Каждые выходные он едет к ним — «помочь, продукты привезти». Возвращается поздно, с серым, виноватым лицом.
Я отвоевала свою территорию. Но я проиграла войну за семью. Наш дом стал просто квартирой, где живут два чужих человека, которых связывает только ребёнок и ипотека. Иногда я смотрю на него, спящего на своей половине кровати, на максимальном расстоянии от меня, и думаю: а может, надо было терпеть?
Но потом я иду в комнату к Мишке, целую его в тёплую макушку и понимаю, что нет. Я всё сделала правильно. Просто у некоторых побед бывает горький вкус пепла. Исход зафиксирован. Мы вместе, но мы не семья. Мы просто сожители на общей территории, ставшей слишком холодной для любви.
