— Куда собралась? Я сказал, ты сидишь дома.
Дима шагнул из кухни в узкий коридор и, опередив Леру на два шага, упёрся широкой ладонью в дверной косяк. Его тело полностью перекрыло выход. В тусклом свете единственной лампочки его фигура казалась массивной, неподвижной, как вкопанный в землю столб. Из кухни тянуло едким запахом подгорающего на сковороде лука, и этот бытовой, обыденный запах делал происходящее ещё более диким и нелепым.
Лера медленно подняла на него глаза. Взгляд её был спокоен, почти скучающ. Она не остановилась, а просто замедлила шаг, подойдя к нему почти вплотную. Её взгляд скользнул с его лица на его руку, нагло преграждавшую ей путь, и снова вернулся к его глазам. Она молчала, давая ему возможность самому оценить всю глупость своего положения.
— Я жду ответа, — с нажимом произнёс он. — Таня может и без тебя посидеть в своём кафе. У тебя есть мужчина, ты должна быть с ним.
— Дима, ты в своём уме? — её голос прозвучал ровно, без малейшего намёка на страх или возмущение. Это был тон человека, который разговаривает с неразумным ребёнком. — Ты забыл, в чьей квартире находишься?
Он усмехнулся, но усмешка вышла кривой и неуверенной. Он явно ожидал другой реакции — слёз, уговоров, криков. Но не этого холодного, препарирующего спокойствия.
— Это не имеет значения. Я твой мужчина, и я решаю, куда ты идёшь и с кем. Это моя забота о тебе, если ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы ты шлялась по ночам неизвестно где.
Лера сделала крошечный шаг назад, создавая дистанцию. Она смотрела на него так, будто видела впервые. Не того тихого, немного потерянного парня, которого она приютила полгода назад, когда его выставили со съёмной квартиры, а кого-то совершенно чужого, наглого и неприятного.
— Ты не мой мужчина, — отчеканила она, и каждое слово было похоже на удар хлыста. — Ты — приживала, которого я пустила пожить из жалости, пока ты ищешь работу. Ты живёшь на моей территории, ешь мою еду и спишь в моей постели. И ты не будешь мне указывать, что делать. Ты меня понял?
Его лицо побагровело. Слова ударили точно в цель, в самое уязвимое место — его унизительное положение, которое он так старательно пытался замаскировать ролью заботливого и властного самца. Он сжал кулаки.
— Ты пожалеешь об этих словах…
— Нет, Дима, это ты пожалеешь, если не уберёшь свою руку, — перебила она его тем же ледяным тоном. — Ещё одно слово в таком духе, и я позвоню своему отцу. Он тебе очень быстро и доходчиво объяснит, кто тут решает и чья это квартира.
Упоминание об отце подействовало. Дима знал её отца — немногословного, крепкого мужчину с тяжёлыми руками и прямым, не терпящим возражений взглядом. Угроза была более чем реальной. Его поза тут же обмякла. Рука, которая секунду назад казалась барьером из стали, безвольно соскользнула с косяка. Он отступил в сторону, вжимаясь в стену коридора. В его глазах была не ярость, а растерянная, злая обида. Обида человека, чью попытку захватить власть пресекли грубо и унизительно.
— Позвонила бы… Я бы посмотрел, — пробормотал он себе под нос, отводя взгляд.
Лера не удостоила его ответом. Она молча взяла с тумбочки свою маленькую сумочку, проверила, на месте ли ключи, и, не оборачиваясь, вышла за дверь. Она знала, что это не конец. Это было лишь объявление войны. И теперь враг жил с ней под одной крышей, затаившись до следующей атаки.
Неделя, последовавшая за этим скандалом, была тихой. Но это была не тишина мира, а тишина затишья перед штормом. Воздух в квартире загустел, стал плотным и тяжёлым, как будто его можно было зачерпнуть ложкой. Они больше не разговаривали. Они двигались по разным орбитам в пределах шестидесяти квадратных метров, стараясь не пересекаться, как два небесных тела, чьё столкновение приведёт к неминуемому взрыву. Любое слово могло стать детонатором.
Дима изменил тактику. Открытая агрессия сменилась вязким, молчаливым давлением. Он больше не пытался запрещать ей уходить. Но когда она возвращалась домой, то неизменно заставала его сидящим на кухне в полумраке, с чашкой остывшего чая. Он не смотрел на неё, но она физически ощущала его взгляд, буравящий ей спину, пока она разувалась в коридоре. Он ничего не спрашивал, но его молчание было громче любого вопроса. Оно кричало: «Где была? С кем? Я всё вижу. Я всё знаю».
Он начал оставлять следы своего недовольства по всей квартире. Незакрытый тюбик зубной пасты, грязная чашка на её рабочем столе, крошки на кухонном полу, которые он демонстративно не замечал. Это были мелкие уколы, рассчитанные на то, чтобы вывести её из себя, заставить сорваться, начать разговор первой. Но Лера не срывалась. Она молча убирала, исправляла, игнорировала. Она приняла правила этой тихой войны и вела свою партию с холодным, отстранённым упорством. Она знала, что он ждёт её реакции, и не доставляла ему этого удовольствия.
Развязка наступила в четверг. Лере нужно было забрать заказ из интернет-магазина, и она утром специально сняла с карты наличные — две крупные, хрустящие купюры, которые положила в отдельный кармашек кошелька. Вечером, собираясь выходить, она открыла сумку. Кошелёк лежал на своём месте. Она расстегнула молнию и заглянула в тот самый кармашек. Он был пуст.
Лера замерла. Она не стала судорожно проверять все отделения, не вытряхнула содержимое сумки на кровать. Она просто смотрела на пустую тканевую прорезь. В голове не было ни паники, ни удивления. Только глухая, ледяная пустота и окончательное понимание. Он перешёл черту. Последнюю. Это было уже не просто глупое самоутверждение. Это было воровство. Мелкое, унизительное, как плевок в лицо.
Она медленно застегнула кошелёк, положила его обратно в сумку и вышла из спальни. Дима сидел в гостиной на диване и с преувеличенным интересом смотрел какое-то дурацкое телешоу. Он даже не повернул головы, когда она вошла, но всё его тело было напряжено в ожидании. Он знал, что она обнаружила пропажу. Он ждал.
Лера молча села в кресло напротив. Она смотрела на его профиль, на самодовольную складку у рта, на то, как он делал вид, что поглощён происходящим на экране. И в этот момент вся та жалость, которую она когда-то к нему испытывала, испарилась без следа. Осталось только чистое, холодное презрение. Она видела перед собой не заблудившегося мужчину, а мелкого паразита, который, присосавшись, решил, что имеет право не только жить за её счёт, но и распоряжаться её вещами.
Она достала из кармана телефон. Её пальцы не дрожали. Она разблокировала экран и нашла в контактах нужный номер. Она ещё не звонила, просто смотрела на имя на дисплее. Это был её последний рубеж обороны, её финальный аргумент, который она не хотела использовать. Но он сам не оставил ей выбора.
Он не выдержал первым. Тишина, которую она создала своим молчаливым присутствием в кресле, давила на него сильнее, чем любой крик. Он демонстративно прибавил громкость на пульте, но фальшивый смех из телевизора только подчеркнул неестественность момента. Он бросил на неё косой, раздражённый взгляд.
— Что, опять в телефоне сидишь? Отдохнуть не можешь спокойно?
Лера медленно оторвала взгляд от экрана своего телефона и посмотрела прямо на него. Её лицо было абсолютно непроницаемым, как у игрока в покер, получившего на руки выигрышную комбинацию.
— В кошельке не хватает денег, — произнесла она ровно, без вопросительной интонации. Это не было вопросом. Это было утверждение. — Двух крупных купюр, которые я положила туда сегодня утром.
Его лицо на мгновение дрогнуло, но он тут же взял себя в руки, изобразив на лице смесь удивления и лёгкого презрения. Он перешёл в наступление, выбрав лучшую, как ему казалось, тактику — нападение.
— Ну и? Ты мне это говоришь? Ты вечно их куда-то суёшь, а потом забываешь. Проверь карманы в своей куртке. Или на тумбочке посмотри. Я-то тут при чём?
Он говорил уверенно, даже нагло, глядя ей прямо в глаза. Он пытался продавить её своим взглядом, заставить усомниться в себе. Но Лера не отвела глаз. Она продолжала смотреть на него спокойно, с лёгким, едва заметным прищуром, будто изучала под микроскопом какой-то особенно неприятный образец.
— В куртке их нет. И на тумбочке тоже, — её голос оставался таким же бесцветным. — Они были в кошельке. А теперь их там нет. И кроме нас двоих, в этой квартире никого не было.
— Ах вот оно что! — он картинно всплеснул руками, повышая голос. — Ты хочешь сказать, что я их взял? Ты совсем сбрендила? Я, по-твоему, вор? Может, хватит уже по кафешкам с Танькой своей шляться? Тогда и деньги целее будут, и подозревать некого не придётся!
Это был его просчёт. Последний и фатальный. Он не просто отрицал очевидное, он снова попытался указать ей, как жить и на что тратить её же деньги. В этот момент что-то в её взгляде окончательно погасло. Последняя искра сомнения, последний след прошлого. Теперь она видела его предельно ясно.
— А ты с чего это вдруг начал тут права качать, Дима? Ты попросился ко мне пожить, пока у тебя не наладятся дела с работой и жильём! Если мне надо будет, мой папа приедет и выкинет тебя отсюда!
Её слова повисли в воздухе. Это был прямой, неприкрытый ультиматум. Вся его напускная уверенность начала трескаться, как тонкий лёд. Но он всё ещё не мог поверить, что она говорит серьёзно. Его мозг отказывался принимать, что его позиция настолько шаткая. И он сделал то, что делают все глупцы на краю пропасти, — сделал ещё один шаг вперёд, усмехнувшись.
— Что, папочке своему звонишь? — выдавил он из себя, пытаясь сохранить лицо.
Лера посмотрела на телефон в своей руке, потом снова на него. Её губы тронула едва заметная, холодная улыбка.
— Да, — спокойно ответила она и поднесла телефон к уху.
Она нажала на вызов. Дима смотрел на неё, и его усмешка медленно сползала с лица, уступая место растерянности. В трубке послышались гудки, а затем мужской голос.
— Пап, привет. Можешь подъехать? — она сделала короткую паузу, глядя прямо в глаза застывшему Диме. — Мне нужно помочь вынести мусор. Очень тяжёлый.
Она сбросила вызов и положила телефон на подлокотник кресла. В гостиной стало тихо. Даже телевизор, казалось, замолчал. Дима смотрел на неё, не в силах произнести ни слова. Он понял. Он всё понял. Но было уже слишком поздно.
Время, которое потребовалось отцу, чтобы доехать, растянулось в густую, зыбкую вечность. Прошло не больше получаса, но для Димы каждая минута длилась час. Он несколько раз вставал с дивана, ходил по комнате, садился обратно. Его напускная самоуверенность испарилась, оставив после себя липкий, холодный страх. Он пытался заговорить с Лерой, начать диалог, который мог бы всё исправить, отмотать плёнку назад.
— Лера, послушай… — начал он, сделав шаг в её сторону. — Я погорячился. Давай поговорим, как взрослые люди. Не надо в это впутывать…
Она даже не повернула головы. Её взгляд был прикован к тёмному экрану телефона, который лежал у неё на колене. Она просто сидела и ждала. Её спокойствие было страшнее любой истерики. Оно было абсолютным. Оно означало, что решение принято, приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Он был для неё уже не человеком, а объектом, который нужно убрать из её пространства.
— Лера, я прошу тебя! — в его голосе появились умоляющие нотки. — Это же глупость! Из-за каких-то денег… Я всё верну, слышишь?
Она медленно подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни обиды. Только холодная, усталая брезгливость.
— Дело не в деньгах, Дима. Дело в тебе.
И она снова отвернулась. Он понял, что стена между ними стала непробиваемой. Он сел обратно на диван, обхватив голову руками. Он всё ещё не мог поверить, что это происходит на самом деле. Это казалось дурным сном, нелепым фарсом.
Резкий, короткий звонок в дверь прозвучал как выстрел. Он заставил Диму вздрогнуть всем телом. Лера же, наоборот, плавно и без суеты поднялась с кресла и пошла открывать. Она двигалась легко, будто с её плеч только что сняли неподъёмный груз.
На пороге стоял её отец. Крупный, молчаливый мужчина в простой тёмной куртке. Он не поздоровался. Его тяжёлый взгляд скользнул по дочери, задержался на долю секунды, а затем переместился вглубь комнаты, безошибочно находя цель. Он не задавал вопросов. Кодовая фраза про «тяжёлый мусор» была ему понятна без лишних объяснений.
Не говоря ни слова, он вошёл в квартиру, широко шагнув через порог. Его движения были экономичными и точными, как у человека, привыкшего к физической работе. Дима инстинктивно вжался в спинку дивана, пытаясь стать меньше, незаметнее. Но это было бесполезно. Отец Леры подошёл прямо к нему.
— Собирайся, — его голос был низким и ровным, без малейшего намёка на эмоции.
— Я… Я сейчас… — пролепетал Дима, пытаясь встать, но ноги его не слушались.
Отец не стал ждать. Он без видимого усилия схватил Диму за воротник толстовки, одним рывком поднимая с дивана. Дима болтался в его хватке, как тряпичная кукла. Не было ни замаха, ни удара, ни борьбы. Было лишь простое, неотвратимое физическое превосходство. Отец так же молча поволок его к выходу. Ноги Димы заплетались, он едва успевал перебирать ими по полу.
Лера стояла у стены, наблюдая за этой сценой с тем же отстранённым выражением лица. Она не произнесла ни слова.
Отец выставил его на лестничную клетку и отпустил. Дима пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Затем отец вернулся в коридор, подхватил стоявший у стены рюкзак Димы и, не глядя, вышвырнул его следом. Рюкзак глухо стукнулся о стену напротив и упал на пол.
Дверь захлопнулась. Щёлкнул замок.
Лера даже не обернулась. Она слышала звук удаляющихся по лестнице торопливых, спотыкающихся шагов. Отец молча прошёл на кухню, открыл кран и вымыл руки. Потом вернулся в коридор. Он посмотрел на дочь. В их взглядах не было ни слов поддержки, ни жалости, ни вопросов. Только полное, абсолютное понимание.
— Всё, — сказал он. Это был не вопрос, а констатация факта.
— Да, — тихо ответила Лера. — Спасибо, пап.
Он лишь коротко кивнул и вышел. Квартира снова принадлежала только ей…
