Лариса тяжело поднималась по лестнице, перехватывая увесистую сумку с банками варенья и завернутыми в полотенце пирожками. Малиновое варенье — любимое Николая, а пирожки с капустой дочка всегда просила привезти побольше. Хоть и готовит сама неплохо, а всё говорит: «Мам, у тебя как-то по-особенному получается».
На площадке пятого этажа Лариса остановилась перевести дух. Неделя у дочери пролетела незаметно — внуки, разговоры, помощь по хозяйству. Домой хотелось и не хотелось одновременно. В последнее время с Николаем было как-то… не так. Будто отдалились друг от друга.
Открыв дверь своим ключом, Лариса вдохнула знакомый запах родного дома и прошла в коридор. Что-то сразу показалось не так — чужие башмаки у порога, незнакомая куртка на вешалке.
— Коля, я вернулась! — крикнула она, протиснувшись с сумкой в прихожую.
Голос мужа донёсся из гостиной:
— А, ты уже приехала…
Странный тон. Будто и не ждал. Будто не рад.
Лариса сначала заглянула в кухню, поставила сумку и, не разуваясь, направилась в свою комнату. Распахнула дверь и замерла на пороге. Кровать перестелена чужим бельём, её книги с прикроватной тумбочки сдвинуты в сторону, а в кресле, в халате с кружкой в руках, сидел… Виктор? Брат Николая?
— Привет, Лариса! — он махнул рукой как ни в чём не бывало.
Она попятилась в коридор, ноги вдруг стали ватными. Николай сидел перед телевизором и даже не повернулся.
— Коля, что…
— Мы с братом уже всё решили, — бросил он, не отрываясь от экрана. — Витька поживёт у нас. Пока.
Пока? До каких пор? И почему в её комнате? Вопросы застряли комом в горле, а внутри что-то оборвалось и упало куда-то вниз, пустотой разливаясь по всему телу.
Непрошеное вторжение
В следующие дни Лариса ходила по собственной квартире как по минному полю. Виктор обустраивался с размахом — притащил электрочайник, расставил какие-то склянки на полке в ванной, развесил рубашки в шкафу. В её шкафу! Приходилось украдкой брать свои вещи, стараясь не потревожить этот чужой порядок.
Спала теперь в гостиной на раскладушке. Колючее одеяло, жёсткая подушка, а главное — стыд. Будто не хозяйка, а приживалка в собственном доме.
— Коля, нам надо поговорить, — попыталась она однажды утром, когда Виктор ушёл куда-то.
Муж сидел за столом, уткнувшись в газету.
— О чём?
— Как о чём? — голос дрогнул. — Твой брат живёт в моей комнате. Я сплю на раскладушке. Я даже зубную щётку держу в кухне!
Николай наконец поднял глаза, но взгляд был каким-то отсутствующим.
— Ларис, ну что ты в самом деле? Витька в беде, жена выгнала. Куда ему идти?
— А гостиная? Почему не в гостиной?
— Там телевизор допоздна, ему работать надо, — будто заученно ответил Николай и снова уткнулся в газету. — Ты всегда была добрая. Примешь.
Примешь. Не «примем», а именно «примешь». Будто это только её ноша, её уступка.
Вечером Лариса позвонила Тамаре, подруге ещё со школьных лет.
— Тома, я не знаю, как быть…
Выслушав сбивчивый рассказ, Тамара вздохнула в трубку:
— Лариса Михайловна, ты живёшь как в гостинице. Только не ты гость, а хозяин другой. Тебя муж из вашей спальни выселил, и ты молчишь?
— Но ведь это его брат…
— А ты его кто? — в голосе Тамары звенела злость. — Тридцать лет вместе прожили, а он тебя вот так, в один момент…
Лариса не ответила. В горле стоял колючий ком. Ей вдруг стало так обидно, так горько, что захотелось плакать. Но слёз не было — только пустота и одиночество, пронзительное, как зимний ветер сквозь тонкое пальто.
Точка кипения
Среда выдалась особенно тягостной. Лариса весь день ходила сама не своя — голова болела, сердце ныло. В магазине долго выбирала продукты, оттягивая возвращение домой. Раньше так радовалась, торопилась, а теперь… Теперь её дом превратился в чужую территорию.
Открыв дверь своим ключом, она прислушалась — тихо. Может, никого нет? Но нет, из ванной донёсся шум воды. Виктор опять моется, наверное. Быстро разувшись, Лариса прошмыгнула на кухню с пакетами.
Ужин приготовила быстро, на автомате. Всё было готово, когда хлопнула входная дверь — вернулся Николай. Тяжёлые шаги, скрип вешалки.
— Ларис, ты дома? — крикнул он из прихожей.
— На кухне я, — отозвалась тихо.
Поужинали молча. Николай что-то бубнил про работу, она кивала, не вникая. Потом он ушёл в гостиную к телевизору, а она осталась убирать со стола. Когда закончила, решила принять душ — день был длинный, хотелось смыть усталость.
Открыв дверь ванной, Лариса замерла. Её банное полотенце — розовое, с вышитыми васильками, подарок дочери — висело мокрое и скомканное. Виктор использовал её полотенце. То самое, которое она всегда вешала на специальный крючок. Которым вытирала только лицо.
Что-то оборвалось внутри. Это была мелочь, конечно, но именно эта мелочь стала последней каплей.
— Виктор! — её голос прозвучал неожиданно громко.
Он выглянул из её комнаты, в очках, с газетой.
— Чего тебе?
— Это моё полотенце, — она сдерживала дрожь в голосе. — Личное. Я просила не трогать мои вещи.
— Да ладно тебе, — он хохотнул, — подумаешь, полотенце. Оно же для того и нужно, чтобы им пользоваться.
— Но не тебе!
— Какая жадная, — он покачал головой. — Коля, твоя благоверная из-за тряпки истерику закатывает!
Николай появился в коридоре, встал, прислонившись к стене. Смотрел устало, с раздражением.
— Да хватит вам… Из-за каждой мелочи…
Вот так просто. Из-за мелочи. Её просьбы, её чувства, её достоинство — всё это мелочи.
Лариса молча прошла в гостиную. Достала чемодан из-под дивана. Стала складывать вещи — те немногие, что остались при ней. Руки действовали сами собой, а в голове стучало: «Хватит, хватит, хватит».
Николай появился в дверях:
— Ты что делаешь?
Она надела пальто, взяла чемодан и взглянула ему прямо в глаза:
— Я больше так не могу.
И вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.
Прозрение
В дочкином доме пахло корицей и яблоками. Настя пекла шарлотку и, увидев мать на пороге с чемоданом, всё поняла без слов. Приобняла, забрала пальто, усадила на кухне.
— Мам, ты как?
Лариса только рукой махнула — какая разница? Расплакалась, сидя за столом, закрыв лицо ладонями. Слёзы лились и лились, накопившиеся за все эти дни унижения. Настя не лезла с расспросами, просто заварила чай, накрыла мать пледом и села рядом, положив руку на плечо.
— Я как тряпка, — выдавила наконец Лариса, вытирая мокрые щёки. — Всю жизнь только и делаю, что прогибаюсь. Вот и дождалась…
Чайник тихо шипел на плите. За окном моросил дождь, стекая тонкими струйками по стеклу. Настя подлила матери чаю, подвинула вазочку с вареньем.
— Знаешь, когда я от Сергея ушла, ты мне сказала: «Терпи, дочка. Мужики — они все такие». А я тогда подумала: нет, не все. И не хочу терпеть.
Лариса вздрогнула, вспомнив те слова. Действительно ведь говорила. И маме её так говорили, и бабушке. Женская доля — терпеть.
— И что, не жалеешь? — спросила тихо.
— Ты же видишь, — Настя кивнула в сторону комнаты, где играли дети. — С Андреем мы на равных. Нет такого, что чья-то жизнь важнее.
Они долго сидели на кухне. Настя жарила картошку, ставила чайник, нарезала яблочный пирог. А Лариса говорила — сбивчиво, перескакивая с одного на другое, выплёскивая всё, что копилось годами. Как уступала во всём, как боялась одиночества, как растворялась в заботах о муже и дочери, забывая о себе.
— Мама, — Настя вдруг взяла её за руку, — тебе не кажется, что бояться одиночества — это и есть быть одинокой, только рядом с кем-то, кто тебя не слышит?
Лариса застыла с чашкой у губ. Слова дочери ударили прямо в сердце, словно открыли дверь, за которой прятался ответ.
— Знаешь, он даже не спросил, как я доеду, — прошептала она. — Просто стоял и смотрел, как я уходила.
— А ты думаешь, он вообще помнит, что ты человек? — Настя горько усмехнулась. — Для него ты часть обстановки. Как диван или холодильник. Функция, а не человек.
В ту ночь Лариса долго не могла уснуть. Лежала на диване в комнате с внуками и думала о словах дочери. А потом, внезапно, почувствовала странное облегчение. Словно сбросила тяжеленный рюкзак, который тащила годами.
Возвращение домой
На третий день Лариса проснулась с удивительно ясной головой. Умылась, помогла Насте собрать детей в садик, а потом села у окна с чашкой чая. За эти дни она много думала. Вспоминала, как начиналась их с Николаем жизнь, как мечтали, как строили планы. Куда всё ушло? Растворилось в быте, в привычке, в молчаливом принятии того, что кто-то решает за двоих.
Телефон зазвонил около полудня. Николай.
— Ты где пропадаешь? — голос раздражённый, словно она просто вышла за хлебом и задержалась.
— У дочери, — ответила спокойно.
— Долго дурить будешь? Возвращайся давай.
— Зачем? — внезапно спросила Лариса, сама удивившись своей прямоте. — Чтобы спать на раскладушке?
В трубке повисло молчание. Потом:
— Ларис, ну хорош, а? Чего добиваешься? Он же мой брат.
— А я — твоя жена. Была когда-то.
Она положила трубку. Сердце колотилось, но в душе было тихо. Спокойно. Андрей, муж Насти, помог ей занести чемодан в машину. По дороге домой она смотрела в окно на мелькающие дома и деревья. Внутри словно что-то выпрямилось, окрепло.
Дверь открыла своим ключом. В квартире пахло затхлостью и чем-то подгоревшим. На кухне громоздилась гора немытой посуды. Лариса прошла прямо в гостиную, где на диване сидел Николай, нахохлившись, как большая встрёпанная птица.
— Вернулась, — констатировал он, не поднимая глаз. — Правильно.
— Вернулась, — подтвердила она, оставаясь стоять. — Но жить будем по-другому.
Он наконец поднял взгляд — удивлённый, непонимающий.
— Или он — или я, — произнесла Лариса спокойно, но твёрдо. — В моей комнате будет жить только один человек — я. Решай.
— Да ты что? — Николай вскочил. — Куда ему идти? Он мой брат! Моя кровь!
— А я твоя жена. Была, во всяком случае. Тридцать лет вместе, Коля. Тридцать лет я уступала, заботилась, прощала. А ты выселил меня из моей комнаты, как вещь ненужную переставил.
Николай пытался спорить, но осёкся, заметив что-то новое в её глазах. Не покорность, не растерянность — уверенность.
Вечером Виктор молча собирал вещи. Не глядя на Ларису, буркнул:
— У друга поживу, его жена не такая вредная.
Она не ответила. Стелила свежее бельё на свою постель, протирала пыль с книг, расставляла вещи на привычные места. Комната будто вздохнула с ней вместе.
Позже, когда поставила чайник, в дверях появился Николай. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший мальчишка.
— Я не знал, что могу тебя потерять, — сказал тихо.
Лариса повернулась к нему, глядя прямо в глаза:
— Теперь знаешь.
