— Вер, тут такое дело… мама говорит…
Голос Павла был вкрадчивым, почти извиняющимся. Он стоял посреди гостиной, переминаясь с ноги на ногу, словно школьник, который принёс в дневнике двойку и теперь не знает, с какой стороны подойти к родителям. Вера не отрывала взгляда от экрана ноутбука, где в стройные, безжалостные столбцы выстроились цифры семейного бюджета.
Мерцающий прямоугольник света выхватывал из полумрака комнаты её сосредоточенное лицо, плотно сжатые губы и лёгкую морщинку между бровей. Она не просто смотрела — она сражалась, пытаясь свести непокорный дебет с вечно растущим кредитом.
— Что говорит твоя мама, Паша? — спросила она, не поворачивая головы. Её пальцы замерли над клавиатурой. Она уже знала этот его тон. Этот тон всегда предшествовал очередной финансовой пробоине в их тщательно выстроенной лодке.
— Ну, она на даче была на выходных… Говорит, старый домик совсем разваливается, всё ветхое. А соседи вокруг, понимаешь, такие построились… солидные. У одних коттедж в два этажа, у других баня из сруба. А наш участок… ну, ты сама знаешь. Она говорит, ей уже как-то неудобно. Не по статусу. Может, посмотрим участок побольше? С домом хорошим, чтобы сразу въехать можно было. Для неё, для нас…
Он говорил быстро, сбивчиво, стараясь вывалить всю суть просьбы до того, как она его прервёт. Вера молчала. В её голове, вытесняя цифры из таблицы, одна за другой всплывали картинки. Вот Галина Борисовна, её свекровь, картинно охает, листая глянцевый каталог туроператора. «Для здоровья, Верочка, доктора советуют море и солнце». И вот они оплачивают пятизвёздочный отель в Турции, потому что пансионат в Анапе — это «не для её нервов». А вот Павел, с тем же виноватым видом, передаёт слова матери, что её почти новая машина «морально устарела», потому что у подруги Зинаиды Петровны модель новее, с климат-контролем и камерой заднего вида. И вот они меняют годовалую иномарку на другую, теряя на сделке сумму, равную годовой зарплате Павла.
Это была не просьба. Это был очередной счёт, выставленный ей за право быть женой её сына. И сегодня лимит её терпения, её сил и, что самое главное, её денег, был исчерпан. Она медленно, с какой-то театральной плавностью, закрыла крышку ноутбука. Звук щелчка защёлки показался в тишине комнаты оглушительным. Вера наконец повернулась к мужу. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодная, бесконечная усталость.
— Паша, погоди. Давай я уточню. — Её голос был ровным, лишённым всяких эмоций, и от этого он звучал ещё страшнее. — Твоя мать, которой шестьдесят два года, которая ни дня в своей жизни не работала, сидя сначала на шее у мужа, а теперь у нас, считает, что её дачный сарай не соответствует её статусу? Статусу кого? Профессиональной иждивенки?
Павел дёрнулся, словно его ударили.
— Вера, ну зачем ты так? Это же мама…
— Вот именно, это твоя мама. — Она подняла на него глаза, и в их глубине блеснула сталь.
— Я так и сказал.
— А твоя мать что, думает, я деньги печатаю? Я не собираюсь оплачивать любую её прихоть!
Он заюлил, его взгляд забегал по комнате, ища поддержки у стен, у дивана, у торшера.
— Но это же для неё… для её комфорта. Она же не вечная.
— Для комфорта? — Вера поднялась с кресла. Теперь она смотрела на него сверху вниз, и вся его мужская солидность куда-то испарилась, остался только растерянный, мямлящий мальчик. — Мы оплатили «для комфорта» её поездку в Турцию. Мы обновили «для комфорта» её машину. Я вкалываю на двух работах, Паша. На одной — до шести вечера, на второй — до глубокой ночи, чтобы у нас всё было. Чтобы ты ходил в хорошем костюме, а твой сын — в лучшую частную школу. Я делаю это не для того, чтобы оплачивать «статус» твоей матери, которой вдруг стало стыдно перед соседями. Хватит. Никакой дачи не будет. И передай ей, что если ей так важен статус, пусть ищет себе статусного спонсора. А с меня достаточно. Её хотелки за мой счёт закончились. Навсегда.
Слова Веры повисли в воздухе, словно дым от только что потушенной сигареты — едкий, горький, заполняющий всё пространство. Павел стоял, как оглушённый. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, споров, но не этой ледяной, отточенной формулировки, которая разом обесценила и его мать, и его самого. Он открыл рот, закрыл, но не нашёл ни единого внятного возражения. Её логика была бронированной, непробиваемой. В его мире, где «маме надо помочь» было аксиомой, не требующей доказательств, вдруг появились какие-то условия, расчёты и жестокое слово «хватит».
Он беспомощно посмотрел на жену, которая уже отвернулась от него и демонстративно начала протирать и без того чистый экран ноутбука, показывая, что разговор окончен. И тогда он сделал то единственное, что всегда делал в таких ситуациях. Он отступил в коридор и вытащил из кармана телефон. Его пальцы, дрожа от смеси обиды и растерянности, нашли в контактах заветное «Мама». Он не собирался жаловаться. Он собирался переложить ответственность.
Разговор был коротким. Павел что-то бормотал про усталость Веры, про тяжёлый день, про то, что она «не так всё поняла». Он не передал её слов дословно — не хватило духу. Он просто создал проблему, которую, как он надеялся, решит кто-то другой.
Не прошло и сорока минут, как в дверь позвонили. Короткий, властный звонок, не оставляющий сомнений в том, кто стоит за дверью. Павел поспешил открыть. На пороге стояла Галина Борисовна. Не запыхавшаяся, не встревоженная. Она была воплощением спокойного достоинства: тщательно уложенная причёска, нитка жемчуга на шее, дорогой кашемировый кардиган. В ухоженных руках она держала коробку с пирожными из её любимой кондитерской. Она прибыла не на поле боя. Она прибыла с инспекцией.
— Пашенька, здравствуй. Решила заехать, пирожных ваших любимых привезла, — её голос, бархатный и обволакивающий, заполнил прихожую. Она проигнорировала напряжённую фигуру сына и прошла прямо в гостиную, где замерла Вера. — Верочка, здравствуй, дорогая. Вся в работе, пчёлка ты моя, вся в заботах.
Это было не приветствие. Это был первый выстрел. Тонкое, почти незаметное обвинение в том, что работа и заботы мешают Вере понимать простые семейные ценности. Вера молча кивнула, ощущая, как внутри неё холодная усталость начинает уступать место чему-то другому. Раздражению. Горячему, колючему, как крапива.
Галина Борисовна не стала ходить вокруг да около. Она поставила коробку на журнальный столик и села в кресло напротив Веры, приняв позу королевы на приёме.
— Паша мне позвонил. Расстроен так, бедный мальчик, — она говорила, обращаясь к пространству между Верой и сыном, но целилась исключительно в невестку. — Я ведь, Верочка, не для себя прошу. Разве мне много надо? Я о будущем думаю. О семье. Чтобы было место, куда внуки приедут. Чтобы перед людьми стыдно не было. Пашин отец всегда говорил: дом — это лицо семьи. А что у нас за лицо? Старая развалюха, где даже чаю приличным людям предложить стыдно. Зинаида Петровна, — она сделала значительную паузу, — себе такой дом отстроила под городом. Сын всё сделал. Он понимает, что престиж матери — это и его престиж.
Она говорила плавно, без единой нотки сомнения в своей правоте. В её вселенной всё было предельно ясно: сын обязан, а жена сына — инструмент для выполнения этого долга.
— Какой престиж, Галина Борисовна? — Голос Веры прозвучал резко, обрывая певучую речь свекрови. — Престиж чего? Жизни в кредит?
Галина Борисовна впервые посмотрела прямо на Веру. Её глаза сузились. Маска благодушной матери слетела, обнажив холодный, оценивающий взгляд.
— Деньги — это дело наживное, Вера. А вот уважение и положение в обществе — это то, что зарабатывается годами. Хорошая жена всегда поддерживает мужа и его семью в их стремлениях. Она создаёт тыл, а не считает копейки. Паша — мужчина с большим будущим. И ему нужна соответствующая опора, а не бухгалтер в юбке, который будет тормозить его на каждом шагу.
Фраза «бухгалтер в юбке» ударила Веру не как оскорбление, а как разряд дефибриллятора. Внезапно всё стало на свои места. Ушла усталость, испарилось раздражение. Она почувствовала прилив ледяной, кристальной ясности. Они действительно видели в ней не человека, не жену и невестку, а функцию. Ходячий банкомат. Счётный механизм. И Галина Борисовна только что дала этому точное, хоть и презрительное, определение.
Вера не ответила. Она позволила этой фразе повиснуть в воздухе, пропитать собой атмосферу гостиной. На её губах промелькнула тень улыбки — такой странной и неуместной, что Павел инстинктивно съёжился. Это была не улыбка веселья. Это была улыбка хирурга, который нашёл точное место для разреза.
— Вы совершенно правы, Галина Борисовна, — произнесла она ровным, спокойным голосом. — Я действительно бухгалтер. И я, кажется, слишком долго пренебрегала своими прямыми обязанностями в этой семье. Позвольте, я это исправлю.
Не дожидаясь ответа, она подошла к своему рабочему месту. Павел и его мать обменялись недоумёнными взглядами. Они ожидали ссоры, ответных упрёков, чего угодно, но не этого делового, почти весёлого тона. Вера взяла ноутбук, открыла его и, не садясь, развернула экран к ним, словно готовилась к презентации. На дисплее светилась та самая таблица Excel, над которой она работала час назад. Зелёные ячейки доходов, красные — расходов. Беспощадная карта их жизни.
— Итак, приступим к аудиту, — её голос изменился. Он стал сухим, лишённым всяких интонаций. Это говорил не член семьи. Это говорил финансовый директор, зачитывающий годовой отчёт перед советом директоров, который вот-вот будет распущен. — Общий ежемесячный доход нашей семьи, как вы можете видеть вот в этой ячейке, составляет… определённую сумму. А вот это, — её палец указал на другую, значительно меньшую цифру, — вклад в бюджет Павла, за вычетом кредита на его автомобиль и личных расходов. Всё остальное, — она обвела широким жестом большую часть таблицы, — обеспечиваю я. Тот самый «бухгалтер в юбке».
Павел побледнел. Галина Борисовна подалась вперёд, её лицо окаменело.
— А теперь давайте перейдём к расходам. Ипотека за эту квартиру, в которой мы сейчас находимся. Оплачивается из моих доходов. Частная школа для нашего сына, чтобы он получил хорошее образование. Мои доходы. Ежегодное техобслуживание двух автомобилей — нашего и вашего, Галина Борисовна. Тоже я. Прошлогодний отпуск в Турции, «для здоровья», — Вера нашла нужную строку, подсвеченную красным, — вот эта сумма. Она эквивалентна моему гонорару за проект, над которым я работала три месяца без выходных. Обновление вашей машины, потому что у Зинаиды Петровны лучше… — она указала на другую цифру, — вот. Это мой годовой бонус, который я могла бы вложить в инвестиции. Но он пошёл на ваш «статус».
Она говорила, методично тыча пальцем в экран, и каждая цифра была как гвоздь, вбиваемый в крышку гроба их иллюзий. Она не обвиняла, не упрекала. Она просто констатировала. Она препарировала их жизнь с холодной точностью патологоанатома, вскрывающего причину смерти.
— Ваш сын, Галина Борисовна, — продолжала Вера, не повышая голоса, — действительно мужчина с большим будущим. Но на данный момент его финансовый потенциал позволяет ему содержать себя и оплачивать примерно треть счетов за продукты. Весь ваш «престиж», всё ваше «положение в обществе», о котором вы так печётесь, весь ваш «статус» — это не ваше достижение. И не его. Это моя вторая работа. Мои бессонные ночи. Мои нервы. Вы живёте не по средствам. Вы живёте по моим средствам.
Она захлопнула ноутбук. Звук снова прозвучал как выстрел.
— Поэтому, когда мы говорим о покупке новой дачи, мы говорим о недвижимости, на которую у меня нет ни свободных средств, ни, что важнее, желания. Бюджет этого не позволяет.
Тишина, наступившая после монолога Веры, была густой и тяжёлой, как неразбавленный дёготь. Таблица с цифрами, хоть и скрылась за крышкой ноутбука, продолжала незримо светиться в воздухе, выжигая на сетчатке глаз Павла и Галины Борисовны свои безжалостные красные и зелёные ячейки. Они были разгромлены. Не эмоционально, а математически. Их загнали в угол не упрёками, а фактами. И от этого поражение было ещё более унизительным.
Первой опомнилась Галина Борисовна. Её лицо, до этого напоминавшее античную маску, исказилось. Спокойное достоинство слетело, как дешёвая позолота, обнажив нечто уродливое, полное ярости и бессилия. Её бархатный голос превратился в скрежет.
— Так вот ты какая… — прошипела она, поднимаясь с кресла. Она смотрела на Веру с неприкрытой ненавистью. — Всё посчитала, каждую копейку! Пришла в нашу семью, на всё готовое, и теперь попрекаешь куском хлеба! Настоящая жена, если она любит мужа, последнее отдаст, чтобы его семья ни в чём не нуждалась! Она будет опорой, а не мелочным счетоводом! Мой Пашенька заслуживает не тебя! Он заслуживает женщину, которая будет видеть в нём мужчину, а не статью расходов!
Павел, услышав эту тираду, встрепенулся. Материнские слова стали для него спасательным кругом. Они переводили разговор из унизительной плоскости цифр обратно в привычную и понятную ему плоскость эмоций и долга.
— Мама права, Вер! — он шагнул вперёд, становясь рядом с Галиной Борисовной, образуя единый фронт. — Ты всё свела к деньгам! Будто в семье нет ничего важнее! Любви, заботы…
Вера смотрела на них — на сплочённую пару, на мать и сына, стоящих плечом к плечу против неё. И в этот момент она почувствовала не злость, а какое-то странное, отстранённое облегчение. Словно тяжёлый груз, который она тащила много лет, наконец-то сорвался с её плеч и с грохотом рухнул на пол. Они сами только что произнесли её приговор. И её освобождение.
— Да, — сказала она тихо и отчётливо. Её спокойствие было абсолютным. — Да, вы правы. Вы оба совершенно правы.
Галина Борисовна и Павел замерли в ожидании. Они думали, что сейчас она начнёт оправдываться, спорить, доказывать свою любовь. Но Вера сделала то, чего они никак не могли предположить.
— Паша, ты действительно заслуживаешь другую жену, — она посмотрела прямо в глаза мужу, и в её взгляде не было ни капли сожаления. — Ту, которая не будет «считать копейки». Ту, которая будет вдохновлять тебя, а не оплачивать твои счета. А вы, Галина Борисовна, заслуживаете другого, более состоятельного сына. Или, по крайней мере, более состоятельную невестку. Я — плохой вариант. Я это поняла.
Она взяла свой телефон, который лежал рядом с ноутбуком. Её пальцы уверенно заскользили по экрану. Павел и его мать смотрели на неё, не понимая, что происходит. Они выиграли спор, но чувствовали себя проигравшими.
— Что ты делаешь? — спросил Павел с ноткой тревоги в голосе.
Вера поднесла телефон к уху.
— Алло, здравствуйте, Олег Игоревич? Это Вера Мартынова. Да, беспокою в неурочное время, извините. У меня к вам деловой вопрос. Вы занимаетесь продажей недвижимости, верно? Мне нужна срочная консультация по поводу нашей квартиры на Лесной. Да, нашей с мужем. Нужно оценить её рыночную стоимость и возможные сроки продажи. Да, как можно быстрее. Спасибо, буду ждать вашего звонка завтра утром.
Она нажала отбой и положила телефон на стол. Затем обвела взглядом гостиную, диван, кресло, в котором только что сидела свекровь. Её взгляд был холодным, как у оценщика, который осматривает имущество перед конфискацией.
— Я готова помочь вам обоим, — произнесла она, обращаясь к остолбеневшим родственникам. — Мы продадим эту квартиру. Деньги разделим пополам, как полагается по закону. На свою долю ты, Паша, сможешь купить своей маме именно ту дачу, которая будет соответствовать её статусу.
А я… — она сделала паузу, — а я устраню главный мешающий фактор. Себя и свой доход. Я согласна. Паша заслуживает другую женщину. И с завтрашнего дня он может начинать её искать. А вы, Галина Борисовна, можете начинать искать нового спонсора. Этот банк официально закрыт. Навсегда.
Она тут же зашла в приложение в телефоне и подала там предварительное заявление на развод. Сын, в любом случае останется с ней, так что нужно было поделить только недвижимость.
Машина, которую она купила тёще была продуманно записана на мать Веры, так что она вернётся к самой Вере и та её продаст. У неё уже начал формироваться план того, что нужно будет сделать.
И лучше уж так, чем постоянно приходить домой и выслушивать от мужа, что она должна обеспечивать его мать, обеспечивать его. А то, что они потом кричали оба, муж и его мать, что она, Вера не имеет права с ними так поступать, было для Веры просто звуковые помехи, на которые ей было наплевать…
