— Инга, я тут подумал… В общем, есть идея, как нам жизнь наладить, — голос Стаса, полный самодовольства и предвкушения похвалы, застал её на кухне.
Она как раз резала овощи для салата, и острый нож уверенно скользил по упругому телу огурца, оставляя после себя идеально ровные, пахнущие свежестью кружочки. Инга не обернулась, лишь бросила через плечо, продолжая своё методичное занятие:
— Если твоя гениальная идея снова про кредит на машину побольше, то я даже слушать не буду.
— Нет, всё гораздо лучше! Глобальнее, понимаешь? — он вошёл на кухню, принёс с собой запах улицы и дешёвого парфюма из своего офиса. Он опёрся о дверной косяк, скрестив руки на груди в позе человека, который вот-вот осчастливит мир своим открытием. — Мы переезжаем.
Нож в руке Инги замер. Она медленно положила его на разделочную доску и повернулась к мужу. Её взгляд был спокойным, но внимательным, она словно пыталась понять, в какой степени бредовости находится его сегодняшнее настроение.
— Куда это мы переезжаем? Ты нашёл работу в другом городе?
— Ещё лучше! Никуда ехать не надо. Переезжаем к моим, в Марьино. Он улыбался. Улыбался так широко и искренне, будто только что предложил ей кругосветное путешествие, а не добровольную ссылку в трёхкомнатную хрущёвку к его матери, Раисе Павловне, для которой Инга всегда была «эта городская фифа с претензиями».
— Ты шутишь, — это был не вопрос, а констатация факта. Она даже не пыталась скрыть недоумение, изучая его сияющее лицо.
— Да какие шутки! Ты только послушай, какая схема. Мы перебираемся к ним. У них трёшка, места всем хватит, батя в свою комнату почти не заходит, у телека сидит. Маме помощь будет, она же вечно жалуется, что спина болит, тяжело ей. А мы под боком, всегда поможем. За коммуналку платить не надо — экономия дикая! — он загибал пальцы, перечисляя преимущества, которые существовали только в его голове. — А теперь главное! Твою однушку, — он ткнул пальцем в потолок, словно квартира была где-то там, над ними, — мы сдаём! Цены сейчас хорошие, тысяч сорок пять, а то и пятьдесят, можно смело просить. И эти деньги — в общий котёл! Представляешь, какой плюс к бюджету? За пару лет на первый взнос на свою большую квартиру накопим!
Он закончил свою речь и выжидательно уставился на неё, ожидая восторгов. Инга молчала. Она смотрела на мужа, и в её голове с калейдоскопической скоростью проносились картины будущего: вечно недовольное лицо свекрови, её непрошеные советы по поводу борща, пыли на полках и «неправильно» поглаженных рубашек Стасика. Её нравоучения о том, что «настоящая женщина» должна вставать в шесть утра и печь пироги, а не «в компьютере своём сидеть». Жизнь под микроскопом, где каждый её шаг будет оцениваться, критиковаться и докладываться сыну в искажённом виде. А её собственная квартира, её уютное гнёздышко, её крепость, купленная ей родителями, будет отдана на растерзание чужим людям.
— Ага, сейчас вот! Разбежалась я, всё бросила и переехала жить к твоим родителям! У меня своя квартира есть, и жить я буду в ней, и сдавать я её не собираюсь!
Улыбка сползла с лица Стаса. Он явно не ожидал такого отпора. Его брови поползли вверх, изображая обиженное недоумение.
— Ты не поняла. Это же для нас, для нашей семьи. Ты что, эгоистка? Я о будущем думаю, а ты…
— О каком будущем, Стас? О будущем, в котором я стану бесплатной прислугой для твоей мамы? О будущем, где у меня не будет своего угла, потому что ты решил, что на мне можно дополнительно заработать? Нет уж, спасибо. Живи в таком будущем сам.
— Вот как? Значит, я плохой, потому что хочу, чтобы мы жили лучше? — Стас выпрямился, убирая руки от косяка. Его лицо из добродушно-восторженного стало жёстким и обиженным. — Я тут схему придумал, как нам из этой конуры выбраться, как деньги начать откладывать, а ты сразу в позу встаёшь. Неблагодарность какая-то.
Инга взяла нож и снова принялась за овощи, но теперь её движения стали резче, отрывистее. Стук лезвия о доску превратился в сухой, раздражающий аккомпанемент их разговору. — Твоя схема, Стас, гениальна только для тебя и твоей мамы. Ты получаешь деньги и свободные руки в виде меня для обслуживания её быта, а она получает полный контроль над нашим домом. А что в этой схеме получаю я? Комнату в квартире, где меня откровенно не любят, и ежедневные нравоучения? Шикарный план.
Он обошёл стол и встал напротив, пытаясь заглянуть ей в глаза, но она упорно смотрела на свои руки, на яркую россыпь нарезанных перцев.
— Да что ты выдумываешь? Никто тебя не не любит. Мама просто… она человек старой закалки. Прямолинейная. Она о нас заботится. Хочет, чтобы всё было по-человечески, по-семейному. Ты просто никогда не пыталась её понять. Вечно смотришь на неё свысока.
— Понять? — Инга усмехнулась, не поднимая головы. — Я прекрасно её поняла. В тот раз, когда она, «заботясь о нас», выбросила мои специи, потому что они, цитирую, «воняют заграничной отравой». Или когда она рассказывала мне, что моя удалённая работа — это безделье, и лучше бы я пошла полы мыть в подъезде, хоть какая-то польза была бы. Я всё отлично понимаю, Стас. Я понимаю, что для неё я всегда буду чужой, ленивой и неправильной невесткой. И я не собираюсь добровольно сажать себя в эту клетку.
Стас всплеснул руками, его раздражение нарастало. Он начал ходить по небольшой кухне, от раковины к окну и обратно, как зверь, мечущийся в тесном вольере.
— Мелочи! Ты цепляешься за какие-то мелочи! Ну, сказала и сказала, характер у неё такой! Можно подумать, твоя мама — ангел во плоти! Мы говорим о серьёзных вещах, о нашем финансовом благополучии! О возможности купить своё жильё, нормальное, большое! А ты мне про какие-то специи! Это эгоизм в чистом виде! Жена должна поддерживать мужа в его начинаниях, а не вставлять палки в колёса!
— Поддерживать — да. Но не ценой собственного унижения и комфорта, — она наконец подняла на него глаза, и её взгляд был холодным и твёрдым, как сталь ножа в её руке. — Эта квартира, — она обвела взглядом кухню, — мой комфорт. Это моё место. Единственное место, где я могу отдохнуть от твоей «прямолинейной» мамы и всех остальных. А ты предлагаешь мне отдать его чужим людям, а саму себя отправить в эпицентр вечного недовольства. И ради чего? Ради эфемерного «общего котла», из которого твоя мама тут же научит тебя правильно тратить деньги?
Он остановился прямо перед ней, нависая над столом. Его лицо покраснело.
— Это не твоя квартира, Инга, а наша! Мы семья! И всё, что у нас есть — общее! И решения мы должны принимать вместе, исходя из общей пользы!
— Вот именно, Стас. Вместе. А ты пришёл с уже готовым планом, в котором мне отведена роль бессловесной жертвы. Ты даже не спросил моего мнения. Ты просто поставил меня перед фактом. Для тебя эта квартира — не мой дом. Для тебя это просто актив. Ресурс, который можно выгодно использовать.
— Это не актив, Инга, это кирпичи! Просто кирпичи и бетон, которые могут работать на нас, а не просто стоять! — Стас повысил голос, переходя ту черту, за которой спокойный разговор превращается в открытую перепалку. Он ударил ладонью по кухонному столу. Посуда в сушилке едва заметно звякнула. — Ты вцепилась в эту квартиру, как будто это единственное, что у тебя есть! А как же я? А как же мы? Семья — это когда всё общее, когда люди идут на уступки ради общего блага!
Инга медленно поставила нож на столешницу. Звук металла о дерево был единственным звуком на кухне, кроме его тяжёлого дыхания. Она вытерла руки о полотенце, её движения были демонстративно неторопливыми, и это бесило его ещё больше.
— Уступки, Стас? Уступка — это когда я соглашаюсь поехать на дачу к твоим родителям в свой единственный выходной. Уступка — это когда я готовлю твою любимую жирную карбонару, хотя сама её терпеть не могу. А то, что предлагаешь ты — это не уступка. Это капитуляция. Ты предлагаешь мне отказаться от своего дома, своего спокойствия и своего личного пространства в пользу твоих родителей. И называешь это «общим благом».
— Да, общим! Потому что деньги, которые мы получим, пойдут нам обоим! Мы сможем наконец-то вздохнуть свободно! Перестать считать каждую копейку! Ты не понимаешь, потому что тебе всё на блюдечке принесли! Родители квартирку подарили, вот ты и сидишь в ней, как принцесса в башне! А я пашу, чтобы мы могли себе позволить хоть что-то! И когда я нахожу реальный выход, ты начинаешь говорить про какой-то комфорт!
Его слова были как пощёчины. Он обесценивал всё: её работу, её родителей, её право на собственность. Он рисовал картину, где она — избалованная иждивенка, а он — страдалец и добытчик.
— Мои родители подарили эту квартиру мне, Стас. Не нам. Мне. Чтобы у меня всегда был свой угол. И я не позволю превратить их подарок в источник твоего дохода и моего унижения. Ты хочешь решать свои проблемы? Решай их сам. Ищи вторую работу, проси повышения, делай что угодно. Но не за мой счёт.
В его глазах мелькнула ярость. Он сделал шаг к ней, и на мгновение ей показалось, что он хочет её схватить, встряхнуть. Но он остановился, его кулаки сжались. Воздух на кухне стал плотным, тяжёлым, его можно было резать ножом.
— Значит, вот как… «Моё», «твоё»… Я понял. Для тебя никакой семьи нет. Есть только ты и твои интересы. Всё это время я думал, что мы команда, а оказалось, что я просто удобный сожитель в твоей квартире.
— Команда не принимает решения за спиной у своего игрока, — отрезала она. — Команда обсуждает планы, а не ставит ультиматумы.
И тут он совершил свою главную ошибку. Он решил, что раз логика и манипуляции не сработали, пора просто сломить её волю, показать, кто в доме хозяин. Он посмотрел на неё сверху вниз, с выражением окончательной и бесповоротной правоты на лице. Уверенность в том, что последнее слово всегда остаётся за ним, придала его голосу металлическую твёрдость.
— А кто сказал, что я спрашиваю? Это уже не обсуждается. Я уже всё решил и сказал родителям, что мы завтра приедем.
Тишина. Не звенящая, не тяжёлая, а просто пустая. Вакуум. В этот момент Инга почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Что-то тёплое, живое, то, что заставляло её прощать ему мелкие обиды, терпеть его мать и верить в их общее будущее. Всё это исчезло, испарилось, оставив после себя только холодный, звенящий лёд. Она посмотрела на него так, будто видела впервые. Не мужа. Не близкого человека. А чужого, наглого мужчину, который вторгся в её дом и пытается диктовать свои правила.
Она слегка наклонила голову, и на её губах появилась едва заметная, странная улыбка.
— Отлично, — её голос прозвучал на удивление спокойно и ровно. — Значит, завтра ты и поедешь.
Стас на мгновение опешил от её спокойного тона. Он ожидал чего угодно: криков, уговоров, обвинений, но эта ледяная покорность сбила его с толку. Он воспринял это как свою безоговорочную победу. Она поняла, что сопротивление бесполезно. Он снисходительно усмехнулся, сделав шаг назад от стола, возвращая себе вид благодетеля, который только что принял трудное, но правильное решение на благо семьи.
— Вот и славно. Я знал, что ты умная женщина и всё поймёшь. Не нужно было сразу так нервничать. Завтра с утра соберём самое необходимое, а остальное перевезём на выходных. Мама обрадуется.
Он говорил, а Инга молча смотрела на него, не моргая. Она больше не видела в нём мужа. Перед ней стоял самодовольный захватчик, уверенный, что уже победил. Она не сказала ни слова в ответ на его тираду. Она просто развернулась и молча вышла из кухни. Стас, решив, что она пошла в комнату «переваривать» своё поражение и смиряться с новой реальностью, победоносно оглядел кухню, которая скоро перестанет быть их домом. Он уже мысленно подсчитывал будущую прибыль, планировал, как они будут жить у родителей, как он будет возвращаться с работы, а дома его будут ждать и мама, и жена. Идиллия.
Через минуту Инга вернулась. В руках она несла его большую чёрную спортивную сумку, ту самую, с которой он ездил в командировки и ходил в спортзал. Она подошла к нему вплотную и, не меняя выражения лица, бросила сумку ему под ноги. Сумка глухо шлёпнулась о линолеум.
Стас уставился сначала на сумку, потом на неё. Его победная улыбка медленно угасала, сменяясь недоумением.
— Это что ещё такое? Ты решила помочь мне вещи собрать? Не надо, я сам…
— Раз ты уже всё решил за нас двоих, то и жить теперь будешь по своим решениям. Один, — её голос был ровным и лишённым всяких эмоций, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. — В своей любимой родительской квартире.
Он смотрел на неё, и до него, наконец, начал доходить смысл происходящего. Это была не истерика. Это был приговор.
— Ты… ты что несёшь? Ты меня выгоняешь? Из-за того, что я хочу лучшего для нас?
— Ты хочешь лучшего для себя, Стас. А я хочу жить в своём доме, — она сделала шаг в сторону, к выходу из кухни, словно освобождая ему проход. — Так что собирай свои вещи. Самое необходимое. Как ты и планировал. Я думаю, часа тебе хватит. А в моей квартире твоих вещей завтра уже не будет.
Ярость затопила его лицо багровой краской. Недоумение сменилось животным бешенством.
— Да ты с ума сошла! Это наш дом! Мы здесь живём вместе! Ты не можешь просто так взять и вышвырнуть меня на улицу!
— Мой дом, Стас. Оказалось, что только мой, — она поправила его так же спокойно, как поправила бы ошибку в диктанте. — И я никого не вышвыриваю. Ты сам принял решение о переезде. Ты сам сказал своим родителям, что приедешь завтра. Я просто не хочу тебе мешать. Я уважаю твоё решение. Поезжай. Они тебя ждут.
Он смотрел на неё, открывая и закрывая рот, но слова не находились. Вся его уверенность, вся его напускная власть рассыпалась в прах. Он понял, что она не шутит, не блефует, не пытается им манипулировать. Она просто вычёркивала его из своей жизни. Холодно, методично и бесповоротно. Он был больше не муж, а просто помеха в её квартире.
— Ты… ты ещё пожалеешь об этом! — наконец выдавил он из себя, но даже эта угроза прозвучала жалко и неубедительно.
— Возможно, — пожала плечами Инга. — Но это будет потом. А сейчас у тебя пятьдесят восемь минут.
Она развернулась и ушла в комнату, оставив его одного на кухне. Он стоял посреди чужого, как вдруг оказалось, пространства, и смотрел на чёртову спортивную сумку у своих ног. Это был не скандал. Это была казнь. И он сам только что с радостью засунул голову в петлю…
