Катя толкнула скрипучую служебную дверь.
Сырой вечерний воздух ударил в лицо, смешавшись с запахом кислых щей из мусорного бака и дешевого хлорсодержащего моющего средства.
Она поежилась, натягивая воротник старой, продуваемой куртки. Смена закончена.
— Стоять.
Голос Олега Петровича, владельца, был твердым и не предвещал ничего хорошего. Он стоял, перекрыв выход во двор. Высокая фигура, вырезанная из темноты.
Катя вздрогнула, останавливаясь в паре шагов от него.
— Олег Петрович? Я… я уже закончила.
— Я вижу, что ты закончила. Сумку на стол.
Рядом стоял ржавый уличный стол, где курили повара.
Кровь отхлынула от ее щек.
— Что?
— Сумку. На. Стол. Я сказал.
Его дорогой парфюм, такой неуместный здесь, среди запахов помойки и гниющих овощей, казался еще резче и агрессивнее.
— У меня там… личные вещи.
— Вот именно. Личные. А может, и наши. Ресторанные.
Унижение обожгло сильнее, чем пар из посудомоечной машины.
— Я не…
— Хватит. Две недели у меня продукты пропадают. Мелочь, но постоянно. То филе-миньон, то бутылка вина. А ты у нас новенькая. И тихая.
Он шагнул к ней. Катя инстинктивно прижала сумку к груди. Это была старая, потертая тканевая сумка, единственная приличная вещь, доставшаяся от матери.
— Вы не имеете права, — прошептала она.
— Я имею право знать, что у меня не воруют. Открывай. Или я сейчас вызываю полицию.
Его лицо было непроницаемым. Для него это было просто решение проблемы. Устранение утечки.
Руки Кати дрожали. Полиция. Этого нельзя было допусти
— Я… я не брала ничего. Честное слово.
— Все так говорят. Давай быстрее.
Олег Петрович потерял терпение.
Он сам шагнул вперед и резким, грубым движением дернул замок.
Молния с визгом разошлась.
Катя ахнула, пытаясь прикрыть содержимое, но было поздно.
Он брезгливо, двумя пальцами, запустил руку в ее сумку.
Катя зажмурилась. Такое бессилье.
Он вытащил ее кошелек. Открыл. Там было три мятые сотенные купюры и студенческий проездной.
— Негусто, — хмыкнул он.
Он порылся глубже. Вытащил пластиковый контейнер с остатками гречки. Затертый учебник по микроэкономике.
— Учишься?
Она молча кивнула.
Его лицо не смягчилось.
— Умная, значит.
Он продолжал рыться. Его раздражение, казалось, росло. Он, видимо, ожидал найти там запакованные стейки или хотя бы банку икры.
— Что это?
Он вытащил что-то, бережно завернутое в чистый носовой платок.
— Не трогайте! — Катя вскрикнула, но слишком поздно.
Это был ее единственный рефлекс. Защитить это.
Он развернул платок.
Внутри лежала старая, потрепанная картонная фотография в дешевой пластиковой рамке.
Олег Петрович смотрел на нее.
Его рука замерла.
Он машинально поднял рамку ближе к тусклому свету фонаря, горящего над входом.
Катя перестала дышать.
Весь мир сузился до этого ржавого стола и запаха прокисшего супа.
Олег Петрович смотрел на фото.
И смотрел.
И смотрел.
Выражение его лица, такое уверенное, жесткое и хозяйское, начало медленно меняться.
Он будто перестал дышать.
— Где… — он прокашлялся. Голос стал чужим, глухим. — Где ты это взяла?
Наглость и гнев исчезли. Осталась только звенящая, невозможная растерянность.
Катя не понимала, что происходит.
— Это… это моя мама.
Олег Петрович медленно, очень медленно поднял на нее глаза.
Он не смотрел на нее. Он вглядывался.
Он перевел взгляд с ее лица на фотографию. И обратно.
На фото была молодая, смеющаяся девушка. С такими же, как у Кати, глазами и упрямым изгибом губ.
— Твоя… мама?
Он побледнел. Так сильно, что это было видно даже в полумраке.
Он узнал ее.
Это была Лена. Его Лена. Лена, которая исчезла двадцать лет назад.
Он сказал себе, что она уехала в другой город, вышла замуж, пропала… Так было проще. Он выбрал так думать.
— Как… ее звали? — спросил он, и в голосе его дрогнуло что-то, чего Катя никогда в нем не слышала.
— Елена… Она умерла. Пять лет назад.
Олег Петрович качнулся.
Он оперся о стол, на котором все еще лежали Катины вещи, разбросанные им.
Он смотрел на Катю. На ее уставшее лицо, на потрескавшиеся от мыла и горячей воды руки. На ее старую куртку.
Двадцать лет.
Он смотрел на свою дочь.
Посудомойщицу в своем ресторане.
Которую он только что обвинил в воровстве.
Он замер.
Он открыл ее сумку, подозревая ее в краже куска мяса, а нашел там… свою собственную, украденную у самого себя жизнь.
Свою разбитую жизнь.
И свое единственное оправдание.
— Катя… — прошептал он.
Катя? Он даже имени ее не знал до этого момента. Знал только «посудомойка».
— Я… я пойду, Олег Петрович? — Катя испуганно собирала свои вещи.
Ей было страшно. Его внезапная перемена пугала больше, чем его гнев.
Он не ответил.
Он все еще держал в руках фотографию.
— Вы… верните, пожалуйста. Это единственная.
Он посмотрел на свою руку, будто не понимая, что в ней.
Он аккуратно, с какой-то новой, незнакомой бережностью, вложил рамку обратно в платок и протянул ей.
Его рука дрожала.
Катя быстро схватила сверток и сунула его в сумку.
Она застегнула молнию.
— Я могу идти?
— Постой.
Он вытащил из кармана бумажник. Тот самый, толстый, кожаный.
Катя отшатнулась.
— Не надо. Я не возьму.
— Это не то… Это…
Он не знал, что сказать.
Что он мог сказать? «Прости, я твой отец, я бросил твою мать, а тебя заставил мыть тарелки в своей забегаловке и только что обыскивал твою сумку»?
— Ты уволена, — сказал он глухо.
Катя вскинула голову. Обида и страх сменились недоумением.
— Что? Но… я же ничего…
— Ты не будешь здесь больше работать.
Он не мог. Он не мог видеть ее здесь, в этом подвале, среди пара и объедков. Ни одной минуты больше.
— Но я…
— Завтра. Приходи ко мне в кабинет. В десять утра.
Он отступил от двери, открывая ей проход.
Катя, не веря, боком протиснулась мимо него.
Она почти побежала через темный двор.
Олег Петрович смотрел ей вслед.
Он стоял у ржавого стола, где пахло дешевым мылом, хлоркой и… далеким, забытым ароматом духов Лены.
Он поднял руку и медленно провел по лицу.
Он не знал, придет ли она завтра.
Он не знал, что он ей скажет.
Он знал только одно. Жизнь, которую он так тщательно строил, этот ресторан, этот «успех», только что рухнула, как карточный домик, от одной старой фотографии в сумке нищей посудомойщицы.
Ночь была бессонной. Для них обоих.
Катя просидела до рассвета в своей съемной комнатушке на окраине, глядя на остывшую кружку с заваркой.
Унижение вчерашнего вечера жгло ее изнутри. То, как он рылся в ее вещах. Его брезгливые пальцы…
А потом его лицо.
Эта перемена. Испуг? Шок? Она не могла понять.
«Ты уволена».
Она пришла в этот ресторан, потому что здесь платили каждый день. Мелочь, но хватало на еду и проезд. Теперь у нее не было и этого.
«Приходи в кабинет. В десять».
Зачем? Чтобы швырнуть ей в лицо расчет? Чтобы еще раз унизить?
А может… из-за фотографии?
Она достала рамку. Мамино лицо. Такое молодое. Катя почти не помнила ее такой.
Кто он ей? Знакомый?
Она злилась. На него, на себя, на эту безнадежную бедность, которая заставляла ее терпеть такие обыски.
В девять утра она решила, что пойдет.
Не из-за денег. А чтобы посмотреть ему в глаза. Она больше не позволит ему так с собой обращаться.
Она надела единственную чистую блузку и старые, но выглаженные джинсы.
Олег Петрович тоже не спал.
Он сидел в своем огромном, дорогом кабинете, из которого прошлой ночью так и не уехал.
Его «успех» смотрел на него со стен. Дипломы, фотографии с местными «шишками», дорогие безделушки.
Все это казалось пылью.
Он пил дорогой виски прямо из бутылки, чего не делал никогда.
Лена.
Он не видел ее двадцать лет. Он был тогда другим — молодым, злым, амбициозным. Он уехал в Москву «пробиваться». А она… она осталась.
Он писал ей. Сначала. А потом столичная жизнь закрутила его. Новые знакомства, новые женщины, первые большие деньги.
Он сказал себе, что она не дождалась. Что она вышла замуж. Так было проще.
Он вернулся в этот город десять лет назад, уже «Олегом Петровичем». Открыл этот ресторан. Он ни разу не попытался ее найти. Он боялся.
Боялся увидеть, что стало с той, которую он…
Он ударил кулаком по столу из красного дерева.
И вот она. Ее дочь. Его дочь. Моет посуду в его кабаке.
А он… обыскивает ее.
Самоощущение «хозяина жизни» треснуло и рассыпалось.
Ровно в десять ноль-ноль в его дверь постучали. Тихо, но настойчиво.
— Войдите.
Катя вошла.
При дневном свете, в этой роскошной, давящей обстановке, она казалась еще более хрупкой и юной.
И невероятно похожей на Лену.
Она остановилась в нескольких шагах от стола. Смотрела прямо на него. Без страха. С какой-то холодной, уставшей злостью.
Это был взгляд ее матери.
— Садись, — он махнул рукой на кожаное кресло для посетителей.
— Я постою.
Ее голос был твердым.
— Вы звали меня, Олег Петрович. Я так понимаю, за расчетом.
Он поморщился от этого «Олег Петрович».
— Да… то есть, нет. Катя…
Он встал. Обошел стол. Он не мог сидеть, возвышаясь над ней.
Он был одет во вчерашнюю, помятую рубашку. Небритый. Глаза красные.
— Вчера… То, что произошло… Это была ошибка.
— Ошибка? — она усмехнулась. — Вы обыскали меня. Обвинили в воровстве. Это не «ошибка». Это то, что вы делаете.
Ему нечего было ответить. Это была правда.
— Та фотография… — начал он, не зная, как подступиться. — Твоя мама… Елена…
— Не смейте говорить о ней, — отрезала Катя.
— Я… Я знал ее. Давно.
— И что?
Ее прямота обезоруживала. Он привык, что перед ним лебезят, боятся его.
— Что вам от меня нужно? Я уволена. Отдайте мне мои копейки, и я уйду.
Олег почувствовал, как к горлу подступает паника. Он не мог ее отпустить. Не так.
— Я не для этого тебя позвал.
Он подошел к сейфу, открыл его.
Катя напряглась.
Он вытащил толстую пачку денег.
— Вот. Возьми.
Он протянул ей деньги.
Катя смотрела на купюры. Потом на него.
— Я не…
— Это не подачка! — он почти крикнул. И тут же осекся. — Это… компенсация. За моральный ущерб. За вчерашний… обыск.
Она молчала.
— И это… плата. За твою учебу.
— Откуда вы знаете про учебу?
— Учебник. В сумке. Вчера.
Он вспомнил название «микроэкономика».
— Я не возьму, — сказала она тихо. — Я не продаюсь.
— Это не… — он запутался. Все его методы, все его приемы «решения вопросов» здесь не работали. — Катя. Пожалуйста.
Он положил деньги на край стола.
— Твоя мама… Она бы… она бы хотела, чтобы ты училась.
— Моя мама хотела, чтобы я была честной. И не брала подачек у таких, как вы.
«У таких, как вы». Это ударило его.
— Каким «таким»?
— Таким, кто считает, что может рыться в чужих вещах. Таким, кто людей за мусор держит.
Она была права. Абсолютно права.
— Сядь, — повторил он. На этот раз это была почти мольба.
И она, видя его растерянное, помятое лицо, видя, что вся его хозяйская спесь слетела, почему-то села.
Он сел напротив. Не за стол, а на стул рядом.
— Что она… рассказывала тебе? Обо мне?
Катя замерла.
— О вас? А должна была?
— Об отце.
Тихий вопрос повис в дорогом, прокуренном воздухе кабинета.
— Она говорила, что он умер. Давно.
Олег закрыл лицо руками.
Умер. Так даже проще. Лена всегда была… решительной.
— Он не умер, — сказал он глухо, сквозь пальцы.
Катя смотрела на него. Холод пробежал по ее спине.
— Что вы… несете?
Она начала понимать. Нет. Не может быть. Это бред.
— Катя… — он убрал руки. — Меня зовут Олег.
Он не сказал «Петрович». Он сказал «Олег».
— И что?
— А ее звали Лена.
Интрига затягивалась. Он не мог сказать ей. Не сейчас. Не так.
Он должен был сначала сам принять это.
— Я хочу… помочь тебе. Не как начальник.
— А как кто? — ее голос дрожал.
— Как… старый друг твоей матери.
Это была ложь. И правда одновременно.
— Я оплачу твою учебу. Всю. И… я хочу, чтобы ты ушла из той… дыры, где ты живешь.
— Вы следили за мной?
— Я… я попросил узнать твой адрес утром.
Катя вскочила.
— Это уже слишком!
— Пожалуйста! — он тоже вскочил. — Просто… дай мне… шанс. Не для меня. Для нее. Для ее памяти.
Он смотрел на нее, и в его глазах была такая боль, которую Катя не ожидала увидеть в этом жестком, циничном человеке.
— Я… я не знаю, — прошептала она. — Мне нужно подумать.
— Да. Конечно.
Он снова указал на деньги на столе.
— Возьми. Это не милостыня. Это… долг. Мой долг.
Катя смотрела на пачку. Это было больше, чем она видела за всю свою жизнь.
Она медленно, двумя пальцами, взяла деньги.
— Я… я верну, — сказала она.
— Не нужно.
— Я верну. Когда смогу.
Она повернулась и пошла к двери.
— Катя!
Она обернулась.
— Мы можем… встретиться? Не здесь. Просто… поговорить?
Она смотрела на него долго. На этого чужого, сильного, а теперь такого сломленного человека.
— Я позвоню, — сказала она и вышла.
Олег Петрович рухнул в кресло.
Он не просто нашел свою дочь.
Он нашел единственного человека в мире, который имел над ним абсолютную власть. Власть ее правды.
Катя вернулась в свою комнату.
Пачка денег лежала на столе, рядом с учебником по микроэкономике.
Она смотрела на них, и они обжигали ее.
«Старый друг твоей матери».
Катя не была наивной. Она видела, как он смотрел на фотографию. Она видела ужас и… что-то еще. Что-то, что было похоже на узнавание.
«Меня зовут Олег. А ее звали Лена».
Это не было просто знакомство.
Она не притронулась к деньгам. Она не пошла и не купила себе новую одежду или нормальную еду.
Она сидела и думала.
Ее мать. Тихая, уставшая, всегда печальная. Она никогда не рассказывала о прошлом. «Отец умер» — это было все.
Но в ее старой шкатулке, рядом с этой фотографией, лежало несколько писем. Катя никогда их не читала, дав матери слово.
Теперь… теперь она имела право.
Она достала шкатулку.
Письма были старыми, чернила выцвели. Бумага пахла пылью и чем-то неуловимо маминым.
«Леночка, любимая моя! Москва — сумасшедший город. Но я пробьюсь. Я обе-щаю. Я заберу тебя оттуда. Мы будем жить как короли. Твой Олег».
«Лена, почему ты не отвечаешь? У меня все пошло в гору. Я… я знаю, что давно не писал. Но…»
И последнее. Надрывное. «Ты вышла замуж? Лена, ответь! Я…»
Катя отложила письма. Руки ее не дрожали. Они были ледяными.
Твой Олег.
Олег. Петрович.
«Старый друг».
«Долг».
Он врал ей. Он врал ей сегодня, в кабинете. Он дал ей денег, чтобы она молчала? Чтобы откупиться?
Нет. Он был растерян. Он был напуган.
Он не знал, что она — его дочь. Он понял это только вчера.
Значит, мама…
Мама просто исчезла из его жизни.
Катя посмотрела на деньги. Это была не компенсация. Это был не долг.
Это была плата за молчание. Плата за то, чтобы она, Катя, не взорвала его налаженную, богатую жизнь.
У него наверняка была семья. Жена. Другие дети.
Злость, холодная и ясная, наполнила ее.
Унижение от обыска было ничем по сравнению с этим.
Он не просто «ошибся». Он… он был им. Тем, кто обещал «королевскую жизнь», а потом пропал. Оставив ее мать одну.
Оставив их одних.
И теперь он, «хозяин жизни», боялся, что эта грязная посудомойщица окажется его…
Катя взяла телефон.
Она набрала номер, который запомнила с доски «руководство ресторана».
Гудки.
— Да, — ответил он сразу, будто ждал у телефона. Голос хриплый.
— Это Катя.
Он выдохнул.
— Катя… Я…
— Встретимся, — ее голос был твердым, как сталь. — Вы хотели поговорить.
— Да! Да, конечно. Где…
— Старый парк. У фонтана. Через час.
Она выбрала место, где они с матерью иногда гуляли.
— Я буду.
Она положила трубку.
Она взяла пачку денег со стола.
И вышла.
Олег ехал в парк, и его дорогой внедорожник, казалось, ехал слишком медленно.
Он должен был ей все рассказать.
Что он был молод и глуп. Что он думал, она его предала. Что он построил новую жизнь.
У него была жена, Светлана. Она ничего не знала о Лене. У них был сын, Егор, ровесник Кати.
Егор. Его наследник. Который не мог и дня прожить без отцовских денег.
А эта девочка… она мыла посуду, чтобы выжить.
Он не мог… он не мог просто «вписать» Катю в свою жизнь.
Но он и не мог ее снова потерять.
Он увидел ее издалека. Она стояла у высохшего на зиму фонтана. Прямая спина. Старая куртка.
Она не выглядела как человек, которому только что дали целое состояние.
Он подошел.
— Катя…
Она повернулась.
Ее глаза были холодными. Такими же, как у Лены, когда она злилась.
— Вы… вы «старый друг», — сказала она. Это был не вопрос.
— Катя, это… сложно.
— Вы лгали мне.
— Я не…
— Вы мой отец.
Он замер. Точно так же, как вчера у ржавого стола.
— Откуда…
— Я прочла письма. «Твой Олег».
Он опустил голову.
— Да.
Он ждал. Слез? Криков? Обвинений?
— Зачем вы меня обыскивали?
Этот вопрос ударил его сильнее, чем признание.
— Я… я не знал! Катя, клянусь, я не знал, кто ты!
— Вы обыскали бы… любую. Вы бы унизили любого, кто слабее вас.
— Я… — ему нечего было сказать.
— Вы обвинили меня в воровстве. Свою дочь.
— Я не знал!
— А если бы это была не я? Если бы это была другая девушка, такая же студентка, которая моет у вас посуду, чтобы выжить? Это было бы… нормально?
Она смотрела на него. И она не судила его. Она выносила приговор.
Он молчал.
— Вы дали мне это, — она протянула ему пачку денег. — «Долг».
Он не взял.
— Оставь. Это… это твое.
— Мое? — она горько усмехнулась. — Что «мое», Олег?
Она впервые назвала его так.
— Я… я все устрою. Я…
— Вы ничего не устроите.
Она сделала шаг к нему.
— Вы боитесь.
Он вздрогнул.
— Вы боитесь не меня. Вы боитесь, что я приду к вам… домой. К вашей жене. К вашим… детям.
Она угадала. Она все поняла.
— Вы дали мне денег, чтобы я исчезла. Чтобы «посудомойка Катя» не испортила вам жизнь.
— Нет! Это не так! — он пытался защититься, но голос звучал слабо.
— Возьмите.
Она с силой вложила ему пачку в руку.
— Я не возьму у вас ни копейки. Я не ваша… ошибка, которую можно оплатить.
Она повернулась, чтобы уйти.
— Катя, постой! — он схватил ее за руку.
Она выдернула руку, как от ожога.
— Не трогайте меня.
— Что ты будешь делать?
Она посмотрела на него. В ее взгляде была та же сила, что и у Лены. Сила, которая позволила ей выжить и вырастить дочь в одиночку.
— Я? Я буду учиться. Я буду работать. Но не у вас.
— Как ты…
— Я верну вам ваш «долг». Все до копейки.
— Какой долг, Катя? Я ничего…
— За маму. За двадцать лет, что она прожила без вас. И за то, что вы стали… таким.
Она уходила.
А он стоял у серого фонтана, сжимая в руке пачку денег, которые больше ничего не могли решить.
Он нашел свою дочь.
И в тот же день потерял ее.
Олег вернулся домой поздно.
Деньги, которые Катя ему вернула, так и лежали у него в кармане, оттягивая пальто. Он не выложил их. Они были как… улика.
Он тихо вошел в свой большой, дорогой, идеально чистый дом.
Свет в прихожей включился автоматически.
— Ты где был?
Светлана, его жена, стояла на верху лестницы. В шелковом халате, красивая, ухоженная. И недовольная.
— На работе, — бросил он, снимая пальто.
— На работе? Олег, от тебя пахнет… не знаю чем. Улицей. И ты не отвечал на звонки.
— Был занят.
Он прошел мимо нее, направляясь в кабинет. Он не мог сейчас… играть в «мужа».
— Что- Gроисходит? — она пошла за ним. — Ты второй день сам не свой. Ты вчера вообще не ночевал дома?
— Света, не сейчас.
— Нет, сейчас! — ее голос взвился. — У Егора завтра экзамен, а ты…
— А что Егор? — Олег резко развернулся.
Светлана отшатнулась. Он никогда не говорил с ней так.
— Что Егор? Ему нужен новый телефон? Новая машина? Что еще ему нужно, Света?!
— Олег, что ты несешь? При чем здесь это?
— При том! — он ударил ладонью по двери кабинета. — Он… он хоть знает, что такое… работа? Настоящая?
— Ты о чем? Он учится!
— Учится… — Олег горько усмехнулся.
Он вошел в кабинет и сел за стол.
Пачка денег легла на полированное дерево.
Светлана замерла в дверях, глядя на деньги.
— Что это? Это… это не из кассы. Что это, Олег?
Он посмотрел на нее пустыми глазами.
— Это… мой долг.
— Какой долг? Ты опять ввязался…
— Я нашел дочь.
Он сказал это тихо.
Светлана замерла. Потом медленно, неверяще рассмеялась.
— Что? Дочь? Олег, ты переработал. Какую еще дочь?
— От Лены, — сказал он.
Имя повисло в стерильном воздухе их дома. Светлана знала это имя. Это была та, «до нее».
Улыбка исчезла с ее лица.
— Что… ты сказал?
— Ее зовут Катя. Она… она мыла посуду у меня в ресторане.
Ужас от этих слов, произнесенных вслух, был почти физическим.
Светлана побледнела.
— Ты… что? И… что теперь?
— Она вернула мне деньги. Она сказала, что я… трус.
— Она… что? Она хочет денег?
Олег посмотрел на жену. И вдруг увидел ее… чужими глазами.
— Она ничего не хочет, Света. В этом вся проблема.
Катя тем временем вернулась в свою комнату.
Адреналин, который держал ее в парке, ушел. Осталась звенящая пустота и усталость.
Она села на кровать.
Она сделала то, что должна была. Она защитила… маму. Ее память.
Но что теперь?
У нее не было работы. Деньги, которые она взяла, закончились бы через неделю. А теперь не было и их.
Она легла и посмотрела в потолок.
Унижение от обыска. Шок от правды. Холодный гнев в парке.
А теперь… страх.
Она осталась совсем одна. Против… него.
Он был сильным. У него были деньги, власть, связи. А у нее…
У нее был учебник по микроэкономике. И злость.
Через несколько дней она пошла в университет.
Она зашла в деканат.
— Здравствуйте, Екатерина Сергеевна.
Секретарь, вечно занятая и недовольная, вдруг посмотрела на нее… с интересом.
— Вас тут… разыскивали.
— Кто? — Катя напряглась.
— Не знаю. Звонили из ректората. Просили зайти к декану.
Декан, солидный мужчина, которого студенты видели два раза в год, принял ее сразу.
— Екатерина Сергеевна. Присаживайтесь.
Он смотрел на нее поверх очков.
— У вас… выдающиеся успехи в учебе. Несмотря на… хм… сложные жизненные обстоятельства.
Катя молчала.
— У нашего университета есть… фонд. Анонимный. Для поддержки таких вот… талантов.
Он улыбнулся.
— В общем, ректорат принял решение назначить вам именную стипендию. Повышенную. Она полностью покроет ваше обучение и… расходы.
Он протянул ей бумаги.
Катя смотрела на гербовую печать.
«Анонимный фонд».
«Именная стипендия».
Она знала, чье «имя» за этим стоит.
Он не мог подойти к ней. Он не мог дать ей денег. Так он решил ее «купить» по-другому. Через ректора.
Это было… умнее. И еще более подло.
Он загонял ее в угол. Он лишал ее даже ее собственной, выстраданной учебы, делая ее… его подачкой.
— Я… — она сглотнула.
Декан смотрел на нее, ожидая слез радости.
— Я не могу это принять, — сказала она тихо.
Улыбка сползла с лица декана.
— То есть? Девушка, вы понимаете, о чем речь?
— Я понимаю.
— Это… это уникальный шанс!
— Скажите… «анонимному фонду», — Катя подняла глаза. В них горел тот же огонь, что и в парке. — Что я не продаюсь.
Она встала.
— Простите за беспокойство.
Она вышла из кабинета, оставив декана с открытым ртом.
Она вышла на улицу.
Теперь она была не просто без работы.
Теперь у нее был… враг.
Эпилог. Три года спустя.
Катя вышла из стеклянных дверей нового бизнес-центра.
На ней был строгий брючный костюм, идеально скроенный. Он стоил ей двух зарплат, но она знала, что это инвестиция.
Она больше не мыла посуду. Она закончила университет с красным дипломом.
Отказавшись от «анонимной» стипендии, она взяла образовательный кредит. Она нашла две работы — ночным корректором в онлайн-издании и помощником аналитика в крошечной фирме.
Она спала по четыре часа в сутки.
Теперь та крошечная фирма выросла. И Катя выросла вместе с ней.
Екатерина Сергеевна. Руководитель аналитического отдела.
Она не была богатой. Но она была свободной. У нее была своя съемная квартира — чистая, светлая, с настоящими книжными полками, а не ящиками.
Она села в свою недорогую, но собственную машину.
Она ехала домой, когда на одном из перекрестков увидела знакомый ресторан. «У Петровича».
Он выглядел… потрепанным. Вывеска немного выцвела. Шик, который был в нем десять лет назад, ушел.
Она не думала о нем. Почти.
Но каждый месяц, три года подряд, она отправляла со своей скромной зарплаты один и тот же электронный перевод на счет его ресторана.
Сумма была небольшой, но всегда одинаковой.
В назначении платежа она писала одно слово: «Долг».
Она не знала, видит ли он эти переводы. Ей было все равно. Она обещала вернуть.
Олег Петрович в этот момент сидел в своем кабинете.
Он давно не пил виски по утрам. Он вообще почти не пил.
Развод со Светланой вымотал его. Она отсудила половину бизнеса, которую он тут же выкупил, влезши в долги. «Успех» требовал постоянной подпитки.
Егор, его сын, так и не окончил институт. Он «искал себя», что в переводе означало «тратил отцовские деньги».
Олег открыл банковский клиент.
Он смотрел на последнюю транзакцию.
«Платеж от: Екатерина Сергеевна К. Назначение: Долг.»
Он видел каждый из этих переводов.
Каждый из них был как пощечина.
Он не пытался ее искать. Он знал, где она работает. Он знал, что она отказалась от стипендии.
Он знал, что проиграл.
Он проиграл не деньги. Он проиграл ее.
Он так и не смог стать «Олегом». Он остался «Петровичем» — для жены, для сына, для подчиненных.
И только для нее, для этой девочки с мамиными глазами, он стал «трусом».
Он закрыл ноутбук.
Он так и не понял, что страшнее: подозревать в воровстве… или умолять о прощении.
Катя припарковалась у своего дома.
Она взяла сумку. Там, в потайном кармане, все еще лежала та самая фотография в пластиковой рамке.
Она посмотрела на смеющееся лицо матери.
— Я смогла, мам, — прошептала она.
Она не простила его.
Но она больше не была жертвой.
Она открыла сумку своей жизни и навела там порядок. Сама.
