— А с чего это твоя мать уверена, что наша машина и квартира – это её собственность? Она-то тут каким боком вообще, Миш? — возмущённо спросила Алиса мужа, едва они отъехали на достаточное расстояние от родительского дома, чтобы их голоса не донеслись обратно через приоткрытые окна их новенького кроссовера.
Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в мягкие персиковые тона, но Алисе было не до любования пейзажами. Её внутренности кипели, как вода в перегретом чайнике, готовая вот-вот сорвать крышку. Она чувствовала, как щёки горят, а руки сами собой сжимаются в кулаки. Чаепитие у свекрови, которое должно было стать приятным завершением выходного дня, обернулось для неё пыткой под соусом из фальшивой любезности и откровенных хозяйских замашек Клавдии Семёновны.
Миша, сосредоточенно ведший машину, лишь слегка поморщился, не отрывая взгляда от дороги. Его профиль в свете уходящего дня казался резче обычного, скулы напряжены.
— Алис, ну ты же знаешь маму, — его голос был нарочито спокойным, почти убаюкивающим, что ещё больше взбесило Алису. — Она просто так говорит, не со зла. Поболтала и забыла. Не обращай внимания, право слово.
— Как это «не обращай внимания»?! — Алиса резко повернулась к нему, насколько позволял ремень безопасности. Её глаза метали молнии. — Она не «просто так говорит», Миша! Она уже конкретные планы строит! «Машину вы хорошую купили, просторную. Буду на ней на дачу ездить по выходным, а то на автобусе тяжело». Это как понимать? Она уже расписала себе график пользования НАШЕЙ машиной! А про квартиру? «И в квартире вашей надо бы ремонт затеять, я уже присмотрела обои в цветочек, такие весёленькие, вам как раз подойдут». Это нормально, по-твоему? Она уже обои нам выбирает! Будто мы сами недееспособные или вкуса не имеем!
Миша тяжело вздохнул, барабаня пальцами по рулю. Он явно хотел сменить тему, уйти от неприятного разговора, который грозил испортить остаток вечера.
— Ну, сказала и сказала. Что теперь, из-за каждого её слова скандал устраивать? Ты же знаешь, она всегда любила командовать, давать советы. Старая закалка.
— Старая закалка – это одно, Миша! А бесцеремонное вторжение в нашу жизнь и распоряжение нашим имуществом – это совершенно другое! — Алиса почти кричала, чувствуя, как внутри всё клокочет от обиды и бессилия. — Мы на эту машину копили три года, отказывая себе во многом! Квартиру эту выгрызли, в ипотеку влезли по уши! При чём тут она? Какое она имеет право вот так, между делом, заявлять на всё это свои права, будто это её личная копилка, из которой она может брать, что захочет и когда захочет?
— Да никто ни на что не заявляет права, Алис, — Миша начал терять терпение, его голос обрёл металлические нотки. — Ты всё преувеличиваешь, как обычно. Она просто высказала своё мнение, может, где-то не совсем тактично, согласен. Но это не повод сейчас пилить меня всю дорогу и накручивать себя.
— Преувеличиваю? — Алиса горько усмехнулась. Эта фраза была его любимым способом обесценить её чувства. — То есть, когда твоя мама объявляет, что будет пользоваться нашей машиной как своей собственной, и решать, какие у нас будут обои, это я преувеличиваю? А что тогда не преувеличение, Миша? Когда она ключи от нашей квартиры потребует, чтобы «присмотреть, пока вас нет»? Или когда начнёт мебель переставлять по своему вкусу, потому что ей так «уютнее»? Ты ей должен был сразу сказать, на месте! Чётко и ясно дать понять, что это НАШЕ, и её это никак не касается! Её мнение насчёт наших обоев или планов на нашу машину нас интересует в последнюю очередь!
Миша резко дёрнул руль, объезжая выбоину на дороге. Его челюсти сжались так, что на скулах заходили желваки.
— И что я должен был ей сказать, по-твоему? Мама, закрой рот, это не твоё дело? Ты этого от меня хочешь? Чтобы я хамил собственной матери из-за твоих… твоих фантазий?
— Это не фантазии, Миша! Это её слова! И я не прошу тебя хамить! Я прошу тебя защищать интересы НАШЕЙ семьи! — Алиса подчеркнула слово «нашей», вкладывая в него всю свою обиду. — Или ты тоже считаешь, что она имеет на это право? Может, ты в глубине души с ней согласен, что всё, что у нас есть – это и её тоже, потому что она твоя мать? Может, мне вообще стоит помалкивать, ведь я тут всего лишь жена, пришлая, а она – святая женщина, которая тебя родила и теперь может вить из нас верёвки, как ей заблагорассудится?
— Да что ты придумываешь вечно! — взорвался Миша, повышая голос. Его обычное спокойствие дало трещину, обнажив раздражение. — Ничего она не имеет, и никто так не считает! Просто ты из каждой мухи делаешь слона! Невозможно уже! Только от родителей отъехали, и ты уже начинаешь! Нельзя хоть один вечер спокойно провести?
— Так это я начинаю? — Алиса смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых стояло недоумение, смешанное с гневом. — Это я, по-твоему, виновата в том, что твоя мать ведёт себя как полноправная хозяйка в нашем доме и нашей жизни, а ты этому потакаешь своим молчанием? Тогда почему ты ей рот не заткнул? Почему не сказал твёрдо: «Мама, спасибо за заботу, но мы сами разберёмся и с машиной, и с ремонтом»? А? Молчишь? Значит, ты с ней согласен! Значит, для тебя её слова важнее моего спокойствия и нашего общего имущества!
Машина неслась по шоссе, унося их всё дальше от дома родителей, но напряжение внутри салона только росло, сгущаясь, как грозовые тучи перед ливнем. Алиса отвернулась к окну, чувствуя, как по щекам текут злые, горячие слёзы, которые она тут же яростно смахнула. Она не собиралась показывать ему свою слабость. Она знала, что этот разговор – только начало. И если Миша сейчас не поймёт всей серьёзности ситуации, то их ждёт настоящая буря.
Остаток пути до дома они проделали в гнетущем молчании, которое было куда красноречивее любых слов. Алиса смотрела в окно на проносящиеся мимо огни города, но видела перед собой лишь самодовольное лицо Клавдии Семёновны, с хозяйским видом рассуждающей об их, Алисы и Миши, жизни. Каждый километр, приближавший их к квартире, которую она считала своей крепостью, лишь усиливал её негодование. Как только Миша заглушил мотор во дворе их многоэтажки, Алиса отстегнула ремень и, не дожидаясь его, выскочила из машины, громко хлопнув дверцей.
Войдя в квартиру, она не стала включать верхний свет, ограничившись тусклым светильником в прихожей. Атмосфера их уютного, ещё пахнущего недавним ремонтом гнездышка, казалась ей теперь пропитанной чужим, навязчивым присутствием. Она бросила сумку на пуфик и, не раздеваясь, прошла в гостиную, остановившись посреди комнаты. Миша вошёл следом, устало вздохнув и щёлкнув замком входной двери. Он снял куртку, повесил её на вешалку и посмотрел на жену, ожидая продолжения.
— И ты считаешь, это нормально? — Алиса обернулась к нему, её голос был низким и напряжённым, как натянутая струна. — Ты действительно не видишь в этом ничего такого? Или просто боишься ей слово поперёк сказать?
Миша провёл рукой по волосам, взъерошив их. Он явно был не в восторге от перспективы продолжения ссоры, которая, как он надеялся, утихла в машине.
— Алис, ну сколько можно? Мы приехали домой, давай хоть здесь не будем… — он не договорил, увидев выражение её лица.
— Не будем что? Обсуждать, как твоя мама планирует распоряжаться нашей жизнью и нашим имуществом? А когда нам это обсуждать, Миша? Когда она уже приедет сюда со своими «весёленькими» обоями и бригадой рабочих? Или когда без спроса возьмёт машину и уедет на свою дачу, оставив нас без колёс, потому что ей «на автобусе тяжело»? — Алиса скрестила руки на груди, её поза выражала вызов.
— Да никто не собирается ничего у тебя отбирать и ничем распоряжаться! — Миша начал раздражаться. — Это просто слова, понимаешь? Слова! Она всегда так себя вела, сколько я её помню. Когда мы ремонт в её квартире делали, она тоже всё лучше всех знала, каждый гвоздь указывала, куда забить. Ну, такой она человек! Что теперь, из-за этого с ней не общаться?
— «Такой она человек»? — Алиса медленно повторила его слова, вкладывая в них всю свою иронию. — А я, значит, должна быть «таким человеком», который всё это молча глотает и улыбается? Миша, это не первый раз! Вспомни, как она пыталась нам диктовать, где проводить медовый месяц, потому что «Турция – это пошло, а вот в Кисловодск – самое то для здоровья»! А как она раскритиковала подарок, который я тебе на день рождения сделала, заявив, что «мужчинам такое не дарят»? Или как она без нашего ведома начала искать мне «нормальную работу», потому что моя, видите ли, «недостаточно престижная для жены её сына»? Каждый раз ты говорил: «Не обращай внимания», «Она не со зла», «Она просто хочет как лучше». И чем это заканчивается? Тем, что её аппетиты только растут! Теперь она уже не просто советы даёт, она конкретно претендует на то, что принадлежит нам!
Миша прошёл на кухню, открыл холодильник, достал бутылку с водой и сделал несколько больших глотков, словно пытаясь остудить внутренний жар. Алиса последовала за ним, не давая ему уйти от разговора.
— Она считает, что имеет на это право, потому что ты её сын! А ты своим молчанием и вечным «не обращай внимания» только укрепляешь её в этой уверенности! Она видит, что ты не возражаешь, значит, всё нормально, можно продолжать в том же духе!
— А что я должен делать, по-твоему? — Миша поставил бутылку на стол с такой силой, что вода в ней плеснулась. — Устроить ей скандал при всех? Накричать на неё? Ты этого хочешь? Чтобы она потом с давлением слегла и говорила, какого неблагодарного сына воспитала?
— Я хочу, чтобы ты защитил свою семью! Нашу семью! — Алиса почти выкрикнула эти слова, указывая рукой сначала на него, потом на себя. — Я хочу, чтобы ты раз и навсегда объяснил ей, что у нас своя жизнь, свои планы, свои вещи! И что её «материнская забота» в таком виде нам не нужна! Позвони ей! Прямо сейчас позвони и скажи, что её идеи по поводу нашей машины и нашего ремонта, мягко говоря, неуместны! Скажи, что мы сами решим, когда и куда нам ездить и какие обои клеить!
Миша посмотрел на неё как на сумасшедшую. Его лицо выражало смесь удивления и досады.
— Позвонить ей сейчас? Ночью? Чтобы устроить скандал по телефону? Алис, ты в своём уме? Ты же сама говоришь, что она и так… своеобразная. Зачем её провоцировать? Чтобы она завтра сюда примчалась с ещё большими претензиями?
— Ах, то есть ты боишься её спровоцировать? — горько усмехнулась Алиса. — Боишься, что она примчится? А того, что я уже на грани, ты не боишься? Того, что я больше не могу и не хочу терпеть это постоянное давление и это твоё вечное «всё нормально», ты не замечаешь? Значит, её спокойствие для тебя важнее моего? Её возможная реакция тебя пугает больше, чем то, что происходит между нами? Ну что ж, Миша, это очень показательно. Это очень многое объясняет. Ты не просто «не хочешь её расстраивать», ты боишься её как огня. Ты боишься её гнева больше, чем потери уважения собственной жены.
Она отвернулась, чувствуя, как к горлу подступает комок. Воздух в их квартире, ещё недавно казавшейся ей воплощением мечты, теперь стал тяжёлым и душным, как перед грозой. Она поняла, что этот вечер – не просто очередная мелкая размолвка. Это был водораздел. И то, как Миша поведёт себя дальше, определит, есть ли у их совместной жизни хоть какой-то шанс.
Следующий день, суббота, начался с тяжёлого, давящего предчувствия. Ночь прошла беспокойно: Алиса почти не спала, ворочаясь и снова и снова прокручивая в голове вчерашний разговор и обидные слова свекрови. Миша же, напротив, кажется, решил сделать вид, что ничего особенного не произошло. Утром он был подчёркнуто бодр, насвистывал какую-то мелодию, заваривая кофе, и пытался заговорить с Алисой на отвлечённые темы, словно вчерашнего скандала и не было. Алиса отвечала односложно, не поддерживая его попыток разрядить обстановку. Она чувствовала себя как сжатая пружина, готовая распрямиться от малейшего толчка.
Этот толчок не заставил себя долго ждать. Около одиннадцати утра, когда Алиса, пытаясь отвлечься, разбирала бумаги за своим рабочим столом в гостиной, а Миша смотрел какой-то спортивный канал, в дверь позвонили. Не просто позвонили – а коротко, властно, по-хозяйски. Миша, недовольно поморщившись, пошёл открывать. Алиса замерла, интуитивно чувствуя, кто стоит за дверью.
— Мама? А ты чего не предупредила? — Голос Миши звучал удивлённо, но без тени того недовольства, которое Алиса так жаждала в нём услышать накануне.
Клавдия Семёновна, энергичная, подтянутая женщина лет шестидесяти с цепким, оценивающим взглядом и причёской, которая не менялась, кажется, последние лет двадцать, решительно вошла в прихожую, даже не дожидаясь приглашения. Она была одета в свой лучший «выходной» костюм – строгий, но, по её мнению, элегантный. В руках она держала объёмную сумку, из которой выглядывал угол какого-то журнала или каталога.
— А что, я должна предупреждать, когда к сыну в гости иду? — Клавдия Семёновна одарила Мишу снисходительной улыбкой и, минуя его, проследовала прямиком в гостиную, где и застала Алису. — А, Алисонька, здравствуй, труженица ты наша! Всё в работе, всё в делах. Я вот как раз мимо проходила, думаю, дай зайду, посмотрю, как вы тут. Да и обсудить кое-что надо.
Алиса медленно поднялась из-за стола. Её сердце учащённо забилось. «Мимо проходила» – в их спальный район, находящийся на другом конце города от дома свекрови. «Обсудить кое-что надо» – сомнений не оставалось, что именно.
— Здравствуйте, Клавдия Семёновна, — Алиса постаралась, чтобы её голос звучал ровно, хотя внутри всё кипело.
Клавдия Семёновна тем временем уже хозяйским взглядом обводила комнату. Она подошла к окну, критически осмотрела новые портьеры, которые Алиса с такой любовью выбирала.
— Светловаты всё же шторы ты выбрала, Алиса. Маркие. Да и рисунок этот… простоват. Я тут в одном журнальчике видела такие шикарные, с ламбрекенами, в классическом стиле. Вашей квартире солидности бы придали. Вот, — она извлекла из сумки тот самый каталог, — полистайте на досуге. Я даже страничку заложила.
Миша, вошедший следом, неловко кашлянул.
— Мам, ну мы вроде только ремонт закончили, нам и так нравится…
— Нравится – это хорошо, — не дала ему договорить Клавдия Семёновна, продолжая свою инспекцию. Она подошла к книжному шкафу, провела пальцем по полке. — А пыль вытирать кто будет, Пушкин? Алисонька, ты же дома сидишь, могла бы и почаще тряпкой проходить. Порядок в доме – это лицо хозяйки.
Алиса почувствовала, как кровь бросается ей в лицо. «Дома сидишь» – это она о её удалённой работе, которую свекровь упорно отказывалась считать «настоящей».
— Я не «сижу дома», Клавдия Семёновна, я работаю, — отчеканила Алиса, стараясь сохранять самообладание. — И с пылью мы как-нибудь сами разберёмся.
— Ну-ну, работаешь, — снисходительно хмыкнула свекровь, не обращая внимания на её тон. Она перевела взгляд на журнальный столик. — А машину-то вы когда мне дадите на выходные? Мне на дачу нужно, рассаду отвезти, там дел невпроворот. Вы же в субботу-воскресенье всё равно по городу мотаетесь, а мне она нужнее будет. Заодно и опробую, как она на трассе себя ведёт. Бензин, так и быть, сама заправлю.
Вот оно. Момент истины. Алиса посмотрела на Мишу, который стоял, опустив глаза, и что-то невнятно бубнил про «ещё не решили свои планы». Терпение Алисы лопнуло окончательно. Она сделала глубокий вдох.
— Клавдия Семёновна, — начала она твёрдо, глядя прямо в глаза свекрови. — Насчёт машины. Мы её покупали для СВОИХ нужд. И у нас на неё СВОИ планы. Если нам нужно будет поехать на дачу, мы вас, конечно, можем отвезти, если будем свободны. Но давать её кому-то, даже вам, «попользоваться» на выходные, мы не планируем. Это наша машина.
В комнате повисла напряжённая тишина. Клавдия Семёновна медленно повернула голову к Алисе, её брови поползли вверх, а на лице застыло выражение крайнего изумления, смешанного с возмущением. Она явно не ожидала такого отпора.
— Что-о? — протянула она, и в её голосе зазвучали стальные нотки. — То есть, ты хочешь сказать, что я, мать твоего мужа, не могу рассчитывать на помощь собственного сына и его… семьи? Машину они купили, видите ли! А то, что Мишенька без моей поддержки и копейки бы не заработал на эту вашу квартиру и машину, ты забыла?
Миша вздрогнул и поднял голову, его лицо выражало панику.
— Мама, ну что ты такое говоришь! Алиса не это имела в виду…
— А что она имела в виду, Мишенька? — Клавдия Семёновна перевела свой уничтожающий взгляд на сына. — Что твоя жена тут командует и решает, как нам жить и чем пользоваться? Ты ей позволил так со мной разговаривать? Ты почему молчишь, когда она мне, твоей матери, такие вещи заявляет? Ты должен её на место поставить! Объяснить, кто в доме хозяин и кто тут главный!
— На место поставить? — Алиса негромко, но отчётливо рассмеялась, и этот смех прозвучал в напряжённой тишине гостиной как треск ломающегося льда. Она сделала шаг вперёд, оказавшись между Мишей и его матерью, и посмотрела прямо на Клавдию Семёновну. Вся её прежняя скованность исчезла, уступив место холодной, сосредоточенной ярости. — Клавдия Семёновна, а вы не много на себя берёте, указывая моему мужу, как ему со мной обращаться, и решая, кто в НАШЕМ доме хозяин? Или вы забыли, что вы здесь в гостях? Незваных, кстати.
Лицо Клавдии Семёновны побагровело. Она привыкла, что её слово – закон, что её «материнская мудрость» не подвергается сомнению, особенно со стороны какой-то там невестки.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать, девчонка! — прошипела она, её голос дрогнул от возмущения. — Я мать твоего мужа! Я ему жизнь дала! Я его вырастила, воспитала! А ты кто такая? Пришла на всё готовенькое и ещё права качаешь!
— Я его жена, Клавдия Семёновна, — спокойно, но с убийственной отчётливостью произнесла Алиса. — И это НАШ с ним дом, НАША машина и НАША жизнь. И только МЫ будем решать, как нам жить, что покупать и какие обои клеить. И уж точно не вам указывать, кто из нас главный и кого нужно «ставить на место». Ваши времена безраздельного командования в жизни Миши закончились, когда он женился. Пора бы это уже принять.
Миша стоял между ними, бледный и растерянный. Он метался взглядом от матери к жене, его лицо выражало мучительную нерешительность. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Алиса опередила его.
— А ты, Миша, — она повернулась к нему, и в её голосе прозвучали нотки горького разочарования, — ты так и будешь молча стоять и смотреть, как твоя мать пытается разрушить нашу семью и унизить твою жену? Ты так и не понял, что её «забота» — это просто желание контролировать всё и вся? Ты не видишь, что она не уважает ни тебя, ни меня, ни наш выбор? Когда ты, наконец, перестанешь быть маменькиным сынком и станешь мужчиной, способным защитить свою семью? Или ты уже выбрал, на чьей ты стороне?
Слова Алисы хлестнули Мишу как пощёчины. Он вздрогнул, его лицо исказилось.
— Алис… прекрати… Мама, ну зачем ты так… — он попытался примирить их, но его голос звучал слабо и неубедительно.
— Я «зачем так»?! — взвилась Клавдия Семёновна, вновь переключая свой гнев на сына. — Это она «зачем так»! Ты слышал, что она мне сказала? Она меня из собственного дома выгоняет, можно сказать! Она тебя против меня настраивает! Это всё она! С самого начала я видела, что она за фрукт! Вертит тобой, как хочет, а ты и уши развесил! Я тебе говорила, Мишенька, не нужна тебе такая жена, своевольная, дерзкая! Она тебе всю жизнь испортит!
— Хватит! — вдруг резко, неожиданно для самого себя, крикнул Миша. Его лицо покраснело, руки сжались в кулаки. — Хватит, мама! Достаточно! Алиса права! Это наш дом, и мы сами будем решать, как нам жить! Ты не можешь постоянно вмешиваться и всё контролировать! Я люблю Алису, и она моя жена! И я не позволю тебе её оскорблять!
Клавдия Семёновна замерла, её рот приоткрылся от изумления. Она смотрела на сына так, словно видела его впервые. Такой отповеди от своего всегда такого покладистого, такого управляемого Мишеньки она никак не ожидала. В её глазах промелькнуло что-то похожее на растерянность, но тут же сменилось новой волной гнева.
— Ах, вот как ты заговорил! — её голос стал тихим, но от этого ещё более зловещим. — Значит, ты выбрал её? Эту… эту… — она не находила слов от ярости. — Ну что ж, Мишенька. Ты сделал свой выбор. Только потом не прибегай ко мне плакаться, когда она тебя по миру пустит или когда ты ей надоешь! Забудь, что у тебя есть мать! Для меня ты больше не существуешь! И ноги моей в этом… вашем… доме больше не будет!
С этими словами Клавдия Семёновна резко развернулась, схватила свою сумку с каталогом «солидных» штор и, не прощаясь, гордо прошествовала к выходу. Входная дверь громко хлопнула, и в квартире наступила оглушительная тишина.
Алиса стояла, тяжело дыша, чувствуя, как понемногу отступает напряжение последних дней, оставляя после себя опустошённость и странную, горькую усталость. Она посмотрела на Мишу. Он стоял посреди комнаты, опустив плечи, и выглядел совершенно потерянным. Он сделал свой выбор, да. Но какой ценой?
— Ну вот, — тихо сказала Алиса, без всякого злорадства, скорее с констатацией факта. — Теперь, кажется, всё встало на свои места.
Миша медленно поднял на неё глаза. В них не было ни радости победы, ни облегчения. Только боль и непонимание.
— Я… я не хотел, чтобы так… — пробормотал он.
— А как ты хотел, Миша? — Алиса подошла к нему ближе. — Чтобы всё оставалось по-прежнему? Чтобы твоя мама продолжала распоряжаться нашей жизнью, а ты делал вид, что так и надо? Так не бывает. Рано или поздно пришлось бы выбирать. И ты выбрал. Теперь нам придётся с этим жить. Или не жить. Вместе.
Она смотрела на него, и в её взгляде уже не было прежней любви и нежности. Была усталость, разочарование и холодная решимость. Скандал закончился. Но что будет дальше с их семьёй, разрушенной этим ураганом взаимных обид и претензий, не знал никто. Одно было ясно: как прежде уже не будет никогда. Воздух в их квартире всё ещё был тяжёлым, но теперь он был пропитан не чужим контролем, а запахом пепелища, на котором, возможно, уже ничего не сможет вырасти…
