— Ну, почти, почти достал его! Давай, тварь, вылезай! — громыхнул Денис, всем телом подаваясь вперед, словно пытался физически влезть в мерцающий экран огромного телевизора.
Пальцы его яростно барабанили по кнопкам геймпада, издавая сухую, нервную дробь. Комната была погружена в полумрак, единственным источником света служил этот самый экран, заливающий стены то кроваво-красными, то ядовито-зелеными отблесками очередной виртуальной баталии. Марина, сидевшая за кухонным столом с чашкой давно остывшего чая и раскрытой книгой, которую она уже минут двадцать безуспешно пыталась читать, привычно не обращала внимания. Или делала вид, что не обращает. Денис после работы – это Денис перед телевизором. Аксиома, не требующая доказательств. Она уже давно махнула рукой, решив, что пусть лучше так, чем пиво с дружками по гаражам или, не дай бог, что похуже. Пусть себе развлекается, ребенок великовозрастный. Лишь бы ее не трогал.
Сегодня Денис был особенно возбужден. Выиграл какой-то важный бой, получил очередную ачивку, или что там у них, у этих игроманов, ценится. Он откинулся на спинку дивана, шумно выдохнул, и даже на несколько секунд оторвал взгляд от экрана.
— Марин, а Марин, прикинь, мне сегодня премию дали! — голос его был полон мальчишеского восторга, будто не тридцатилетний мужик говорил, а пацан, которому купили новую игрушку. — Неожиданно так, квартальная, да еще и приличная такая, солидная! Шеф лично пожал руку, сказал, мол, Денис Евгеньевич, вы наш лучший сотрудник!
Марина оторвалась от книги, на ее лице промелькнуло что-то похожее на заинтересованность. Премия – это хорошо. Это очень хорошо. В ее голове тут же, как в бухгалтерской программе, начали выстраиваться столбики цифр и планы. Старая стиральная машина, которая уже месяц работала через раз и грозилась окончательно испустить дух, давно требовала замены. Да и на кухне не мешало бы хоть косметический ремонт сделать, обои переклеить, фартук новый положить. Она уже присмотрела в магазине симпатичную плитку, недорогую, но очень уютную.
— О, это замечательно, Денис, — постаралась она вложить в голос максимум энтузиазма, хотя радость мужа по поводу похвалы от шефа ее трогала мало. Главное – деньги. — И что, большая премия? Хватит нам на…
— Да вообще шикарная! — Денис снова расплылся в довольной улыбке, явно не заметив ее прагматичного интереса. — Я даже сам не ожидал. Прям вот куш сорвал!
Он немного помолчал, потянулся, хрустнув суставами, и, как бы между прочим, будто речь шла о какой-то незначительной мелочи, добавил:
— Я ее, Марин, это… сестре отдал. Светке. Ей там на первоначальный взнос по ипотеке не хватало чуть-чуть. Ну, ты же знаешь, она одна с ребенком, тяжело ей. А тут такая возможность, квартирка неплохая подвернулась. Грех было не помочь родной кровиночке. Она так радовалась, так благодарила…
Марина замерла, чашка в ее руке чуть дрогнула. Книга медленно соскользнула с колен на пол, но она этого даже не заметила. Внутри у нее что-то оборвалось, а затем тугим, холодным комком сжалось в груди. Всю премию? Всю эту «шикарную», «солидную» премию он отдал сестре? Не посоветовавшись, не спросив, просто взял и отдал? А как же стиральная машина? Как же кухня, о которой она так мечтала, пытаясь создать уют в их съемной квартире, которую Денис упорно не хотел менять на собственное, пусть и ипотечное, жилье?
— Всю? — переспросила она тихим, почти бесцветным голосом, в котором, однако, уже начинали звенеть металлические нотки.
— Ну да, всю, — беззаботно подтвердил Денис, уже снова поворачиваясь к экрану, где начинался новый раунд его бесконечной войны. — А что такого? Сестре же нужнее. Мы-то с тобой как-нибудь перебьемся, не в первой. А у нее ребенок, будущее. Святое дело помочь.
«Святое дело». Марина почувствовала, как к горлу подкатывает волна горькой обиды, смешанной с бессильной яростью. Опять. Опять ее интересы, их общие семейные нужды отодвинуты на задний план ради «святого дела» помощи его многочисленной родне. Сестра, мама, какой-нибудь троюродный дядя из Воронежа – всем им всегда было «нужнее». А она, Марина, должна была понимать, входить в положение, «перебиваться». Сколько раз она уже слышала эти слова?
Она ничего не сказала. Молча подняла книгу, положила ее на стол. Встала, подошла к окну. За стеклом начинался обычный городской вечер, зажигались огни, спешили по своим делам люди. А в ее душе бушевала буря. Хотелось кричать, бить посуду, высказать ему все, что накопилось за эти годы. Но она сдержалась. Какой смысл? Он все равно не поймет. Для него всегда на первом месте будет его семья, его «корни», а она… она так, приложение. Удобное, безотказное приложение, которое готовит, убирает, работает и молча глотает обиды.
Денис, полностью поглощенный игрой, даже не заметил ее состояния. Он что-то азартно выкрикивал, стучал по кнопкам, и весь мир для него сейчас сузился до размеров экрана телевизора. А Марина стояла у окна и чувствовала, как внутри нее что-то медленно, но неотвратимо умирает. Терпение, которое она так долго и старательно культивировала, подходило к концу. И она знала, что следующая капля, всего одна неосторожная капля, может переполнить чашу. И тогда… тогда будет взрыв. И ей уже будет все равно на его «святые дела» и «родных кровиночек».
Неделя после «щедрого» жеста Дениса в адрес сестры тянулась для Марины мучительно долго. Она ходила как в воду опущенная, молчаливая, на все попытки мужа заговорить отвечала односложно, не глядя ему в глаза. Обида не отпускала, наоборот, с каждым днем она разрасталась, пускала ядовитые корни, отравляя все вокруг. Денис, поначалу пытавшийся изображать недоумение – мол, чего это она дуется, он же благое дело сделал – быстро оставил свои попытки и снова с головой ушел в виртуальные миры. Ему так было проще. Нет реакции – нет проблемы.
Этот вечер ничем не отличался от предыдущих. Денис, развалившись на диване, самозабвенно рубился в какую-то стрелялку. Грохот выстрелов, взрывы и его зычные комментарии, адресованные невидимым врагам, привычно сотрясали стены небольшой квартиры. Марина сидела на кухне, механически помешивая суп в кастрюле. Она старалась не слушать, отгородиться от этого звукового хаоса, но его возгласы то и дело прорывались сквозь стену ее отчуждения, вызывая глухое раздражение. Она чувствовала себя лишней в этом доме, где главным событием дня была очередная игровая сессия ее мужа.
В какой-то момент звуки из комнаты стали особенно яростными. Денис ревел, как раненый бык, перемежая ругательства с невнятными боевыми кличами. Видимо, виртуальная битва складывалась не в его пользу. Марина невольно прислушалась. Раздался особенно громкий вопль, полный отчаяния и злости, а затем – глухой удар, будто что-то тяжелое врезалось в стену. И тишина. Не та звенящая, напряженная тишина, которая бывает перед бурей, а какая-то мертвая, оглушающая.
Марина насторожилась. Она выглянула из кухни. Денис стоял посреди комнаты, растерянно глядя на огромный, теперь уже черный, экран телевизора. По гладкой поверхности, еще недавно переливавшейся всеми цветами радуги, змеилась уродливая паутина трещин, расходящаяся от темной вмятины – следа от геймпада, который Денис, видимо, в пылу сражения, запустил прямо в экран. Сам геймпад валялся на полу, как убитая рептилия.
— Вот черт, — только и вымолвил Денис, почесывая затылок. На его лице не было ни тени раскаяния, лишь досада от прерванной игры и понимание, что вечер безнадежно испорчен. — Перестарался малек. Надо же, как неловко вышло.
Марина молча смотрела на эту картину. Внутри у нее все похолодело. Этот телевизор они покупали еще до свадьбы, на ее деньги. Он был ее маленькой гордостью, символом какой-то стабильности. И вот теперь… Она ничего не сказала, просто вернулась на кухню, к своему супу. Пусть сам разбирается. Это его проблемы.
Вечер прошел в тягостном молчании. Денис слонялся по квартире, как неприкаянный, то включая, то выключая компьютер, то пытаясь найти что-то интересное в телефоне. Марина демонстративно его игнорировала. Когда ужин был готов, она молча поставила перед ним тарелку. Ели тоже молча. Напряжение в воздухе можно было резать ножом.
И вот, когда она уже мыла посуду, Денис, как ни в чем не бывало, подошел к ней сзади и небрежно бросил:
— Слушай, Марин, надо завтра новый телик купить. Этот-то все, отыграл свое. Да и давно хотел побольше, чтобы прям вообще погружение было. Присмотрел тут один, диагональ – закачаешься!
Марина медленно повернулась, вытирая руки о полотенце. Она смотрела на него так, словно видела впервые. На его лице было обычное выражение – немного скучающее, немного капризное, как у ребенка, которому не дали любимую игрушку. Ни капли сожаления, ни тени смущения от того, что он только что разбил дорогую вещь, и уж тем более никаких мыслей о том, откуда возьмутся деньги на новую.
— Какой еще телевизор? — голос ее был обманчиво спокоен, но в нем уже слышался лязг металла. — На какие, позволь узнать, шиши мы его покупать будем?
Денис удивленно моргнул, явно не ожидая такого вопроса.
— Ну как на какие? — он пожал плечами с такой обезоруживающей простотой, что у Марины на мгновение перехватило дыхание. — Купим. Ты же работаешь. Да и я что-нибудь придумаю, может, у мамки займу до получки. Главное – чтобы играть было на чем, а то я так с ума сойду без моих консоли.
Вот это «ты же работаешь» и стало той самой последней каплей. Той искрой, которая упала в пороховую бочку ее накопившегося гнева и обиды. Марина почувствовала, как внутри нее что-то взорвалось, сметая все барьеры, все остатки терпения и показного спокойствия. Ее лицо окаменело, глаза сузились, превратившись в две ледяные щелочки. Сейчас начнется. Она это знала. И он, судя по тому, как дрогнуло его лицо, тоже начал что-то подозревать. Но было уже поздно.
Лицо Марины было похоже на застывшую маску, из-под которой, казалось, вот-вот вырвется ледяное пламя. Ее обычно мягкие карие глаза сейчас метали молнии, а губы были сжаты в тонкую, бескровную линию. Денис, почуяв неладное, инстинктивно отступил на шаг, его обычная самоуверенность на мгновение дала трещину. Он еще не до конца понял, что происходит, но животный инстинкт подсказывал – надвигается что-то страшное.
— Нет! Я не буду работать и покупать нам новый телевизор! Всё! Хватит!
— То есть, как это: нет? — не понял такого прямого отказа муж.
— А не надо было отдавать всю свою премию своей сестре, было бы тогда на что купить этот телевизор! А теперь сиди вообще без ничего, я покупать ничего не буду!
Денис опешил. Он ожидал чего угодно – слез, упреков, может быть, даже истерики. Но такой холодной, беспощадной ярости он от своей тихой, покладистой Марины не ожидал никогда.
— Ты… ты что такое говоришь? — пролепетал он, пытаясь вернуть себе самообладание. — При чем тут сестра? Я ей помог, это… это святое! А телевизор – это просто вещь, ну, сломал, бывает. Купим новый, делов-то.
— Святое? — Марина криво усмехнулась, и эта усмешка была страшнее любого оскала. — Для тебя все святое, что касается твоей драгоценной родни! А я, по-твоему, кто? Бесплатное приложение к твоим «святым делам»? Я, значит, должна вкалывать, чтобы ты свои игрушки покупал, а потом их же и гробил, а твоя сестрица в это время будет ипотеку твоими деньгами гасить? Деньгами, которые могли бы пойти на нашу семью, на то, чтобы мы жили по-человечески, а не перебивались с копейки на копейку, пока ты благодетельствуешь направо и налево!
Ее голос начал набирать силу, срываясь на более высокие, звенящие ноты. Накопившаяся за годы обида, унижение, чувство несправедливости – все это сейчас выплескивалось наружу неудержимым потоком.
— Ты хоть раз подумал обо мне? О том, чего я хочу? Я уже забыла, когда мы в последний раз что-то для дома покупали, не говоря уже о чем-то для меня! Стиральная машина дышит на ладан, на кухне обои отваливаются, а тебе все равно! Тебе главное, чтобы твои танчики ездили и стреляли, да чтобы сестрица была довольна! А я так, обслуга, которая должна молча обеспечивать твой комфорт и закрывать глаза на твои выходки!
Денис побагровел. Обвинения Марины, такие прямые и беспощадные, задели его за живое. Он привык, что она молчит, что она все понимает и принимает. А тут…
— Да что ты несешь?! — рявкнул он, переходя в наступление. — Я работаю, между прочим, вкалываю как проклятый, чтобы у нас все было! И имею я право после работы расслабиться, отдохнуть так, как я хочу? Или мне теперь и этого нельзя? Ты просто не ценишь то, что я для тебя делаю! Вечно тебе все не так, вечно ты недовольна!
— Расслабляться? — Марина презрительно фыркнула. — Гробить вещи, которые куплены на мои же, между прочим, деньги – это ты называешь «расслабляться»? А потом требовать новые, как будто так и надо? Расслабляйся, глядя в стену! Твои развлечения – твои проблемы. Я на твои хотелки больше ни копейки не потрачу! Хватит, наелась досыта твоим эгоизмом!
Слово «эгоизм» окончательно вывело Дениса из себя. Он шагнул к ней, его кулаки непроизвольно сжались.
— Это я эгоист?! Да ты на себя посмотри! Только о себе и думаешь! Тебе жалко денег на то, чтобы твой муж мог нормально отдохнуть? Тебе жалко помочь моей сестре, которая одна ребенка тянет? Да ты просто жадная, бесчувственная эгоистка! Ты никогда меня не понимала и не пыталась понять! Ты просто хочешь, чтобы я плясал под твою дудку!
— Ах, это я жадная?! — Марина уже не сдерживала крика. Квартира, казалось, содрогалась от их голосов. — Это я должна оплачивать твои бесполезные развлечения и спонсировать всю твою родню, потому что ты, великовозрастный балбес, не способен расставить приоритеты? Потому что для тебя виртуальные танчики важнее реальной жизни, реальной семьи? Да ты просто ленивый уволень, Денис, безответственный, эгоистичный, который привык, что все ему должны! Ты не мужчина, ты просто большой ребенок, который только и умеет, что требовать и ломать!
Обвинения летели, как отравленные стрелы, каждое попадало точно в цель, распаляя ярость обеих сторон. Они уже не слышали друг друга, каждый был поглощен своей обидой, своей правотой. Кухня превратилась в поле боя, где не было победителей, а были только двое разъяренных, измученных взаимными упреками людей. Градус ненависти нарастал с каждой секундой, и казалось, что вот-вот произойдет что-то непоправимое. Консенсус был не просто невозможен – он был немыслим. Каждый из них считал себя правой стороной, жертвой, а другого – исчадием ада.
Слова Марины, хлесткие, как удар бича, повисли в раскаленном воздухе кухни. «Безответственный», «большой ребенок» — каждое из них жгло Дениса каленым железом, выжигая остатки его мужского самолюбия. Он всегда считал себя главой семьи, добытчиком, человеком, который имеет право на свои слабости, потому что он «вкалывает». А тут его, как нашкодившего щенка, тычут носом в собственную несостоятельность, в его эгоцентризм, в его нежелание взрослеть.
— Да как ты… как ты смеешь так говорить?! — прохрипел он, голос его сорвался от ярости и обиды. Он сделал еще один шаг вперед, нависая над Мариной, которая, несмотря на его угрожающий вид, не отступила, смотрела на него снизу вверх с ледяным презрением. — Я тебе всю жизнь, можно сказать, посвятил! А ты… ты меня ни во что не ставишь! Тебе плевать на мои чувства, на мои потребности! Да кому ты такая нужна будешь, вечно недовольная, пилящая стерва?!
Это было ниже пояса. Денис и сам это понял, как только слова сорвались с его губ. Но отступать было поздно. Мосты уже горели ярким пламенем, и он, вместо того чтобы пытаться их потушить, лишь подливал масла в огонь.
Марина на мгновение замерла, лицо ее исказилось, будто от физической боли. Но это было лишь мгновение. Потом ее глаза снова налились стальной решимостью. Она выпрямилась, и в ее взгляде появилась такая уничтожающая холодность, что Денису стало не по себе.
— Уж точно не такому инфантильному недоумку, как ты, который только и может, что в игрушки играть да мамкину юбку (или сестринкину) деньгами набивать! — ее голос был спокоен, почти бесстрастен, но от этого ее слова звучали еще более убийственно. — Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал? Ты только что расписался в собственной никчемности. Мужчина, который пытается унизить женщину, потому что у него не хватает аргументов, не хватает мозгов, чтобы признать свою неправоту, — это не мужчина. Это жалкое, слабое существо.
Денис отшатнулся, как от удара. Он ожидал криков, слез, ответных оскорблений. Но это ледяное спокойствие, эта уничтожающая констатация факта были гораздо страшнее. Он вдруг почувствовал себя голым, беззащитным перед ее правотой. Все его аргументы, все его попытки выставить себя жертвой рассыпались в прах.
— Я… я не хотел… — пробормотал он, но Марина его уже не слушала.
— А знаешь, что самое смешное, Денис? — продолжала она тем же ровным, безжалостным тоном. — Ты ведь даже не понимаешь, насколько ты жалок. Ты разбил телевизор – и тут же требуешь новый, как будто тебе все должны. Ты отдал наши общие деньги сестре, даже не подумав посоветоваться со мной, – и считаешь это подвигом. Ты живешь в своем выдуманном мире, где ты – герой, а все остальные – просто статисты, обязанные обслуживать твои «хотелки». Но этот мир рухнул, Денис. Рухнул так же, как твой дурацкий телевизор. И знаешь что? Мне даже не жаль.
Она медленно обошла его, подошла к кухонному столу, взяла свою чашку, ту самую, с остывшим чаем, которую так и не допила. Ее движения были спокойными, размеренными, как будто ничего не произошло. Как будто они не стояли только что на грани, за которой – только пустота.
Денис смотрел ей в спину, чувствуя, как его покидают силы. Ярость схлынула, оставив после себя лишь опустошение и горький привкус поражения. Он вдруг понял, что проиграл. Проиграл не этот конкретный спор, а что-то гораздо большее. Что-то, что уже никогда не удастся вернуть.
— И что… что теперь? — выдавил он из себя, голос его был хриплым и неуверенным.
Марина обернулась. В ее глазах не было ни злости, ни ненависти. Только усталость и какое-то отстраненное безразличие.
— А ничего, Денис, — сказала она так же спокойно. — Теперь каждый сам по себе. Ты со своими играми и своей «святой» родней. А я… я как-нибудь проживу. Без тебя. Без твоих вечных проблем и претензий. Без этого вечного чувства, что я должна кому-то что-то доказывать.
Она поставила чашку на стол.
— Можешь идти играть. В стену. Или куда ты там собирался. Мне все равно.
И это «все равно» прозвучало как приговор. Окончательный и бесповоротный. Денис вдруг понял, что их квартира, еще недавно казавшаяся ему уютной гаванью, превратилась в выжженную пустыню. Здесь больше не было тепла, не было понимания, не было любви. Только два чужих, враждебных человека, запертых в одном пространстве, но разделенных пропастью взаимных обид и разочарований.
Он молча развернулся и пошел в комнату. Сел на диван, тупо уставившись на черный, разбитый экран телевизора. Впервые за долгие годы ему не хотелось играть. Ему вообще ничего не хотелось. В ушах все еще звучал спокойный, безжалостный голос Марины и это ее убийственное «все равно». Квартира погрузилась в тишину, но это была не та тишина, которая приносит покой. Это была тишина руин, тишина конца. Окончательного и беспощадного. Каждый остался при своем, но оба они понимали, что сегодня они потеряли нечто гораздо большее, чем просто разбитый телевизор или некупленная стиральная машина. Они потеряли друг друга. Навсегда…
