— Мама заезжала, — тихо сказала она.
Виктор поставил на пол пакет с продуктами и только тогда поднял глаза. Он сразу всё понял, не по словам, а по самому воздуху в прихожей. Воздух был густым, неподвижным, как перед грозой, и пах валокордином и чем-то ещё — едким, злым. Его мать всегда оставляла после себя этот запах. Он прошёл в гостиную. Апокалипсис был не в разрушениях, а в тишине. Квартира была идеально чистой, но мёртвой.
На ковре, в центре комнаты, сидела их семилетняя дочь Лена. Перед ней лежали останки её сокровища — дорогой коллекционной куклы, которую он подарил ей на день рождения. Голова с фарфоровым лицом и стеклянными глазами была свёрнута набок под неестественным углом, шея сломана. Лена не плакала. Она механически, почти сомнамбулически, пыталась приладить голову обратно к тряпичному телу, но та снова и снова падала на ковёр с глухим стуком. Из-под кухонного стола торчали две маленькие ноги в носках с динозаврами. Их пятилетний сын Миша сидел там, в темноте, обхватив колени руками и уставившись в одну точку. Он тоже не плакал. Он просто перестал существовать для внешнего мира.
— Вижу, — ответил Виктор, и его голос прозвучал чужим.
Анна стояла у окна, спиной к нему, и смотрела во двор. На ней был обычный домашний халат, волосы собраны в небрежный пучок. Ни одной слезинки, ни одного дрогнувшего мускула. Она была похожа на статую, выточенную из холодного, серого камня.
— Ну, Ань… она же не со зла, — начал он по привычке, зная, что говорит глупость, но не находя других слов. — Она просто по-старому…
— По-старому? — её голос был опасно спокоен, без малейшей интонации. Она медленно повернулась. Её лицо было лишено всякого выражения, и это пугало сильнее любого крика. — Она орала на твоего сына, что он размазня, потому что он не захотел показывать ей свои рисунки. Она швырнула его альбом на пол. Она сломала куклу твоей дочери, потому что она, цитирую, «слишком дорогая и не по средствам для таких сопляков». Она сказала Лене, что та вырастет такой же избалованной транжирой, как её мать.
Она говорила это ровно, отстранённо, будто зачитывала протокол. Каждый факт, каждое слово ложились на плечи Виктора тяжёлыми камнями.
— Они её боятся, Витя. Не просто расстроились или обиделись. Они её панически боятся. Когда она ушла, Миша залез под стол и сидит там уже час. А Лена пытается починить то, что починить нельзя. Она думает, что если вернёт всё как было, то и страх пройдёт.
Он шагнул к ней, протянул руку, чтобы коснуться её плеча, но она сделала неуловимое движение назад, разрывая дистанцию.
— Я поговорю с ней, — выдавил он из себя единственное, что всегда говорил в таких случаях.
— Ты уже говорил. Десятки раз. Это не работает, — отрезала она. Её взгляд скользнул по нему, холодный и оценивающий, и в нём не было ничего, кроме презрения. — Ты каждый раз обещаешь, что это в последний раз, а потом звонишь ей, мямлишь что-то в трубку, и она снова приходит, чтобы показать, кто здесь главный. Чтобы доказать мне, что это её территория, её сын и её внуки. А я — просто временное недоразумение в этой квартире.
Виктор смотрел на жену, на застывших в своём горе детей, на сломанную куклу. Привычный мир его квартиры, его маленькая, выстроенная с таким трудом крепость, в этот вечер дал глубокую трещину. И он с ужасом понимал, что на этот раз склеить его уже не получится.
Он всё-таки достал телефон из кармана. Не сразу. Сначала он прошёл на кухню, налил себе стакан воды и выпил его залпом, глядя в окно на серую стену соседнего дома. Это был его ритуал — минутная отсрочка перед неизбежным. Анна не пошла за ним. Она осталась в гостиной, молчаливым укором, давая ему понять, что он под наблюдением. Она не собиралась подслушивать, но само её присутствие в квартире превращало этот звонок в публичное выступление. В экзамен, который он раз за разом проваливал.
Наконец, сделав глубокий вдох, он набрал номер. Он не стал уходить в другую комнату, понимая, что это будет расценено как трусость. Он остался стоять посреди кухни, прислонившись бедром к столешнице.
— Мама, привет. Да, я. Нам надо поговорить, — начал он твёрдо, стараясь, чтобы его голос звучал весомо и по-мужски.
Анна из гостиной видела его профиль. Видела, как напряглась линия его челюсти, как он вцепился пальцами в телефон. Первые несколько секунд он молчал, слушая. Затем его лицо начало меняться. Уверенность медленно сползала с него, как плохой грим.
— Нет, она мне ничего не «напела». Я вижу всё своими глазами. Я вижу Лену и её сломанную куклу. Я вижу Мишу, который забился под стол, — он говорил тише, уже не утверждая, а оправдываясь. — При чём здесь её воспитание? Речь о тебе, о том, что ты сделала…
Снова долгая пауза. Виктор отвернулся от дверного проёма, словно пытался спрятаться от взгляда жены. Его плечи, вначале разговора бывшие прямыми и напряжёнными, медленно опустились. Он стал ниже ростом.
— Я не говорю, что ты монстр. Мама, перестань. Просто не нужно было так… Да я понимаю, что ты хотела как лучше… Нет, никто не говорит, что ты их не любишь… — его реплики превратились в бессвязное бормотание, в жалкие попытки защититься от невидимого потока слов, льющегося из трубки.
Анна наблюдала за этим спектаклем с ледяным спокойствием. Она не чувствовала ни злости, ни жалости. Только усталость. Она видела, как её муж, её опора и защита, на её глазах превращается в провинившегося школьника, которого отчитывает строгая завуч. Он не разговаривал с матерью. Он отчитывался перед ней. Он принимал её правила игры, её логику, её правоту.
— Да, мама. Хорошо. Я понял. Конечно. Я позвоню позже, — произнёс он последние слова и быстро нажал отбой.
Он постоял так ещё несколько секунд, спиной к гостиной, собираясь с силами. Затем развернулся, и на его лице была натянутая, фальшивая маска умиротворения.
— Всё, я поговорил. Она… расстроена. Говорит, что не хотела. Просила передать извинения.
Он ждал её реакции. Возможно, облегчения. Возможно, благодарности за то, что он «решил проблему». Но Анна смотрела на него так, будто он был прозрачным.
— Не нужно, — ровным голосом сказала она. — Витя, в прошлый раз она извинялась за то, что вылила суп, который я приготовила, сказав, что такой отравой нельзя кормить детей. А до этого — за то, что сказала Мише, что мальчики не должны плакать, иначе вырастут бабами. Каждое её извинение — это просто покупка времени до следующего раза. И ты это знаешь.
Она не повышала голоса. Она просто констатировала факт. И эта спокойная констатация была страшнее любой истерики. Она не обвиняла его мать. Она выносила приговор ему. Его бездействию. Его слабости. И в этот момент он перестал быть для неё мужем и защитником. Он стал частью проблемы. Главной её частью.
Вечер опустился на квартиру медленно и неотвратимо, как саван. Детей удалось успокоить. Не разговорами — слова отскакивали от их шока, как горох от стены — а простыми ритуалами: тёплая ванна, стакан молока, сказка, прочитанная ровным, механическим голосом Анны. Она уложила их в постели, поцеловала каждого в лоб и плотно прикрыла дверь в детскую. Виктор в это время сидел на кухне. Он разогрел ужин, расставил тарелки. Бессмысленное действие, попытка воссоздать видимость нормальной жизни там, где от неё остались одни руины.
Когда Анна вошла на кухню, он поднял на неё взгляд, полный заискивающей надежды.
— Ань, садись, поешь. Всё остынет.
Она молча села напротив. К еде не притронулась. Они сидели в тишине, нарушаемой только гудением холодильника. Этот звук, обычно незаметный, теперь казался оглушительным, навязчивым, подчёркивающим пустоту между ними. Виктор несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать, и снова закрывал. Он понимал, что любые слова сейчас будут фальшивыми.
Наконец он не выдержал.
— Ань, давай… давай как-то решим это. Все вместе. Сядем, поговорим… Может, с мамой…
В этот момент Анна подняла на него глаза. В них не было больше ни боли, ни презрения. Только холодная, выжженная пустота. Словно внутри неё что-то окончательно умерло. Она смотрела прямо ему в зрачки, и её голос прозвучал так тихо, что Виктору пришлось напрячься, чтобы расслышать. Но в этой тишине была сталь.
— Чтобы больше твоей матери ни при каких условиях не было в нашей квартире! Пусть она хоть помирает, но тут ей больше не рады! Понял меня?! Иначе, я заберу детей и перееду в другой город!
Слова упали на стол между ними, как гильотины. Виктор замер, вилка застыла на полпути ко рту. Он смотрел на неё, не веря своим ушам. Это было не похоже на Анну. Его тихая, сдержанная, всегда ищущая компромисс жена сейчас говорила как чужой человек.
— Ты… ты с ума сошла? — прошептал он.
— Нет. Я пришла в себя, — её голос не дрогнул. — И чтобы ты не думал, что это просто слова, сказанные в сердцах, я объясню. Это не угроза, Витя. Это мой план. Я уже посмотрела квартиры в другом регионе. У меня есть сбережения, о которых ты не знаешь. Достаточно, чтобы прожить полгода, пока я не найду работу. Ты не сможешь меня остановить. Ты будешь видеть своих детей только по выходным. Если сможешь нас найти.
Она говорила это методично, раскладывая перед ним своё будущее, в котором ему была отведена лишь эпизодическая роль. Каждый её довод был холодным и выверенным. Это не было похоже на эмоциональный шантаж. Это было похоже на зачитывание приговора.
Шок на лице Виктора сменился растерянностью, а затем — тёмным, глухим гневом. Он наконец понял. Это был не разговор о его матери. Это был бунт. Удар в спину.
— Ты ставишь мне условие? — его голос зазвучал жёстко. — Ты ставишь мне условие, выбирая между моей матерью и моими детьми?
— Нет, — спокойно ответила Анна, не отводя взгляда. — Выбор уже сделал ты. Много лет назад, когда позволил ей делать всё, что она хочет, в нашем доме. А я просто ставлю тебя перед фактом. Так что выбирай, Витя. Либо в этом доме больше никогда не будет твоей матери. Либо в нём больше не будет твоих детей. И меня.
Между ними на кухонном столе пролегла пропасть. И оба понимали, что моста через неё уже не построить.
Ночь не принесла облегчения. Она растянулась, как липкая паутина, в которой запутались и задохнулись остатки их брака. Виктор не спал. Он сидел на кухне до рассвета, глядя в чёрный квадрат окна, и что-то в нём медленно, позвонок за позвонком, окаменело. Он перебирал в голове слова Анны, её холодный, продуманный ультиматум. И он понял, что она не оставила ему выбора. Она просто предложила ему выбрать способ казни.
Утро было солнечным и неуместно ярким. Когда Анна вышла из спальни, Виктор уже был на кухне. Он был одет в уличную одежду. На столе стояли три кружки с чаем и тарелка с наспех сделанными бутербродами. Он выглядел спокойным. Слишком спокойным. Это было не умиротворение, а звенящая пустота, как в выгоревшем дотла доме.
— Я всё решил, — сказал он, не поднимая на неё глаз. Он смотрел на свою кружку, словно видел в ней ответы на все вопросы. — Ты права. Во всём.
Анна замерла на пороге кухни. На мгновение в её душе шевельнулась слабая, призрачная надежда. Может быть, он понял. Может быть, она победила, и этот кошмар закончится. Она осторожно села за стол, боясь спугнуть это хрупкое согласие.
— Её больше не будет в этом доме. Никогда, — продолжил он ровным, бесцветным голосом. — Я позвонил ей утром и сказал об этом. Я сделал свой выбор.
Он наконец поднял на неё взгляд. Его глаза были холодными и чужими, как два осколка серого льда.
— Раз уж она не может приходить сюда, к внукам, значит, внуки будут приходить к ней. И не в гости. Жить.
Анна не сразу поняла смысл сказанного. Слова долетели до неё, но мозг отказывался их обрабатывать. Она смотрела на него, пытаясь найти в его лице хоть какой-то намёк на злую шутку. Но его лицо было непроницаемым.
— Что? — выдохнула она.
— Я собрал их вещи, пока ты спала, — так же спокойно сообщил он. — Сумки стоят в коридоре. Мама ждёт. Она вырастила меня, вырастит и их. Ты ведь сама говорила, что она их любит. По-своему, по-старому. Вот пусть и любит, без помех.
Мир Анны рухнул. Не со звоном и грохотом, а беззвучно, как карточный домик, из-под которого выдернули основание. Он не просто не выбрал её сторону. Он взял её оружие, её ультиматум, и вонзил ей в самое сердце. Он отдавал её детей тому самому чудовищу, от которого она пыталась их спасти. Он превращал её попытку защитить семью в эгоистичное желание избавиться от свекрови.
— Ты… не можешь, — прошептала она, но голос её не слушался.
— Могу. Это и мои дети тоже, — он встал. — Ты хотела тишины и покоя в этой квартире. Пожалуйста. Наслаждайся. Ты добилась своего. Моей матери здесь не будет. Но и детей тоже. А я буду жить с ними. У неё.
Он развернулся и пошёл в детскую. Через минуту он вывел сонных, ничего не понимающих Мишу и Лену. Он взял их за руки, подвёл к сумкам, стоявшим у двери. Анна сидела за кухонным столом, парализованная ужасом. Она смотрела, как её жизнь, её мир, её дети уходят от неё. И она ничего не могла сделать. Он переиграл её. Жестоко, расчётливо и окончательно. Она сама дала ему в руки идеальное оружие, и он, не колеблясь, им воспользовался. Это был конец. Не просто ссора. Это было полное уничтожение…
