— Ну куда они могли деться?! — рык Егора прокатился по квартире, заставив дремавшего на подоконнике кота недовольно дёрнуть ухом. Он в третий раз вывернул карманы джинсов, висевших на стуле, и с силой швырнул их обратно. — Я точно помню, что клал их в куртку! Точно!
Он метался по прихожей, как зверь в клетке. Хлопали дверцы шкафа, со стуком падала на пол обувная ложка, шуршал пакет с пакетами. Егор был в том состоянии холодной, сосредоточенной ярости, когда любой предмет рискует стать снарядом. Ключи от машины и зарплатная карта исчезли. Просто испарились из внутреннего кармана его осенней куртки, висевшей на крючке.
На кухне, за столом, с невозмутимым видом сидела его мать, Тамара Павловна. Она медленно помешивала сахар в чашке с чаем, и тонкий звон ложечки о фарфор казался в этой нервной обстановке оглушительным. Она не смотрела на сына. Её взгляд был устремлён в окно, но вся её поза выражала живейшее участие. Наконец, сделав небольшой глоток, она произнесла, не поворачивая головы, ровным, вкрадчивым голосом:
— Так ведь братец Юлькин заходил полчаса назад… Документы какие-то привозил.
Фраза упала в воздух, как капля яда в стакан с водой. Она не содержала прямого обвинения. Она была лишь фактом. Но фактом, поданным в нужный момент и с нужной интонацией.
Егор замер. Его лицо, до этого красное от беготни и злости, медленно начало наливаться багровым. Он всегда недолюбливал брата Юлии, успешного, уверенного в себе Кирилла, который смотрел на Егора с лёгким, едва заметным снисхождением. Ненависть и зависть, дремавшие внутри, мгновенно нашли свой выход.
— Твой ворюга опять у нас был?! — проревел он, поворачиваясь к дверному проёму, из которого как раз выходила Юлия.
Она застыла на полпути в комнату, с полотенцем в руках. Она только что вышла из ванной и не сразу поняла, что происходит. Но слово «ворюга», брошенное с такой ненавистью, ударило её наотмашь.
— Что? О ком ты говоришь?
— О ком?! О братце твоём ненаглядном! — Егор сделал шаг к ней, тыча пальцем в сторону прихожей. — Ключи от машины пропали и карта! А кроме него здесь никого не было!
И тут в голове у Юлии всё сложилось. Десять минут назад, перед тем как пойти в душ, она видела, как Тамара Павловна подошла к вешалке в коридоре. Свекровь с какой-то деловитой заботливостью сунула руку во внутренний карман куртки Егора, что-то оттуда извлекла и быстро положила в свою сумку, стоявшую на тумбочке. Юлии это показалось странным, но она решила, что та просто забирает что-то своё или, может, хочет вытряхнуть карманы перед стиркой. Она никогда бы не подумала… до этого момента. Теперь этот жест обрёл зловещий, чудовищный смысл. Это была не забота. Это была спланированная провокация.
Её лицо окаменело. Спокойствие, с которым она вышла из ванной, сменилось ледяной яростью.
— Ты сейчас серьёзно? — спросила она так тихо, что Егору пришлось на мгновение замолчать, чтобы расслышать. — Ты посмел обвинить моего брата в краже? Кирилла?
— А кого ещё?! — не унимался он. — Или они сами выросли и ушли?! Он зашёл, потёрся тут пять минут и ушёл! И всё пропало! Простое совпадение, да?!
Юлия медленно опустила полотенце на спинку кресла. Она посмотрела мимо взбешённого мужа, прямо на кухню, где Тамара Павловна продолжала невозмутимо пить чай, делая вид, что семейная ссора её совершенно не касается. И тогда прорвало.
Юлия сделала два шага вперёд, обойдя мужа, как будто он был неодушевлённым предметом, мешающим на проходе. Она остановилась в дверном проёме кухни, впиваясь взглядом в свекровь. Тамара Павловна, почувствовав эту перемену в атмосфере, наконец, оторвалась от своего чая. Она подняла на невестку глаза — чистые, ясные, с выражением лёгкого, вежливого недоумения. Идеальная маска.
— Да это твоя мать вытащила у тебя из кармана ключи от машины и карту зарплатную! Я сама это видела! А ты пытаешься обвинить в этом моего брата, который вообще только заехал, чтобы мне документы по наследству бабушкиному передать!
На фарфоровом лице Тамары Павловны не дрогнул ни один мускул, лишь уголки губ едва заметно опустились, придавая ей скорбное, обиженное выражение. Она поднялась и закрыла дверь на кухне, чтобы не попадаться никому из супругов на глаза. Егор, опешивший на секунду от такой прямой атаки на мать, тут же взорвался с новой силой.
— Ты с ума сошла?! Совсем?! — он подскочил к ней, вставая между ней и матерью, словно заслоняя ту от нападения. — Ты смеешь мою мать обвинять? В воровстве? Да она святая женщина! Она всю жизнь для меня… А ты, чтобы своего братца выгородить, готова родную мне женщину грязью облить!
Он говорил громко, брызжа слюной, его лицо исказилось от праведного гнева. Он искренне верил в то, что говорил. Верил в подлость Кирилла и святость своей матери.
— Ему незачем было красть что-то у тебя, Егор! — Юлия говорила, обращаясь к нему, но не сводила глаз с Тамары Павловны, которая теперь с интересом наблюдала за представлением. — У него денег столько, что он может твою машину вместе с тобой купить и не заметить! А вот твоей матери очень нужно было это сделать. Чтобы ты сейчас стоял здесь и орал на меня. Чтобы ты ненавидел мою семью.
— Ложь! — отрезал Егор. — Ты лжёшь! Я знаю, ты его вечно защищаешь! Он для тебя идол, а я так, рядом постоять! Мама просто чай пила! Ты видела то, что хотела увидеть!
Юлия смотрела на искажённое яростью лицо мужа, на его пылающие уверенностью глаза, и поняла одну простую, страшную вещь: спорить бесполезно. Объяснять, доказывать, приводить логические доводы — всё это было равносильно попытке докричаться до человека на дне океана. Он был в своей реальности, тщательно выстроенной для него матерью, и в этой реальности она была лгуньей, а её брат — вором. Вся её ярость, весь шок от подлости свекрови вдруг схлынули, оставив после себя холодную, звенящую пустоту и абсолютную ясность. Она больше не собиралась играть в эту игру по их правилам.
— Хорошо, — отрезала она. Это простое слово прозвучало как приговор. Она сделала шаг назад, отступая из дверного проёма, давая ему пространство. Её взгляд был спокоен, почти скучающ. — Прямо сейчас иди на кухню к своей мамочке и проси вернуть краденое.
Егор растерянно моргнул, сбитый с толку этой резкой сменой тактики. Он ожидал криков, слёз, чего угодно, но не этого ледяного спокойствия.
— Что? О чём ты говоришь? Я не буду унижать мать твоими бредовыми подозрениями!
— Ты будешь, — так же ровно продолжила Юлия. Она скрестила руки на груди, и этот жест был последним барьером между ними. — У тебя есть час. Если через час карты и ключей здесь не будет, я позвоню брату. И расскажу, как его тут принимают. Расскажу, что мой муж считает его мелким карманником. И можешь быть уверен, ни он, ни я этого не забудем. Никогда.
Слова Юлии повисли в воздухе, плотные и тяжёлые, как неотвратимость. Час. Это был не просто временной отрезок, это был фитиль, подожжённый у бочки с порохом, на которой они все сидели. Егор смотрел на её абсолютно спокойное лицо и понимал, что она не блефует. Угроза позвонить Кириллу была не эмоциональным шантажом, а констатацией факта, следующим пунктом в её плане. И последствия этого звонка он представлял себе очень хорошо. Кирилл, с его связями и ледяным презрением к бытовым дрязгам, не стал бы разбираться. Он бы просто вычеркнул Егора из жизни, а вместе с ним и все те мелкие, но приятные бонусы, которые давало родство с ним: от помощи с техосмотром до протекции на прошлой работе.
Его челюсть напряглась. Он посмотрел на мать. Тамара Павловна сидела с видом оскорблённой невинности, поджав губы, и в её взгляде читалась вселенская скорбь. Она молчала, предоставляя сыну самому сражаться за её честь. И этот молчаливый укор действовал на Егора сильнее любых слов. Он был загнан в угол. С одной стороны — ледяная решимость жены, с другой — поруганная честь матери. Но ключи и карта были нужны ему прямо сейчас.
— Хорошо, — выплюнул он, доставая из кармана телефон. — Я спрошу её. Но только для того, чтобы ты услышала, какой бред ты несёшь. Чтобы доказать, что моя мать — порядочный человек, в отличие от некоторых.
Тамара Павловна на кухне замерла, её чашка застыла на полпути ко рту. Юлия не сдвинулась с места, её лицо оставалось бесстрастным, как у игрока в покер, поставившего на кон всё.
— что такое? — наконец подала голос Тамара Павловна, нарочито слабый и удивлённый, будто её оторвали от чего-то важного и требующего сосредоточения.
— Мам, — начал Егор, и в его голосе прозвучали грубые, неуклюжие нотки. — Слушай, тут такое дело… Ты случайно не видела мои ключи от машины и карточку? Они пропали из куртки.
Наступила рассчитанная до секунды пауза.
— Ключи? Карточку? Егорушка, о чём ты? Я же на кухне сижу, чай пью. Как я могла их видеть? — в её голосе сквозила искренняя растерянность. Егор бросил на Юлию торжествующий взгляд. «Слышала?» — читалось в нём. Но Юлия даже не моргнула.
— Ну, может, когда ты мимо проходила… может, выпали? — продолжал он, сам не зная, к чему ведёт.
И тут Тамара Павловна начала свой спектакль.
— Погоди-ка… — в трубке послышалось шуршание, звук отодвигаемого стула. — Я ведь хотела твою куртку вытряхнуть, там крошки какие-то были. Подумала, пока ты в душе, я её в порядок приведу… Ой!
Это «Ой!» было исполнено с гениальным мастерством. В нём было и удивление, и досада, и проблеск понимания.
— Боже мой, Егорушка, ты не поверишь! — её голос зазвенел от «внезапного» открытия. — Они у меня в сумке! Лежат на самом дне! Должно быть, когда я куртку встряхнула, они из кармана прямо в сумку и выскочили, а я и не заметила! Вот ведь растяпа старая!
Егор закрыл глаза. Облегчение и злость боролись в нём. Облегчение, потому что пропажа нашлась. Злость на Юлию, которая устроила весь этот кошмар, — зашкаливала.
— Вот видишь! — прошипел он в сторону жены, прикрыв динамик ладонью.
Но Тамара Павловна ещё не закончила.
— Сынок, а что случилось-то? Почему ты так разволновался? — её голос снова стал слабым и полным тревоги. — Юлечка что-то подумала, да? Она, наверное, решила, что я… что я их взяла? Господи, как же нехорошо получилось… Извиняюсь за эту нелепую случайность.
Она нанесла последний, самый точный удар. Она не просто оправдалась — она выставила себя жертвой чудовищных подозрений, великодушно прощающей свою обезумевшую невестку.
— Всё, мам, отдай мне их и всё в порядке будет, — торопливо проговорил Егор.
Он молча смотрел на мать, потом взял из сумки матери ключи и карту. Тамара Павловна смотрела на него влажными, полными страдания глазами. Он вернулся в комнату. Он не шёл, он шествовал, как прокурор, готовый зачитать обвинительный приговор. С размаху он бросил ключи и карту на кофейный столик. Металл и пластик ударились о лакированную поверхность с громким, окончательным стуком.
— Ну что?! Убедилась в своей правоте?! — его голос гремел. — Ты обвинила мою мать в воровстве! Ты унизила её! Я жду, что ты сейчас пойдёшь и извинишься перед ней!
Юлия смотрела на него. Не на ключи и карту, лежащие на столике, а прямо на него, в его горящие праведным гневом глаза. И в её взгляде не было ни ответной ярости, ни обиды, ни желания спорить. Там было что-то гораздо хуже — полное, всеобъемлющее безразличие. Как будто она смотрела на постороннего человека, чьи бурные эмоции её совершенно не трогали. Она видела не своего мужа Егора, а лишь оболочку, марионетку, которая только что с упоением отплясала свой номер в театре, поставленном его матерью.
— Извиниться? — переспросила она. Голос её был ровным и тихим, лишённым всякой интонации. Она словно уточняла значение незнакомого слова. — Перед ней? За то, что она украла, а потом инсценировала находку? За то, что она выставила моего брата вором, а меня — сумасшедшей лгуньей? За это извиниться?
Егор самоуверенно усмехнулся. Он принял её спокойствие за капитуляцию, за последнюю слабую попытку оправдаться перед неизбежным.
— Именно за это! За то, что ты устроила этот цирк на пустом месте! За то, что ты готова была разрушить семью из-за своих фантазий!
Юлия слегка склонила голову набок, продолжая изучать его с холодным любопытством антрополога. Она молчала несколько секунд, давая его словам раствориться в воздухе. Затем, не сказав больше ни слова, она развернулась и прошла к комоду, на котором лежал её телефон.
Егор наблюдал за ней, ожидая продолжения. Он думал, она сейчас начнёт звонить подруге, чтобы пожаловаться, или своей матери, чтобы наябедничать. Но она спокойно нашла в списке контактов номер брата и нажала на вызов. Она не включила громкую связь. В этом не было нужды. В наступившей тишине её голос был слышен идеально.
— Кирилл, привет. Это я, — начала она абсолютно буднично, будто звонила спросить, как дела. — Послушай, по поводу тех документов на наследство, что ты сегодня привозил. Планы изменились.
Егор напрягся. На кухне замерла и Тамара Павловна, которая до этого с удовлетворением прислушивалась к победной речи сына.
— Да, кардинально, — продолжила Юлия, глядя в стену перед собой. Её спина была идеально прямой. — Нам с Егором больше не понадобится открывать совместный счёт для этих денег. И вкладывать их в общий загородный дом мы тоже не будем.
У Егора внутри всё похолодело. Это не было похоже на жалобу. Это было деловое распоряжение.
— Передай, пожалуйста, своему юристу, чтобы все бумаги по моей доле оформлялись исключительно на моё имя. Все активы, все счета. Никаких генеральных доверенностей на управление, никакого совместного владения. Только я. Ты меня понял?
На том конце провода, очевидно, прозвучал вопрос.
— Почему? — Юлия сделала паузу, и впервые за весь разговор в её голосе промелькнула тень эмоции — горькая усмешка. — Потому что я решила, что мои активы должны быть защищены. От всего. И от всех. Да, я абсолютно уверена. Подробности потом. Просто сделай, как я прошу.
Она завершила вызов и медленно положила телефон обратно на комод. Затем она обернулась. Её взгляд скользнул по Егору, который стоял с открытым ртом, пытаясь осознать масштаб только что произошедшего. Его «победа» — найденные ключи и карта — вдруг показалась ему жалкой и ничтожной. Он выиграл спор о карманной мелочи и в тот же момент проиграл целое состояние, будущее, всё то, что он считал само собой разумеющимся.
Она посмотрела на Тамару Павловну, которая выглядывала из кухни с выражением ужаса на лице. Мать, режиссёр этого спектакля, наконец-то увидела, чем закончилась её блестящая постановка. Финал оказался не таким, как она планировала.
Последний взгляд Юлия бросила на столик, на сверкающие ключи от машины.
— Вот, — сказала она тихо, но отчётливо. — Это твоё. Можешь пользоваться. Машина, квартира, твоя мать… всё твоё. Наслаждайся своей победой…
