— Да, мам, не переживай… После свадьбы сразу займусь… Скажу, что для ипотеки надо, или ещё что придумаю… Да, на тебя перепишем, так надёжнее будет, она ж не чужая уже будет.
Яна замерла в прихожей, едва успев прикрыть за собой входную дверь. Ключ в замке повернулся почти беззвучно — она мастерски научилась этому за последние месяцы, чтобы не будить Максима, если возвращалась поздно. Сегодня она, наоборот, ушла с работы на три часа раньше. В руках у неё была коробка с его любимым медовиком из дорогой кондитерской. Сюрприз. Ей хотелось просто так, без повода, устроить маленький праздник посреди будней себе и своему жениху. До свадьбы оставалось чуть больше месяца.
Голос Максима доносился из спальни. Он был спокойным, будничным, даже немного ленивым, как у человека, который обсуждает покупку картошки на рынке. Но слова, которые он произносил, были другими. Они были острыми и холодными, как осколки стекла. Они вонзались в тёплый, пропитанный запахом пионов воздух и замораживали его.
Яна медленно, чтобы не издать ни звука, поставила коробку с тортом на тумбу. Цветы, которые ей подарили коллеги на работе, поздравляя с предстоящей свадьбой, выскользнули из ослабевших пальцев и упали на пол, но она этого даже не заметила. Холод был не метафорой. Он начался где-то в солнечном сплетении и ледяными иглами разошёлся по венам, добравшись до кончиков пальцев. Она поняла, о чём речь. О её квартире. Единственной, подаренной родителями на тридцатилетие. О её стенах, её крепости.
«…Так надёжнее будет…» «…Она ж не чужая уже будет…»
Последняя фраза прозвучала как приговор. Не чужая. Значит, можно обчистить. Можно вывернуть карманы, потому что теперь это «семья». Она стояла не двигаясь, вслушиваясь в короткие паузы в его речи, когда он слушал ответ матери. Она почти физически ощущала присутствие этой женщины, Светланы Игоревны, на другом конце провода. Её одобрительное угуканье, её практичные, деловые советы. Женщины, которая через месяц должна была называть её дочерью.
— Всё, мам, давай. Целую.
Шаги. Он шёл из спальни. Яна не стала прятаться или делать вид, что только что вошла. Она просто стояла и ждала. Прямая, как струна, в центре своей прихожей.
Максим вышел в коридор, потягиваясь, с довольной улыбкой на лице. Увидев её, он застыл. Улыбка сползла, словно её стёрли грязной тряпкой. Он побледнел так резко, что веснушки на его носу стали похожи на тёмные пятна плесени. Его взгляд метнулся к торту на тумбе, к цветам на полу, потом снова к её лицу. Он всё понял.
— Яна? А ты… ты давно тут?
Его голос был сиплым. Это был голос пойманного на месте преступления вора.
— Достаточно давно, чтобы всё понять, — её собственный голос прозвучал ровно и чуждо, будто говорил кто-то другой. — Надёжнее, значит? Отжать квартиру и переписать на мамочку?
Он дёрнулся, как от удара, и сделал шаг к ней, выставив вперёд руки в умоляющем жесте.
— Ян, ты не так всё поняла, это…
— А не пошёл бы ты куда подальше, милый мой, если тебе от меня нужны только квартира и прописка? Или ты думал, что когда я об этом узнаю, то всё будет как раньше?
Она не повышала голоса. В этом не было нужды. Каждое слово ложилось в пространство между ними, как тяжёлый камень. Она обошла его, подошла к входной двери и распахнула её настежь, впуская в квартиру равнодушный свет подъездной лампы.
— У тебя пять минут, чтобы собрать свои вещи и исчезнуть из МОЕЙ квартиры. И поторопись. Сюрприз не удался. Ни для тебя, ни для меня.
— Это какая-то ошибка, ты не могла этого слышать! — Максим попытался схватить её за руку, но Яна отдёрнула её так, словно он был прокажённым. Его лицо, только что бывшее бледным, залилось нездоровым, пятнистым румянцем.
— Ошибка? То есть, это не ты сейчас говорил своей мамочке, что придумаешь, как заставить меня переписать на неё квартиру? Может, у меня слуховые галлюцинации? — она скрестила руки на груди. Её поза была воплощением непробиваемости. Она не кричала, не суетилась. Она просто стояла, как скала, о которую разбивались его жалкие, панические волны лжи.
— Это просто… просто разговор! Мы просто обсуждали… финансовую безопасность! Для нашей будущей семьи!
— Нашей? — Яна позволила себе кривую, злую усмешку. — Кажется, ты перепутал. Речь шла о безопасности твоей семьи — тебя и твоей мамы. За счёт моей квартиры. Умно. Практично. Жаль только, исполнитель подкачал. И оказался слишком болтливым. Твои пять минут, кстати, уже идут.
Он смотрел на неё, и в его глазах метался страх. Не страх потерять её, а страх потерять актив. Потерять тёплое место, налаженный быт и, главное, главный приз в виде квадратных метров в центре города. Он понял, что уговоры бесполезны. Её лицо было высечено из камня. И тогда он сделал то, что всегда делал в безвыходной ситуации. Он схватил с тумбочки свой телефон и, пятясь, скрылся в спальне, плотно прикрыв за собой дверь.
Яна не пошла за ним. Она осталась в прихожей, рядом с распахнутой входной дверью. Она слышала его приглушённый, панический шёпот. Он жаловался. Искал поддержки. Вызывал подкрепление. Она даже знала, кто приедет. Тяжёлая артиллерия. Главный стратег этой провалившейся операции.
Не прошло и двадцати минут, как в дверном проёме появилась фигура Светланы Игоревны. Она не позвонила. Она вошла так, будто это была её собственная квартира, и она лишь на секунду из неё выходила. Высокая, в дорогом кашемировом пальто, она источала аромат властности и дорогих духов. Её взгляд скользнул по разбросанным на полу пионам с брезгливым недоумением, задержался на коробке с тортом и, наконец, впился в Яну.
— Что здесь происходит? — её голос был низким и полным металла. Она обращалась не к Яне, а к пространству, словно та была предметом мебели. Из спальни тут же выскользнул Максим и пристроился за её плечом, как провинившийся щенок.
— Светлана Игоревна, думаю, ваш сын уже всё вам объяснил, — спокойно ответила Яна, не сдвинувшись с места. — Он собирает вещи.
— Собирает вещи? — брови будущей свекрови поползли вверх, изображая царственное изумление. — Девочка моя, ты в своём уме? Выгонять жениха на улицу за месяц до свадьбы из-за какой-то глупости, которую ты неправильно поняла? Мы тебя почти в семью приняли, а ты…
— «Почти» — это ключевое слово, — прервала её Яна. Её спокойствие было её главным оружием. — Я всё поняла правильно. Ваши планы по «укреплению финансовой безопасности» за счёт моего имущества были изложены предельно ясно. «Перепишем на тебя, так надёжнее». Это я тоже неправильно поняла?
Светлана Игоревна на мгновение потеряла дар речи. Она не ожидала такого прямого удара. Она привыкла, что люди перед ней робеют, мнутся, оправдываются.
— Ты подслушивала частный разговор! — наконец нашлась она. — Это низко!
— Низко — это за спиной у человека, который тебе доверяет, строить планы по захвату его квартиры. А подслушать это — большая удача. Она экономит мне кучу времени, денег и нервов. А теперь, если вы не против, я бы хотела, чтобы вы оба покинули мою квартиру. Максим, твои пять минут давно истекли. Видимо, придётся тебе уходить с пустыми руками.
Она сделала шаг в сторону, ещё шире открывая дверь и указывая на выход. Это был жест окончательный и бесповоротный. Но Светлана Игоревна не для того сюда мчалась, чтобы так просто сдаться. Она сделала шаг вперёд, и её лицо исказила гримаса праведного гнева.
— Ах ты… Да мы в тебя столько сил вложили! Столько времени на тебя потратили! Ты думаешь, мы позволим тебе вот так просто всё разрушить?
Слова Светланы Игоревны упали в тишину прихожей, как тяжёлые капли яда. Она произнесла их с такой уверенностью, будто зачитывала неоспоримый судебный вердикт. Максим за её спиной обрёл второе дыхание, его плечи расправились. Да, вот он, их главный аргумент. Они — благодетели. Она — неблагодарная получательница их бесценных даров.
— Сил? — Яна чуть склонила голову набок, её взгляд был насмешливым, изучающим. — Это очень интересное заявление. Давайте попробуем посчитать ваши инвестиции. Мне даже любопытно стало.
Светлана Игоревна нахмурилась. Такой реакции она не ожидала. Она рассчитывала на смущение, на попытки оправдаться, но уж точно не на холодный бухгалтерский расчёт.
— Что посчитать? Ты издеваешься? Я учила тебя готовить! Я давала тебе советы, как правильно вести себя в приличном обществе!
— Готовить… — медленно, смакуя слово, повторила Яна. — Это, безусловно, серьёзный вклад. Запишем. Советы, как вести себя в обществе… тоже ценно. Особенно от человека, который учит своего сына обманом отнимать у невесты жильё. Очень «приличный» совет. Что ещё было в вашем инвестиционном портфеле?
— Я… я помогал тебе выбирать ноутбук! — вдруг пискнул из-за материнского плеча Максим. — Мы целый день по магазинам ездили! Я потратил своё время! Я эту полку в ванной прикрутил! Она бы до сих пор в коробке валялась!
Он выпалил это с отчаянной гордостью, словно именно эта полка была тем краеугольным камнем, на котором держался их несостоявшийся брак. Яна посмотрела на него так, как смотрят на нелепое насекомое.
— Полка. Ноутбук. Целый день. Какая прелесть. Предлагаю прямо сейчас составить акт приёма-передачи. Я верну тебе твою полку, можешь открутить её и забрать с собой. А за потраченный день я готова заплатить. Сколько стоит день твоего времени, Максим? Скажи, не стесняйся. Мы же теперь всё считаем.
Светлана Игоревна поняла, что атака провалилась. Их «вложения» выглядели жалкими и смехотворными. Она сменила тактику, переходя от обвинений к откровенному давлению. Она сделала ещё один шаг вперёд, почти втолкнув Яну вглубь коридора. Её лицо стало жёстким, неприятным.
— Хватит паясничать! Ты живёшь в этих стенах одна. Мы хотели создать семью, наполнить этот дом жизнью! Дети бы пошли… Ты об этом подумала? Максиму нужна уверенность в завтрашнем дне, ему нужно твёрдо стоять на ногах, чтобы обеспечивать семью! И я, как мать, забочусь о его благополучии!
— Заботитесь о его благополучии за мой счёт, — отрезала Яна, и в её голосе впервые прорезался лёд. — И раз уж мы заговорили о настоящих долгах и благополучии, Светлана Игоревна… Давайте поговорим о реальных цифрах. Не о готовке и не о полках.
Она сделала паузу, обводя их обоих тяжёлым взглядом. Максим инстинктивно съёжился. Он понял, куда она клонит. Его лицо снова стало пепельно-серым.
— О чём это она? — настороженно спросила Светлана Игоревна, переводя взгляд с Яны на сына.
— А вы спросите у вашего успешного сына, — продолжила Яна, не отводя глаз от Максима. — Спросите, куда делись три миллиона рублей, которые вы дали ему год назад на «перспективный криптовалютный стартап». Он вам ведь отчитался, что удачно их вложил и скоро вернёт с процентами?
Светлана Игоревна замерла. Её лицо вытянулось.
— Да. Он вложил… это… это коммерческая тайна. Ведь так ты мне сказал, сынок?
— Никакой тайны нет, — голос Яны был безжалостным, как скальпель хирурга. — Он просадил их все за две недели на мошеннической бирже. До последней копейки. А потом приполз ко мне, рыдая, что вы его убьёте. И знаете что, Светлана Игоревна? Я покрыла его долг. Из своих денег. Я отдала ему три миллиона, чтобы он мог врать вам дальше про свои «успешные инвестиции». Просто чтобы сохранить мир. Чтобы вы не волновались.
В квартире стало абсолютно тихо. Было слышно лишь, как гудит холодильник на кухне. Светлана Игоревна медленно повернула голову к сыну. В её взгляде было нечто пострашнее гнева — ледяное, всепоглощающее презрение. Вся её спесь, вся её властность схлопнулись в один миг, оставив после себя лишь униженную, обманутую женщину.
— Максим?.. Это правда?
— Мам, она всё врёт… она… — залепетал он, но его бегающие глаза выдавали его с головой.
— Так что давайте не будем о вложениях, — закончила Яна, и её голос прозвучал как удар молотка. — Особенно когда вы оба по уши в моих. А теперь — на выход. Оба. Немедленно.
— Мам, она всё врёт… она… — залепетал Максим, но его голос утонул в ледяной пустоте, которая заполнила прихожую.
Светлана Игоревна не удостоила его взглядом. Она смотрела на Яну, и в её глазах больше не было ни властности, ни гнева. Там было что-то гораздо хуже: холодное, оценивающее презрение, как к уличной торговке, подсунувшей ей фальшивку. Она была унижена. Не тем, что сын — неудачник и лжец. А тем, что эта девушка, эта простушка, которую она собиралась облагодетельствовать, оказалась свидетельницей их семейного позора. Более того, она была его спонсором.
— Значит, ты знала, — произнесла Светлана Игоревна тихо, но каждое слово было похоже на удар хлыста. — Ты всё знала и молчала. Играла свою роль. Позволяла мне распинаться о борщах и советах, зная, что мы оба, мой сын и я, у тебя в кармане. Ты наслаждалась этим, да?
— Наслаждалась? — Яна позволила себе горькую усмешку. — Я пыталась спасти то, чего, как оказалось, никогда и не было. Вашу репутацию. Его мужское достоинство. Моё собственное душевное спокойствие. Но, как видите, инвестиция оказалась такой же провальной, как и у Максима. И, да, он мне теперь их должен, а не вам, вам ведь он вернул мои деньги, а мне написал расписку. И как удачно, что я тогда додумалась заверить её с ним у нотариуса.
Она снова указала на дверь.
— А теперь, уходите.
Но Светлана Игоревна не сдвинулась с места. Её лицо окаменело. Она проиграла битву за квартиру, проиграла битву за репутацию сына. Но она не могла уйти, не забрав хоть что-то. Ей нужно было нанести ответный, пусть и символический удар.
— Прежде чем мы уйдём, ты вернёшь мне моё.
— Ваше? — Яна обвела взглядом прихожую. — Здесь нет ничего вашего.
— Жемчуг, — отчеканила Светлана Игоревна. — Ожерелье. Которое я подарила тебе на помолвку. Это фамильная ценность. Оно не для таких, как ты. Отдай его.
Максим вздрогнул, понимая, что мать перешла последнюю черту, но промолчал. Он был лишь зрителем на этом ринге, где его нокаутировали в первом же раунде.
Яна смотрела на Светлану Игоревну долго, не мигая. А потом медленно кивнула.
— Вот как? Что ж… Подождите секунду.
Она развернулась и, не спеша, прошла в спальню. Они остались вдвоём в прихожей, мать и сын, чужие друг другу, объединённые лишь общим провалом. Через минуту Яна вернулась. В одной руке она держала бархатную коробочку. В другой — ручку и лист бумаги, вырванный из блокнота. Она не стала открывать коробочку. Она подошла к комоду, положила на него лист бумаги и щёлкнула ручкой.
— Итак, — её голос был деловым и абсолютно спокойным. — Зафиксируем. Долг Максима передо мной составляет три миллиона рублей. Вы передаёте мне в счёт частичного погашения этого долга фамильное ожерелье. Нам нужно оценить его стоимость. Сколько оно стоит, Светлана Игоревна? Чтобы я могла вычесть эту сумму из общего долга.
Светлана Игоревна задохнулась. Она смотрела на ручку в руках Яны, на лист бумаги, на закрытую коробку, и не могла вымолвить ни слова. Это было чудовищно. Это было хуже, чем любой крик, любая пощёчина. Яна брала их реликвию, символ их рода, их чести, и превращала её в строчку в долговой расписке. Она оскверняла не жемчуг. Она оскверняла саму их суть, их семейную историю, переводя её на язык денег, который они сами же и навязали.
— Я… оно… оно бесценно, — прохрипела она.
— Нет, — твёрдо сказала Яна. — Бесценных вещей не бывает. Всё имеет свою цену. Ваша любовь к сыну. Его любовь ко мне. Моя квартира. Теперь и ваше ожерелье. Раз вы не можете назвать цену, я отнесу его к оценщику завтра. И вычту рыночную стоимость из долга. А на оставшуюся сумму, Максим, я составлю график платежей. Буду ждать первого перевода до конца следующего месяца.
Она подняла глаза. В них не было ничего, кроме пустоты.
— А теперь — на выход.
Они вышли молча. Не глядя ни на Яну, ни друг на друга. Словно два призрака, изгнанные из места, где только что была разрушена их реальность. Яна не стала смотреть им вслед. Она медленно закрыла входную дверь. Замок щёлкнул с окончательной глухотой.
Она постояла мгновение в тишине. Взгляд её упал на пол, на растоптанные пионы, похожие на кровавые сгустки. Рядом — коробка с медовиком, который она уже не хотела. Она не стала ничего убирать. Она просто обошла этот маленький натюрморт своей несостоявшейся жизни, прошла на кухню. Сюрприз закончился. Для всех…
