— Лен, тут такое дело…
Голос мужа, просочившийся на кухню следом за ним, был вкрадчивым и до противного сладким. Лена не обернулась, продолжая смотреть на танец солнечного зайчика на белой стене. Утро было редким, почти ворованным. Островок тишины в вечном круговороте чужих проблем, которые почему-то стало принято считать её собственными.
Аромат свежесваренного кофе, тяжёлая керамическая чашка в руках — хрупкое равновесие, которое она оберегала последние полчаса. Она знала этот его тон. Это был голос просителя, голос человека, который заранее считает услугу оказанной и пришёл лишь для формального её озвучивания.
— Моя Катя школу заканчивает, помнишь? — продолжил Витя, подходя ближе и осторожно присаживаясь на краешек стула напротив. На его лице была приклеена та самая заискивающая улыбка, которую Лена научилась ненавидеть.
Улыбка, предвещавшая очередное погружение в липкое болото его семейных неурядиц. — Ей бы в юридический поступить… Ну, ты же знаешь декана, вы же на какой-то конференции вместе были. Один звоночек, Лен, просто чтобы замолвила словечко…
Резкий, сухой стук чашки о столешницу заставил Витю вздрогнуть и осечься на полуслове. Лена поставила её не со злостью, а с окончательной, холодной определённостью. Кофе расплескался, тёмная лужица медленно поползла к краю стола, но она не обратила на это никакого внимания. Равновесие было разрушено.
— Ты сейчас серьёзно, Витя? — её голос был низким и на удивление спокойным, но в этом спокойствии таилось куда больше угрозы, чем в любом крике. Она медленно подняла на него глаза, и её взгляд был похож на два кусочка серого льда.
Он растерянно захлопал ресницами, его заготовленная улыбка сползла с лица, обнажив растерянное и слегка обиженное выражение. Он явно не ожидал такого отпора с первых же секунд.
— А что такого? Я же не прошу луну с неба достать… Просто один звонок…
— Один звонок, — повторила она, как эхо. — Один звонок, после которого мне придётся краснеть и извиняться за очередного твоего родственника. Давай-ка вспомним, Витя.
Два года назад я уже делала «один звонок», чтобы твоего брата-разгильдяя, которого отовсюду гнали поганой метлой, взяли на приличное место. И чем это закончилось? Тем, что через три месяца мне звонил мой старый приятель и деликатно намекал, что такой «подарок» чуть не развалил ему весь отдел.
Витя нахмурился, собираясь что-то возразить, но Лена не дала ему вставить ни слова. Она словно открыла какой-то внутренний шлюз, и теперь поток её спрессованной за годы ярости было не остановить.
— А потом был ещё «один звоночек» главврачу по поводу твоей тётушки, которой срочно требовалась операция. И только потом выяснилось, что мнимая больная просто хотела устроить себе комфортный отдых в отдельной палате и попугать родню, чтобы выбить побольше денег на «реабилитацию». А я выглядела полной идиоткой, которая отнимает время у занятых людей из-за капризов старой симулянтки.
Она сделала паузу, давая словам повиснуть в воздухе. Витя смотрел на неё уже без обиды, с плохо скрываемым раздражением.
— И я уж не говорю про деньги, которые я дала твоему отцу. Мои личные сбережения, между прочим. Без расписки, под твоё «честное слово». Деньги, которые твой отец, по-видимому, вложил в какое-то вечное предприятие, потому что возвращать их никто не собирается. А теперь, после всего этого, ты приходишь ко мне и просишь за свою Катю?
За девочку, которая в сочинении на свободную тему умудрилась сделать двадцать ошибок в трёх предложениях? Какой ей, к чёрту, юридический? Я не буду позориться и звонить уважаемому человеку ради твоей ленивой и абсолютно бестолковой родственницы.
— Да что с тобой такое, Лен? — Витя резко отодвинул стул, его ножки с неприятным скрежетом проехались по плитке. Обиженное недоумение на его лице быстро сменялось праведным гневом — его излюбленной защитной реакцией. — Тебе что, сложно позвонить? Это же семья! Моя семья, а значит, и твоя тоже. Или ты уже забыла об этом? Мы должны помогать друг другу. Это нормально, так у всех людей!
Он встал, возвышаясь над ней. Классический приём, который раньше всегда работал. Он становился большим и значительным, а она должна была почувствовать себя маленькой и неправой. Но сегодня что-то пошло не так. Лена не съёжилась.
Она даже не изменила позы, продолжая сидеть прямо, как аршин проглотив, и смотреть на него снизу вверх. И в этом взгляде не было ни страха, ни вины. Только тяжёлое, холодное презрение.
— У всех людей, Витя? — она усмехнулась, но смешок получился коротким и злым, без капли веселья. — Расскажи мне про этих «всех людей». Это те, у которых тридцатипятилетний лоб таскает деньги из семьи, потому что ему «надо раскрутиться»?
Или те, у которых здоровая как лошадь тётка имитирует сердечный приступ, чтобы получить внимание? А может, те, у которых глава семейства берёт в долг у жены сына и «забывает» об этом, как о прошлогоднем снеге? Это ты называешь семьёй?
Витя побагровел. Он начал ходить по небольшой кухне, от двери к окну, задевая стол и едва не наступая в лужицу пролитого кофе. Его раздражало, что она не кричит, не впадает в ярость, а препарирует его аргументы с холодной точностью хирурга.
— Ты просто не понимаешь их! Они простые люди, они не умеют так крутиться, как ты! У них нет твоих связей, твоего… твоего цинизма! — он нашёл, как ему показалось, удачное слово. — Для тебя это всё просто, а для них поступление Кати — это шанс на целую жизнь!
Ты сидишь тут в своём мире, где всё решается одним звонком, и не хочешь палец о палец ударить ради близких! Ты стала чёрствой, Лена. Я тебя такой не знал.
Он остановился, ожидая эффекта. Он обвинил её. Он перевернул ситуацию с ног на голову, выставив её бездушной эгоисткой, а себя и свою родню — простыми, честными, но несчастными людьми, которым отказывают в помощи.
Лена медленно встала. Теперь они были на одном уровне. Она сделала шаг ему навстречу, и он инстинктивно подался назад.
— А почему опять я должна решать проблемы твоей родни? У меня тут что, волонтёрская организация, Витя?
— Просто…
— Ты говоришь, я стала чёрствой? Нет. Я стала зрячей. Я наконец-то увидела, что твоя «семья» — это не союз близких людей. Это потребительский кооператив, где меня назначили пожизненным спонсором и решателем всех проблем. Потому что у меня, видишь ли, «получается». А знаете, почему у меня получается?
Потому что я работаю, вкалываю как проклятая, пока твой брат ищет себя на диване, а твоя племянница Катя постит фоточки в соцсетях вместо того, чтобы открыть учебник. Мои связи, мой авторитет, моё время — это не манна небесная. Это мой ресурс, который я заработала. И я больше не позволю твоей стае нахлебников его разбазаривать.
— Стая нахлебников? — Витя сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он смотрел на неё, как на предателя, как на врага, который только что сбросил маску. — Это моя мать, мой отец, мой брат! Люди, которые меня вырастили! А ты… Ты кто такая, чтобы их так называть? Ты возомнила о себе невесть что, потому что у тебя должность хорошая? Думаешь, это даёт тебе право унижать мою семью?
Он сделал шаг к ней, тыча в её сторону пальцем. Его лицо исказилось от обиды и гнева. В его мире всё было просто и понятно: есть свои, которым надо помогать, и есть чужие. И Лена, его жена, очевидно, только что самовольно перешла в разряд чужих.
— Они простые люди, понимаешь? Они не мыслят твоими категориями — «ресурсы», «инвестиции»! Они живут сердцем! И да, они не такие успешные, как ты. Не всем дано карабкаться по головам, как тебе. Но они — моя кровь. И я не позволю тебе так о них говорить. Никогда.
В его голосе звучали искренние нотки оскорблённой сыновней и братской любви. Он сам верил в то, что говорил. Верил, что защищает светлые идеалы семьи от её холодного, расчётливого цинизма. Он пытался заставить её почувствовать стыд за свои слова, за свою позицию, за свой успех, который, по его мнению, и сделал её такой.
Лена молчала. Она смотрела на его пылающее лицо, на его жестикулирующий палец, и в её глазах не было ни раскаяния, ни сомнения. Она просто ждала. Ждала, когда он закончит эту патетическую тираду и скажет что-то по-настоящему важное. И он сказал.
— Ты хоть понимаешь, в какое положение ты меня ставишь? — выпалил он, переходя на отчаянный, почти плачущий тон. — Что я им теперь скажу? Что моя жена, которая может всё устроить одним щелчком пальцев, просто отказалась? Пожалела одного звонка для родной племянницы? Ты хочешь, чтобы я выглядел в их глазах последним ничтожеством?
Он схватился за голову, изображая вселенскую скорбь. Это был его коронный приём — взывать к её совести через его собственное унижение. И именно в этот момент, в попытке надавить посильнее, он совершил роковую, непоправимую ошибку.
— Уже поздно отступать, Лена! Поздно! — выкрикнул он. — Катька уже всем своим подружкам растрепала, что она без пяти минут студентка юридического! Тётя Света с дядей Колей уже ресторан присматривают, чтобы отпраздновать поступление! Они мне вчера звонили, благодарили! Тебя благодарили, понимаешь?!
И в этот миг на кухне всё изменилось. Словно кто-то выключил звук. Ярость, кипевшая в Лене, мгновенно испарилась. Горячий гнев схлынул, оставив после себя звенящую, арктическую пустоту. Она посмотрела на мужа так, будто видела его впервые. Не как на близкого человека, не как на оппонента в споре, а как на чужеродный, непонятный объект.
Они не просто просили. Они не надеялись. Они были уверены. Они уже всё решили за неё, распределили её ресурс, отпраздновали её ещё не данное согласие. Её не спросили. Её поставили перед фактом её же собственной покладистости. Она была не женой, а выгодной партией для всей его семейки. Удобным инструментом, который должен был сработать по умолчанию.
Вся сцена, разыгранная Витей, его заискивающая улыбка, просьбы, а потом и гнев — всё это было лишь спектаклем, необходимой формальностью перед использованием вещи, которая и так тебе принадлежит.
Осознание этого было не горьким. Оно было отрезвляющим, как удар ледяной воды. Она почувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Тонкая нить, на которой ещё держались остатки их отношений, с сухим щелчком лопнула. Спор был окончен. Переговоры — тоже. Начиналось что-то совсем другое.
Витя замолчал, сглотнув. Кажется, он и сам не понял, какую бомбу только что взорвал. Он смотрел на Лену, ожидая её реакции — возможно, нового взрыва гнева, слёз, упреков. Но её лицо было спокойным, почти безмятежным. Она сделала едва заметное движение, словно сбрасывая с плеч невидимый груз.
— Что ж, — произнесла она ровным, лишенным всяких эмоций голосом, — это многое объясняет. И сильно упрощает задачу.
Она обошла его, подошла к кухонному столу, на котором рядом с её остывшим кофе лежал её телефон. Взяла его в руку, несколько секунд смотрела на тёмный экран, словно собираясь с мыслями. Витя следил за каждым её движением, его растерянность смешивалась с нарастающей тревогой. Эта её ледяная невозмутимость пугала его гораздо больше, чем любой крик.
— Понимаешь, Витя, — она повернулась к нему, и в её глазах не было ничего, кроме холодной, отстранённой констатации факта. — Ты только что подтвердил всё то, о чём я думала.
Для тебя, для них, я — не человек. А так… Приложение. Удобный механизм для решения проблем. Который, как вы все решили, должен срабатывать автоматически. И раз уж вы все так уверены в моих безграничных возможностях и моей безотказности…
Она разблокировала телефон, её пальцы быстро забегали по экрану.
— Что ты делаешь? — спросил Витя, его голос дрогнул, предчувствуя недоброе.
— Я? — Лена оторвала взгляд от телефона и посмотрела ему прямо в глаза. — Я закрываю свою волонтёрскую организацию по спасению бестолковых. Насовсем. Ты же сам сказал, они уже всё отпраздновали, меня поблагодарили. Нехорошо разочаровывать людей, которые так на тебя рассчитывают. Или, вернее, на меня через тебя.
Она поднесла телефон к уху. Витя напрягся, пытаясь понять, кому она звонит.
— Алло, Сергей Петрович? Доброе утро, это Лена Волкова. Да, спасибо, у меня тоже всё хорошо. Сергей Петрович, я звоню по несколько щекотливому вопросу. Помните, я рекомендовала вам на должность в отдел логистики Виктора Захарова, брата моего мужа?
Да, именно его. Так вот, вынуждена отозвать свою рекомендацию. Обстоятельства изменились, и я, к сожалению, больше не могу ручаться за этого человека. Да, я понимаю, что это неожиданно. Приношу свои извинения за доставленные неудобства. Всего доброго.
Она отняла телефон от уха, нажала отбой. Витя смотрел на неё широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Его лицо стало мертвенно-бледным.
— Ты… ты что наделала? — прохрипел он наконец. — Ты же… ты же его карьеру сейчас разрушила!
— Я? — Лена слегка приподняла бровь. — Я всего лишь отозвала свою рекомендацию, основанную на ложных предпосылках. А карьеру, Витя, он разрушает себе сам, своей ленью и безответственностью. Я просто ускорила неизбежный процесс. И избавила Сергея Петровича от дальнейших проблем.
Не дожидаясь его ответа, она снова набрала номер.
— Николай Степанович, здравствуйте, это Лена, жена Вити. Да, удобно. Николай Степанович, я звоню по поводу той суммы, которую я вам одалживала полтора года назад. Помните, на «неотложные нужды»? Так вот, я хотела бы получить её назад. Полностью. Скажем, в течение недели.
Нет, Витя тут ни при чём, это моё личное решение. И мои личные деньги. Знаете, Николай Степанович, если к следующему понедельнику вся сумма не будет у меня, я буду вынуждена компенсировать свои убытки. У Вити, кажется, осталась ваша коллекция дорогих удочек и несколько весьма ценных швейцарских часов. Думаю, их продажа как раз покроет ваш долг. Да, именно так. Всего хорошего.
Она положила телефон на стол. На кухне воцарилась такая тишина, что было слышно, как тяжело дышит Витя. Он смотрел на неё с ужасом и каким-то животным страхом. Человек, которого он знал, или думал, что знал, исчез. Перед ним стояла холодная, безжалостная и абсолютно чужая женщина.
— Ты… ты чудовище, — выдавил он из себя.
— Нет, Витя, — спокойно ответила Лена, глядя ему прямо в глаза. Её голос был твёрд, как сталь. — Я просто перестала быть твоей бесплатной палочкой-выручалочкой. Хочешь помочь сестре, племяннице, или кому-то ещё? Продай свою удочку, как я тебе и советовала изначально, и найми ей репетитора.
И своей родне передай: благотворительный фонд имени Лены Волковой официально прекратил своё существование. Навсегда. А теперь, будь добр, выйди. Мне нужно допить мой кофе. В тишине.
— Но как же…
— А потом собраться с мыслями и подать на развод! Благо вся недвижимость тут моя и делить нам с тобой него. А теперь… Ты свободен. Иди жалуйся всей своей родне какая я плохая, чёрствая и жестокая. Мне наплевать!
Витя ещё долго кричал на жену, пытался «вбить» ей в голову хоть немного мозгов, но она была непроницаема. Никак не реагировала ни на одну фразу. А когда Витя выдохся, исчерпал весь свой запас праведного гнева на жену, он выбежал из квартиры, видимо побежал жаловаться к своей родне, но Лене было на это откровенно наплевать…
