— Ты шутишь? — Оля уставилась на мужа так, будто он только что предложил поселить в их спальне бегемота. — Она живёт у твоей мамы? До сих пор?
— Ну… да, — Андрей отвёл взгляд, почесал затылок. — А что такого?
У Оли перехватило дыхание. Да что ж за цирк-то такой? Они с Андреем женаты уже второй год. Второй! А его бывшая жена, оказывается, до сих пор живёт в квартире его матери, как ни в чём не бывало!
— Подожди… — Она села на край дивана, облокотилась локтями на колени. — Ты сказал, что вы всё давно разобрали. Что расстались спокойно. Что она переехала к себе. Так?
— Я не соврал. Мы действительно расстались спокойно… просто у неё тогда с работой плохо было. Да и маме не хотелось, чтобы она уходила в никуда. Они хорошо общаются. Ну и… так и вышло. Вроде и бывшая, но уже как родственница. Почти.
Почти? У Оли в груди заиграл барабанный марш из тревоги, раздражения и… какой-то неловкой досады.
— А ты ничего мне не хотел сказать? Вот прям ничего? Мы же к твоей маме в гости завтра едем!
Андрей пожал плечами:
— Да я не думал, что это проблема. Они с мамой на даче живут, ты знаешь. Ну… да, Вика с ней. По хозяйству помогает, всё такое.
У Оли загорелись уши. Как огнём. Вот сидит человек, её муж, и рассказывает так, словно это в порядке вещей — бывшая жена продолжает жить у свекрови. При этом — ни слова. Ни намёка.
— Ты бы мне хоть намекнул, — процедила она. — Я думала, ты адекватный. А у тебя бывшая жена живёт у твоей мамы, будто вы не разводились вообще! И ты даже бровью не повёл. Молодец, Андрей. Просто молодец.
Он вздохнул, встал, подошёл, сел рядом.
— Оль, ну пожалуйста… не начинай. Это временно. Я думал, ты у меня мудрая. Ты ведь всегда за понимание, за доброту…
— Да я за доброту, — перебила она, — но не за наглость. Понимаешь? Это не нормально! У тебя новая семья! А бывшая — как привидение прошлого, живёт в комнате рядом с твоей мамой, ходит по тем же дорожкам, дышит тем же воздухом!
Андрей опустил глаза. Было видно, что ему неприятно. Или просто неловко. Но не настолько, чтобы что-то менять.
— Мне мама сказала, что ей так спокойнее. Вика ей помогает, продукты носит, лекарства покупает…
— А тебе не кажется, что это не твоя забота теперь? Ты — со мной! Не с ней. И не с мамой.
Оля встала и пошла на кухню. Нужно было подышать. Иначе — будет скандал.
Наглость. Просто наглость. И ещё это враньё, пусть и по умолчанию. “Я не думал, что это важно”… ага. Только вот теперь она сидит, как гостья на скамейке запасных.
Она открыла холодильник. Вода. Только вода. И раздражение, бурлящее внутри, как чайник, заброшенный на максимальный огонь.
А если завтра она выйдет в халате и скажет: “Ой, а мы с Андрюшей любим блины с творогом!”? Я что — должна буду улыбаться?
— Оль, ну не накручивай ты себя, — послышался за спиной голос мужа. — Утром вы с мамой поговорите, она тебе всё объяснит.
Она обернулась.
— Надо было раньше мне всё объяснить. А не “мама сама расскажет”. Ты муж мне или гид по семейным чудесам?
Он вздохнул.
— Я просто не хотел ссор. Знал, что ты вспыхнешь.
— А может, стоило не скрывать?
Повисла тишина.
И в этой тишине она вдруг поняла: не так уж ей и хочется ехать завтра на ту милую, уютную дачу с пыльными шторами, запахом пирогов и… женщиной, которая, может, всё ещё надеется, что Андрей когда-нибудь передумает.
Интересно, Вика — она вообще в курсе, что он женат?
Оля всю ночь ворочалась. Сначала злилась. Потом — думала. Потом — снова злилась. Особенно, когда в голове крутилась фраза: “она как родственница, почти”. Да это же прям бестселлер по семейному абсурду.
К утру она приняла решение: поеду. Потому что уходить в сторону — не в её стиле. Она не из тех, кто молча утирается. Лучше один раз посмотреть в глаза, чем потом годами додумывать.
— Всё-таки поедем? — осторожно спросил Андрей за завтраком.
— Поедем, — кивнула она. — Только, если что, я сдерживать себя не обещаю.
Он слегка поморщился, но промолчал.
Поездка до дачи прошла в натянутом молчании. Каждая ямка на дороге, казалось, подбрасывала не только машину, но и её нервы. Оля смотрела в окно, глядя на сменяющиеся деревенские домики, и пыталась уговорить себя быть “разумной женщиной”. Не получалось. Всё внутри кипело.
Когда они въехали во двор, их уже встречала свекровь — Лидия Ивановна. В платке, с привычной открытой улыбкой и с пирогами в руках.
— Олечка, дорогая! Проходите! Боже, как ты похорошела!
Оля улыбнулась в ответ — дежурно, вежливо. Всё-таки это мать Андрея. Она, вроде, ни в чём не виновата. Или виновата?
— А где… — она осеклась, не зная, как именно обозначить «бывшую».
— Викуся в огороде! С кабачками возится. Она у нас теперь огородница-знаток. Знаешь, какие она помидоры в прошлом году вырастила!
Оля почувствовала, как у неё внутри что-то щёлкнуло. Викуся. Так ласково. Так по-семейному. Так… будто это не бывшая, а действующая. А она, Оля, так — пришла в гости.
На крыльцо поднялась женщина — стройная, в клетчатой рубашке, с руками в земле. Загорелая, ухоженная, глаза ясные. И смотрит — не прячась, не виновато. А открыто.
— Привет, Андрей, — спокойно сказала она. — И ты, значит, Ольга. Наконец-то мы встретились.
— Привет, — коротко ответила Оля, стараясь держать лицо.
Сели за стол. Лидия Ивановна щебетала о погоде, о сортах клубники, о новых лекарствах от давления. А у Оли всё внимание было приковано к этой женщине напротив. Бывшая жена её мужа. Сидит. Улыбается. Нарезает пирог. И не собирается никуда.
— А вы здесь давно живёте? — не выдержала Оля.
— Как развелись, так и живу, — кивнула Вика. — Сначала думала, временно. А потом… маме Андрея стало хуже, я осталась. Ну, как-то так и пошло. Мы ведь с ней всегда ладили. Она мне почти как мама. И я ей — как дочка. Правда, Лидия Ивановна?
— Конечно, Викусь. Она меня не бросила. А мне с ней спокойней. Да и что — ей одной тяжело, а я с ней как под крылышком.
— А вам не кажется это… странным? — с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросила Оля. — Что вы продолжаете жить в доме его матери? Учитывая, что у него теперь жена. Я.
Повисла тишина. Даже Андрей отложил вилку.
— Странным? — переспросила Вика, подняв брови. — Может, и кажется. Но тут дело не в тебе, Ольга. Тут дело в ней. В Лидии Ивановне. Она не чужой мне человек. И я не сбегу от неё только потому, что Андрей женился. Жизнь ведь — это не чёрное и белое, правда?
Не чёрное и белое? У Оли в груди закипело. Как это — не чёрное и белое? Это же не забота — это вторжение! Это… наглость!
— Простите, но когда вы живёте в доме его матери, вы всё равно остаетесь частью его жизни, — Оля поднялась из-за стола. — А значит, и моей. А я не просила.
— Олечка… — вмешалась свекровь. — Не горячись. Вы же взрослые люди. Всё можно объяснить, обсудить…
— Вот именно, — кивнула Оля. — Только почему никто не обсудил это со мной?
Она посмотрела на мужа.
— Почему я узнаю всё это вот так? На месте, с пирогом и кабачками? Почему никто не подумал, что мне может быть некомфортно?
Андрей развёл руками.
— Я думал, ты поймёшь. Не хотел раздувать.
— Так ты уже раздуваешь, — она посмотрела в глаза. — Только теперь это огонь под нашими отношениями.
Оля ушла с веранды в сад. Ноги сами несли. Нужно было куда-то идти, чтобы не вспылить окончательно. В груди всё бурлило — смесь недоверия, раздражения и растерянности.
Как можно было скрыть такое? Не про измену, не про долги, не про что-то опасное — а про то, что бывшая жена живёт у его мамы!
— Оль, — Андрей догнал её, тронул за плечо. — Поговорим?
Она остановилась, но не обернулась. Говорить не хотелось. Хотелось — кричать.
— Ты когда врал — тебе самому не казалось это странным? — тихо спросила она. — Или ты реально думал, что я приму это как “ну да, ничего особенного”?
— Я не врал, Оль… Я просто не говорил.
— А разница?
Он замялся.
— Я думал, ты поймёшь. Ты же добрая, справедливая… У тебя сердце большое.
— Да, Андрей, сердце — большое. Но не наивное. А ты меня в дурацкое положение поставил. Я пришла в дом, где у твоей матери — “другая невестка”. Где уже всё распределено: кто хозяйка, кто родной человек, а кто… гостья. И знаешь что? Я чувствую себя именно гостьей.
Андрей тяжело выдохнул, потёр лицо.
— Ну хочешь — мы всё изменим. Я поговорю с мамой, с Викой…
— А раньше не мог? Или думал, авось само рассосётся?
Он молчал.
— Ты женился. Это ответственность. Это новые границы. А ты… оставил старую дверь приоткрытой. И теперь там кто-то живёт. Физически живёт, Андрей!
Сзади послышались шаги. Оля обернулась — Вика.
— Простите, — спокойно сказала она. — Я не хотела быть помехой. Я понимаю, как это со стороны выглядит. Но я правда… не влезаю в вашу жизнь. Я не звоню ему, не пишу, не обсуждаю вас с мамой Андрея. Я — просто здесь. Помогаю женщине, которая стала мне родной. Это всё.
— А тебе не приходит в голову, что ты создаёшь ей иллюзию? — спросила Оля. — Что, пока ты здесь, у Лидии Ивановны всё в прошлом, ничего не меняется. А значит — и Андрей будто всё тот же мальчик, без семьи, без новой жены. Ей удобно. А мне — невыносимо.
Вика опустила глаза. Помолчала. Потом — кивнула.
— Я, наверное, и правда застряла в прошлом. Знаете, как-то всё накатилось тогда… развод, потеря работы, потом болезнь её. Она меня держала, а я — её. И вот как-то… так и осталась. Но если надо — я уйду. Без скандалов. Без драмы. Я только прошу… поговорите с ней сами. Я уйду, но не хочу делать это как изгнанница. Я ей не враг.
Оля смотрела на неё. В груди поутихла злость. Осталась тяжесть. Смешанная с сочувствием. Она не враг — это правда. Но и не подруга. Просто… лишняя в их новой жизни. Как старая фотография в рамке на новой тумбочке — вроде бы не мешает, но выбивается из картины.
— Я поговорю, — сказала Оля. — Только ты тоже подумай. Женщина не может быть привязана к чужой жизни, как якорь. Это не про доброту. Это — про зависимость. И её надо рвать.
Вика кивнула.
Андрей молчал. Потом тихо сказал:
— Я не хотел боли. Ни тебе, ни ей, ни маме…
Оля посмотрела на него.
— А получилось — всем.
Вечером на даче было тихо. Даже птицы, казалось, замолкли, чувствую эту натянутую паузу между тремя женщинами и одним мужчиной.
Лидия Ивановна по привычке поставила на стол миску с парным молоком, яблочный пирог и мятный чай. Только никто не притронулся.
— Лидия Ивановна, — начала Оля. — Нам надо поговорить. С вами. Без реверансов.
Свекровь сжала губы. Посмотрела то на Олю, то на Андрея, потом на Вику, которая сидела в углу и будто хотела раствориться в воздухе.
— Я понимаю, вам с ней хорошо. Привычно. Но Андрей теперь не один. Он — муж. Мой муж. А это значит, что границы должны быть. Чёткие. Понятные. И — уважительные.
— Да я не лезу, Олечка, — заговорила Лидия Ивановна. — Ты что, я только рада, что у Андрюшеньки всё наладилось. Я…
— Но при этом Вика до сих пор у вас. — Голос Оли был твёрдым. — И вы делаете вид, что это “ничего”. А для меня — это всё. Это как жить в доме, где на стенах ещё фотографии чужой свадьбы. Это ранит. Это мешает. И мешает не Вика. Мешает ваша позиция — будто всё по-старому, а я — случайная прохожая.
Лидия Ивановна вздохнула.
— Мне просто тяжело одной… А она помогала. И я к ней привязалась. Простите, девочки мои… просто я старею, а одиночество — оно страшнее, чем всё остальное.
— Одиночество — это когда никого нет. Но у вас есть сын. Есть я, если вы захотите меня принять. Только дайте мне шанс. Без тени прошлого, без жизни “по инерции”.
Вика встала. Тихо, сдержанно.
— Я соберу вещи. Мне действительно пора. Простите, Лидия Ивановна. Но Оля права. Я застряла. А надо идти дальше. Пусть даже одной.
— Ты уверена? — дрогнул голос свекрови.
— Да. Я выросла из роли бывшей, которая не уехала. Спасибо вам за всё, но мне нужно отпустить. И вас, и себя.
Оля смотрела, как Вика пошла в дом — спокойно, без истерик, без обид. Она вышла женщиной, не проигравшей, а просто закрывшей ненужную главу. И в этом был какой-то странный, почти горький, но важный финал.
Андрей подошёл к Оле, обнял за плечи.
— Спасибо, что не ушла. Спасибо, что сказала всё, как есть.
— Я не ради спасения чего-то… Я ради себя. Я не позволю быть запасной в чужом спектакле. Даже если это спектакль из добрых намерений.
Лидия Ивановна молчала. Сидела, глядя в чашку. Потом встала, подошла к Оле, взяла за руку.
— Прости меня, Олечка. Я просто боялась остаться одна. А ты… ты действительно сильная. И честная. Ты настоящая. Постарайся не держать зла. Я постараюсь быть другой.
Оля кивнула. Не стала ни улыбаться, ни обниматься. Просто — кивнула. Этого было достаточно.
Через пару дней Вика уехала. Оставила ключ, сказала «до свидания» — не «прощай».
Дом будто выдохнул. И в этом выдохе Оля почувствовала, как исчезает напряжение. И приходит тишина. Теплая. Настоящая.
