— Да заткнись ты… — сонно сказала Внроника.
Её разбудил не будильник и не луч солнца, пробившийся в спальню. Её разбудил запах. Смрад вчерашнего веселья — густой, кислый коктейль из пролитого дешёвого пива, застарелого табачного дыма и остывшего жира от пиццы. Он просочился под дверь спальни, заполнил собой воздух и вцепился в горло липкой, невидимой рукой, вызывая приступ тошноты.
Вероника села на кровати. Движение было резким, механическим, лишённым утренней неги. Она не стала будить Сергея. Его богатырский храп, доносившийся с другой половины кровати, был единственным звуком, который пытался бороться с этой удушающей вонью. Борьба была безнадёжной. Она молча встала, накинула халат и вышла из спальни, заранее зная, что её ждёт.
Реальность оказалась хуже любых ожиданий. Гостиная выглядела как поле боя после капитуляции без всяких условий. На журнальном столике и на полу выстроилась батарея разномастных бутылок — зелёное стекло «Балтики» соседствовало с пустыми «полторашками» из-под «Жигулёвского» и смятыми банками. Рядом громоздились картонные гробы из-под пиццы, пропитанные жиром до такой степени, что, казалось, сами вот-вот заплачут масляными слезами. На них, как памятники ночному разгулу, лежали огрызки корок и одинокие, съёжившиеся маслины. Пепельницы, переполненные доверху, напоминали миниатюрные вулканы после извержения; пепел и окурки рассыпались по столу, создавая вокруг них серый, грязный ореол. Липкие разводы на полу отмечали траектории падения стаканов и трагические маршруты пролитого пива.
Она обвела всё это взглядом. Пустым, холодным взглядом. Раньше при виде этого её охватывала волна бессильной ярости, смешанной с отвращением и унизительной необходимостью всё это убирать. Она кричала, ругалась, а он, потирая голову, виновато мычал что-то про «пацанов» и «так получилось», после чего уходил в душ, оставляя её наедине с последствиями его веселья.
Но сегодня было иначе. И в этот самый момент что-то, что годами тлело внутри неё, сжималось в тугой комок и ныло по ночам, не взорвалось. Оно просто умерло. Окончательно и бесповоротно. На смену унизительной привычке пришла холодная, звенящая в висках ясность. Она больше не чувствовала себя жертвой. Она почувствовала себя санитаром, которому предстоит утилизировать биологические отходы.
Не говоря ни слова, она направилась в кладовку, игнорируя кухню с раковиной, полной грязных тарелок. Она вернулась не с пылесосом или тряпкой. В руках у неё был рулон самых больших и плотных чёрных пакетов на сто двадцать литров — тех, что покупают для строительного мусора. Плотный полиэтилен зашуршал в её руках, как змеиная кожа. Она оторвала один и с резким щелчком расправила его.
И начала сбор урожая. Она не сортировала мусор. Она действовала методично, как машина. Первыми в чёрную пасть пакета полетели бутылки. Она не ополаскивала их. Она брала их липкими пальцами, и они с глухим стеклянным стуком падали на дно, оставляя на её коже мерзкое ощущение. Затем настала очередь коробок от пиццы. Она складывала их, не пытаясь сделать компактнее, и запихивала внутрь. Грязные бумажные салфетки, пустые пачки из-под сигарет, пластиковые стаканчики — всё летело в одну кучу.
Самым отвратительным были пепельницы. Она взяла первую, самую полную, и, не морщась, одним выверенным движением опрокинула её содержимое в пакет. В воздух поднялось облачко серой пыли с едким запахом окурков. Она повторила это с остальными, вытряхивая пепел прямо на липкие коробки и остатки еды. Затем собрала грязные тарелки и вилки со стола и тоже отправила их в пакет. Звук удара керамики о стекло был глухим и окончательным.
Когда первый мешок заполнился, она туго завязала его. Он получился тяжёлым, неподъёмным. Она оторвала второй и повторила процедуру с мусором, рассыпанным по полу. Закончив, она оглядела комнату. Горы исчезли. Но чистоты не было. Остались липкие лужи, жирные пятна и въевшийся в саму ткань бытия запах. Но главный мусор был собран.
Она без малейшего усилия подхватила оба пакета, от их тяжести напряглись мышцы на руках. Взглянула на закрытую дверь спальни. За ней, в тишине и неведении, спал архитектор этого апокалипсиса. На её лице не дрогнул ни один мускул. Она подошла к входной двери, повернула ключ в замке и шагнула на лестничную клетку.
Лестничный пролёт встретил её знакомым эхом и запахом сырости. Каждый шаг вниз отдавался глухим стуком тяжёлых пакетов о её ноги. Они были неповоротливыми, неудобными, и их вес тянул руки, заставляя мышцы гореть. Но это была приятная, правильная боль. Боль от избавления. Она несла в этих мешках не просто мусор. Она несла концентрированную квинтэссенцию своего унижения, материальное воплощение всех тех вечеров, когда она молча убирала, и всех тех утр, когда просыпалась с головной болью от чужого перегара.
Выйдя во двор, она на мгновение зажмурилась от яркого, но холодного утреннего света. Двор был пуст и тих. Только стая голубей ворковала у мусорных баков, да одинокий дворник скрежетал метлой где-то за углом дома. Её цель стояла на персональном парковочном месте, которое Сергей с боем отвоевал у соседей на собрании жильцов.
Блестящий чёрный седан. Его святыня, его гордость, его второе «я». Отполированный до зеркального блеска, он ловил в себе отражение серого неба и голых ветвей деревьев. Машина всегда была идеальной. Ни пылинки в салоне, ни царапины на кузове. Он мог забыть про её день рождения, но никогда не забывал записаться на мойку. Вероника подошла к автомобилю. Поставила оба мешка на асфальт рядом с задней пассажирской дверью. Постояла секунду, просто глядя на безупречно чистое стекло. Затем спокойно потянула ручку. Тихий щелчок незапертого центрального замка прозвучал в утренней тишине оглушительно громко.
Она распахнула дверь, и в нос ударил запах дорогого салонного ароматизатора — «новая машина». Запах его эго. Вероника взяла первый пакет. Она вывалила содержимое. Затем начала его раскладывать. Брезгливо, но так, чтобы муж это запомнил хорошенько. Первая же бутылка из-под пива, опрокинувшись, выплеснула остатки мутной, вонючей жижи на светло-серый велюр сиденья. Тёмное, расползающееся пятно проступило мгновенно, жадно впитываясь в благородную ткань. Затем на сиденье легли жирные, промасленные коробки от пиццы, оставляя на обивке тёмные отпечатки.
Она развязала второй пакет. Взяла в руки тяжёлую, полную окурков пепельницу и аккуратно, словно сеятель, рассыпала её содержимое по всему заднему дивану. Мелкий серый пепел покрыл всё ровным слоем, забился в швы. Бычки с жёлтыми, размокшими фильтрами раскатились по полу и сиденьям, как отвратительные личинки. Остатки еды, грязные тарелки, липкие салфетки — всё это методично распределялось по пространству заднего ряда. Это была не свалка. Это была инсталляция. Акт высшей справедливости, возвращение всего на свои места.
Закончив, она без эмоций захлопнула дверь. Звук получился мягким, дорогим, солидным. Снаружи машина по-прежнему выглядела безупречно. Никто бы и не подумал, что внутри неё теперь находится филиал помойки, маленький персональный ад, источающий миазмы вчерашней попойки. Вероника не стала оглядываться. Она развернулась и пошла обратно к подъезду.
Обратно она поднималась налегке. Руки были свободны, шаги — лёгкими. В квартире всё ещё пахло, но теперь это был остаточный запах, фантомная боль. Источник был локализован. Она прошла на кухню, игнорируя липкие пятна на полу в гостиной. Достала из шкафчика пачку свежемолотого кофе, засыпала его в рожок кофемашины. Нажала на кнопку. Комнату наполнил спасительный, густой аромат. Жужжание машины и шипение пара были звуками её новой, очищенной реальности. Когда чашка наполнилась тёмной, ароматной жидкостью, она взяла её, села за кухонный стол и сделала первый глоток. Горячий, горький, настоящий. Он обжёг язык и прогнал остатки тошноты.
Она не думала о том, что будет дальше. Не строила планов. Она просто сидела в своей квартире, пила свой кофе и смотрела в окно на серый утренний город. И ждала.
Пробуждение было мучительным. Сергей не открыл глаза, он оторвал их от внутренней поверхности черепа, к которой они, казалось, присохли за ночь. Во рту было так сухо, будто он жевал наждачную бумагу. Голова не просто болела — внутри неё кто-то медленно и с наслаждением ворочал тяжёлый чугунный шар, который при каждом движении отдавался тупой, раскалывающей болью в висках. Он застонал, перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку. Подушка пахла Вероникой. Этот запах — смесь её шампуня и крема для тела — обычно успокаивал, но сейчас он лишь резче подчёркивал контраст с тем смрадом, что просачивался из остальной квартиры.
Собрав волю в кулак, он сел, свесив ноги с кровати. Тело было ватным и непослушным. Вчера было хорошо. Димон принёс вяленой рыбы, Саня — раков, а он сам, как радушный хозяин, обеспечил основную часть — ящик пива. Посидели душевно, потравили анекдоты, обсудили футбол. Он смутно помнил, как провожал последнего гостя, и как потом просто рухнул в кровать. Утро всегда было делом Вероники. Она, как волшебная фея-уборщица, устраняла все последствия, и к его пробуждению от вчерашнего хаоса не оставалось и следа.
Он побрёл из спальни, ожидая увидеть сверкающую чистотой гостиную, почувствовать запах кофе и, возможно, уже шипящей на сковороде яичницы. Вместо этого он босой ногой наступил на что-то липкое. Он брезгливо отдёрнул ногу и посмотрел вниз. Тёмное, расплывшееся пятно от пива. Он поднял глаза. Комната была… странной. Бутылок и коробок от пиццы не было. Но чистоты тоже не наблюдалось. Пол был усеян такими же липкими пятнами, на журнальном столике виднелись серые разводы от пепла, а в воздухе всё так же плотно висел вчерашний перегар, лишь слегка разбавленный ароматом кофе.
А потом он увидел её. Вероника сидела за кухонным столом с прямой спиной, держа в руках чашку. Она не смотрела на него. Её взгляд был устремлён в окно, но он был уверен — она знает, что он здесь. Её спокойствие, её неподвижность на фоне этого застывшего беспорядка выглядели противоестественно.
— Ты ещё не закончила? — голос его был хриплым и недовольным. Это был не вопрос, а упрёк.
Она медленно повернула голову. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Там было что-то новое, холодное и чужое. Она сделала маленький глоток кофе, поставила чашку на блюдце с едва слышным стуком и только после этого ответила.
— Я и не начинала.
Сергей моргнул. Он не совсем понял. Возможно, она плохо себя чувствует. Или просто капризничает.
— В смысле не начинала? Время одиннадцать, а тут свинарник. Давай, берись за дело, мне через час выезжать надо.
Он сказал это привычным, не терпящим возражений тоном хозяина, который отдаёт распоряжение. Он уже развернулся, чтобы пойти в ванную, когда её ровный, лишённый всяких эмоций голос остановил его.
— А я не собираюсь наводить порядки после твоих попоек с этими мужланами, которые приходят к нам только для того, чтобы нагадить тут!
Он замер и медленно обернулся. Что-то в её интонации заставило его насторожиться. Это был не обычный утренний скандал.
— Ты чего удумала? — в его голосе прорезались раздражённые ноты. — Бунт на корабле? Хорошо, я понял. Где мусор? Бутылки, коробки? Куда ты всё это дела?
Он ожидал чего угодно: что она скажет, что всё стоит в мешках в коридоре, что она ждёт его помощи. Но её ответ был совершенно не из этого мира. На её губах появилась едва заметная, ледяная усмешка.
— Я отнесла его туда, где ему самое место.
— Это куда ещё? — он начинал злиться. Эта игра в загадки выводила его из себя.
— В твою машину, — спокойно произнесла она.
На секунду в его гудящей голове повисла тишина. Он просто не мог обработать эту информацию. Это была какая-то абсурдная, нелепая шутка.
— Что? — переспросил он, уверенный, что ослышался.
— Все бутылки. Все коробки. Все окурки и пепел из пепельниц. Я аккуратно сложила всё на заднем сиденье. На велюровой обивке. Теперь всё на своих местах, — она снова взяла чашку и поднесла к губам.
Недоумение на его лице сменилось ужасом. Он бросился к окну, выходящему во двор. Его чёрный седан стоял на своём месте, сверкая на солнце. Внешне — идеальный. Но теперь он знал. Он представил, как остатки пива впитываются в светлый велюр, как жир от пиццы пачкает обивку, как пепел забивается в каждую щель. Кровь сначала отхлынула от его лица, а затем ударила обратно с такой силой, что кожа пошла багровыми пятнами. Он медленно, очень медленно повернулся от окна. Лицо его перестало быть человеческим. Оно превратилось в искажённую гневом маску. Глаза сузились, а челюсти сжались так, что на висках заходили желваки.
— Ты… что ты наделала? — прошипел он. Голос, ещё недавно хриплый ото сна, теперь звенел от сдерживаемой ярости. Это был не вопрос. Это было начало чего-то страшного.
Вероника молчала, продолжая смотреть на него всё тем же холодным, оценивающим взглядом. Она не боялась. Страх сгорел дотла вместе со всем остальным, оставив после себя лишь твёрдый, холодный пепел решимости.
— Ты, безмозглая дура, — начал он, делая шаг в её сторону. Слова падали, как тяжёлые, грязные камни. — Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Это МОЯ машина! Я её… да я на неё горбатился! А ты взяла и превратила её в помойку!
Он остановился в паре метров от неё, его огромное, похмельное тело излучало волны чистого гнева. Кулаки сжимались и разжимались.
— Ты сейчас же пойдёшь, возьмёшь в зубы тряпку, пылесос и будешь вылизывать салон до блеска! Слышишь меня? Языком своим поганым будешь вычищать! Чтобы каждая соринка, каждый бычок… Ты у меня до вечера будешь там ползать!
Его тирада не производила на неё никакого эффекта. Она молча слушала, как он извергает из себя проклятия, как его лицо всё больше искажается, превращаясь в уродливую гримасу. Она видела не разъярённого мужчину, а большое, капризное, злобное существо, которое топает ногами, потому что у него отобрали любимую игрушку, предварительно испачкав её в его же собственных экскрементах. Его угрозы были пустым звуком, эхом из прошлой жизни, в которой они ещё имели какой-то вес.
Когда он набрал в грудь воздуха для новой порции оскорблений, она спокойно поставила чашку на стол. В наступившей на долю секунды тишине этот простой жест прозвучал громче любого крика. Затем она встала и, не глядя на него, прошла мимо в коридор. Он на мгновение замер, решив, что она испугалась и пошла за ключами от машины. Но она зашла в ванную. Через несколько секунд она вернулась. В руках у неё была обычная деревянная швабра для мытья полов.
Он уставился на швабру, потом на неё. На его лице отразилось недоумение, которое быстро сменилось презрительной усмешкой.
— Что это? Решила всё-таки за уборку взяться? Или меня ею напугать хочешь? Ты…
Он не договорил. Она сделала быстрый шаг вперёд и со всего размаха опустила швабру ему на спину. Деревянная рукоятка встретилась с его телом с глухим, тяжёлым стуком. Это был не женский шлепок, не истеричный удар. Это был мощный, выверенный, жестокий удар человека, который вложил в него всю свою накопленную годами тяжесть.
Сергей согнулся, издав сдавленный хрип. Боль была острой и совершенно неожиданной. Он не успел выпрямиться, как второй удар обрушился на его плечи. Затем третий — по пояснице. Она не кричала, не визжала. Она молча и методично била его, как выбивают пыльный ковёр. Её лицо было сосредоточенным и бесстрастным, будто она выполняла тяжёлую, но необходимую работу.
— Ты… с ума сошла! — взревел он, пытаясь закрыться руками.
Но она не давала ему опомниться. Она не целилась в голову или лицо. Она била по его мощному торсу, по рукам, по ногам, заставляя его отступать. Он, огромный и сильный, пятился под градом этих сухих, безжалостных ударов. Он был ошеломлён. Боль смешивалась с унижением и полным непониманием происходящего. Эта женщина, его Вероника, которая всегда молча убирала и сносила его выходки, теперь изгоняла его из его же дома, используя в качестве оружия самый унизительный предмет — швабру.
Она не кричала, она гнала его. Тычками в спину и поясницу она вытолкала его из гостиной в коридор. Он споткнулся о свои же ботинки, чуть не упал.
— Прекрати! Больно же, стерва! — он пытался схватить древко, но она ловко уворачивалась и наносила новый удар.
Она догнала его до входной двери. Он, прикрывая голову, отчаянно нащупал ручку и распахнул дверь, чтобы выскочить на лестничную клетку, спасаясь от этого кошмара. Как только он переступил порог, она остановилась. Он обернулся, тяжело дыша, с лицом, искажённым от боли и ярости, готовый выкрикнуть что-то ещё.
Но он не успел. Она с силой захлопнула тяжёлую металлическую дверь прямо перед его носом. Он услышал, как с той стороны поворачивается ключ в замке. Один оборот. Затем второй. Два сухих щелчка прозвучали в тишине подъезда как приговор.
Вероника прислонилась спиной к холодной двери, тяжело дыша. Швабра выпала из её ослабевших рук и с грохотом упала на пол. Адреналин отступал, оставляя после себя гулкую пустоту и дрожь в руках. Она оглядела свою квартиру. Липкий пол, запах перегара, брошенная на пол швабра. Беспорядок. Но теперь это был её беспорядок. В её квартире. А он… Он остался там, снаружи. На лестничной клетке. Один на один со своей болью, унижением и единственным путём вниз — к своей загаженной, вонючей машине…
