Валентина Сергеевна разбирала шкаф, когда телефон завибрировал на полке с постельным бельем. Дочь. Звонила редко — работа, семья, вечная московская суета.
— Мам, ты как?
Вопрос прозвучал осторожно, будто Лера проверяла, не рассыпалась ли мать на куски после развода.
— Нормально, — Валентина присела на край кровати. — Белье перебираю. Половина его еще советская, представляешь?
— Мам, слушай. Помнишь, я тебе про Джованни рассказывала? Мой преподаватель итальянского.
— Ну, помню. Ты собиралась с ним в Милан ехать на курсы.
— Да. Так вот, у него отец овдовел два года назад. Живет один, в своем доме. Джованни говорит, что отец совсем затосковал. Ему шестьдесят три.
Валентина молчала, не понимая, к чему разговор.
— Мам, я ему про тебя рассказала. Случайно как-то вышло. Он заинтересовался. Хочет познакомиться. Ну, по видеосвязи сначала.
— Лера, ты что?
— Мам, ну попробуй хотя бы поговорить. Отец у него интеллигентный, профессор истории был. По-русски немного понимает, учил в университете. А ты же итальянский в институте изучала.
— Это было сорок лет назад!
— Но основы же остались? Мам, просто созвонитесь. Не понравится — ну и ладно. А вдруг?
Валентина посмотрела на свое отражение в зеркале шкафа. Короткая стрижка, седина, которую она больше не красила. Морщины у глаз. Шестьдесят лет и три месяца. Ее бывший муж Геннадий сейчас, наверное, на даче с этой Светкой, соседкой. Валентина все еще не могла произнести ее имя без горечи.
— Хорошо, — услышала она собственный голос. — Давай попробуем.
Первый разговор с Марко Бенедетти состоялся вечером в субботу. Валентина час готовилась: надела светло-голубую блузку, которую Лера ей купила ради такого случая, подвела глаза, даже духами побрызгалась. Потом посмеялась над собой — какая разница, он же не почувствует запах через экран.
Лицо Марко появилось на экране ноутбука: седые волосы, умные карие глаза, теплая улыбка.
— Добрый вечер, Валентина, — он говорил медленно, четко проговаривая слова.
Она ответила по-итальянски, запинаясь, вспоминая забытые конструкции. Он переходил на простой русский, она дополняла итальянским. Смеялись над языковой путаницей. Говорили о книгах — оказалось, оба любили Набокова. О музыке — Марко играл на виолончели. О городах, в которых она никогда не была, но которые он описывал так, что хотелось немедленно туда поехать.
Разговор длился два часа. Когда экран погас, Валентина обнаружила, что улыбается.
Они созванивались каждый вечер. Марко рассказывал о своем доме с виноградником, о соседской кошке, которая усыновила его после смерти жены. Валентина — о своей работе, о книгах, которые перечитывала, о Москве, которую он знал только по литературе.
— Ты должна приехать, — сказал он через неделю. — Хотя бы на месяц. Посмотришь, понравится ли тебе Тоскана.
— Марко, это безумие.
— Почему? Мы оба одни. Мы интересны друг другу. Что еще нужно, чтобы попробовать?
Валентина долго сидела после разговора, глядя в темное окно. Потом открыла поисковик и начала смотреть билеты.
Геннадий объявился через две недели. Позвонил в дверь, когда она паковала чемодан.
— Валя, открой. Мне надо вещи кое-какие забрать.
Она открыла. Он выглядел осунувшимся, постаревшим. На даче, видимо, не так все радужно сложилось со Светкой.
— Проходи, — она отступила. — Только быстро, пожалуйста. У меня самолет через пять часов.
— Куда это ты? — он прошел в комнату, увидел открытый чемодан. — В Сочи опять с Ленкой?
— В Италию.
— В Италию? — Геннадий засмеялся. — Ты? С твоей-то пенсией? Тур что ли купила?
— Не тур. Меня пригласили.
— Кто пригласил?
Валентина сложила еще одну кофточку в чемодан, не отвечая.
— Валя, кто тебя пригласил? — голос Геннадия стал резче.
— Один человек. Мы познакомились месяц назад.
— Познакомились? — он уставился на нее. — Ты?
— Почему ты так удивляешься?
— Да потому что… — он запнулся, покраснел. — Послушай, какой-то итальянец увидел русскую пенсионерку и пригласил к себе? Валя, это же развод на деньги! Тебе уже шестьдесят!
— Шестьдесят, — согласилась она, застегивая чемодан. — И что?
— Да кому ты нужна в 60! — Геннадий повысил голос, и Валентина увидела в его глазах что-то большее, чем беспокойство. Злость. Обиду. Непонимание. — Валя, очнись! Это мошенники! Никакой итальянец…
— Его зовут Марко Бенедетти, он профессор истории в отставке, живет в провинции. С его сыном занимается наша дочь. Хочешь, дам координаты, сам проверишь?
Геннадий молчал, открыв рот.
— Ты правда едешь? — наконец выдавил он.
— Правда.
— На сколько?
— На месяц сначала. Потом посмотрим.
— Посмотрим? — он сел на диван, будто ноги не держали. — То есть ты можешь там остаться?
— Могу. Если захочу.
— А как же работа? Квартира?
— На работе взяла отпуск за свой счет. Квартира никуда не денется.
Геннадий провел рукой по лицу. Валентина видела, как он пытается что-то понять, переварить, принять.
— Я не верю, — наконец сказал он тихо. — Не может быть, чтобы ты… чтобы тебя…
Валентина села рядом. Посмотрела на этого человека, с которым прожила тридцать пять лет. Родила дочь. Пережила его загулы, его кризисы среднего возраста, его вечное недовольство собой и миром. А потом он ушел к Светке с дачи, сказав напоследок: «Ты меня больше не вдохновляешь. Мне нужны перемены, понимаешь? Новые эмоции».
— Гена, — сказала она. — Ты ушел полгода назад, потому что решил, что жизнь проходит мимо. Что в шестьдесят два еще можно успеть что-то изменить. Так почему я не могу подумать так же?
— Это другое.
— Почему?
— Ну… — он замялся. — Я мужчина.
Валентина рассмеялась. Впервые за полгода — искренне, от души.
— Ты понимаешь, как это глупо звучит?
— Но я… я же не думал, что ты куда-то денешься… — он встал, прошелся по комнате. — Валя, у Светки не получается. Она совсем другая. Мы разные. Я думал вернуться.
— Сюда?
— Ну да. К тебе.
Валентина посмотрела на часы. Такси приедет через полчаса.
— Гена, ты вернуться хотел, потому что не срослось со Светкой. Не потому, что я тебе нужна. А потому, что удобно. Привычно. Я же все понимаю: постираю, приготовлю, слушать буду. Правильно?
Он молчал.
— Только я больше не хочу быть удобной, — продолжила Валентина. — Мне шестьдесят лет. И я впервые за всю жизнь делаю что-то абсолютно для себя. Безумное, непонятное, может, глупое. Но свое.
— Он тебе что, замуж предложил? — в голосе Геннадия прозвучала насмешка.
— Пока нет. Но я и не за этим еду.
Геннадий схватил свою куртку, которую принес.
— Знаешь что, езжай. Посмотришь, как это — быть чужой в чужой стране. Вернешься через неделю, я знаю.
— Возможно, — согласилась Валентина. — Но это будет мой опыт.
Он хлопнул дверью. Валентина подошла к окну, посмотрела, как он выходит из подъезда, садится в старенькую «Газель», уезжает. И вдруг ей стало его жалко. Не потому, что она его любила — это чувство выгорело за последние годы его метаний. А потому, что он так и не понял: она изменилась. Не после его ухода — гораздо раньше. Просто он не замечал.
В аэропорту Валентину встретила Лера. Обняла крепко, долго.
— Мам, я так за тебя рада.
— Я могу через неделю вернуться, — честно сказала Валентина. — Или еще раньше.
— Можешь. Но попробуй. Просто попробуй жить так, как хочется. Без оглядки на то, что подумают другие.
— Папа приходил.
— Знаю, он мне звонил. Орал в трубку. Что ты, мол, разрешила матери мозги запудрить.
— И что ты ответила?
— Что мама впервые за шестьдесят лет делает то, что хочет она сама. И что ее имеет право поддержать дочь.
Валентина расплакалась прямо в зале вылета. Лера молчала, гладила по спине. Потом вытерла маме слезы бумажной салфеткой.
— Иди, мам. Марко ждет.
Италия встретила ее золотым светом сентябрьского солнца. Марко стоял в зале прилета с букетом желтых роз. Когда увидел ее, улыбнулся так тепло, что Валентина вдруг поняла: ей не страшно. Совсем.
Первую неделю она привыкала. К дому с терракотовой крышей, к виноградникам за окном, к запаху розмарина и оливкового масла. К тишине, которая не давила, а обволакивала. К Марко, который по утрам готовил кофе и читал газету в саду. К его рукам — крепким, старым, добрым, — которые помогали ей нести продукты с рынка.
Они много гуляли. Он показывал ей окрестности, маленькие городки, где время будто застыло в Средневековье. Рассказывал истории — о своей жене, о сыне, о том, как тяжело было пережить одиночество.
— Я думал, что жизнь закончилась, — признался он однажды вечером на террасе, когда они пили вино и смотрели на закат. — Что в моем возрасте уже ничего нового не будет.
— И что изменилось?
— Ты, — просто сказал он.
Вторую неделю она помогала ему в саду. Учила итальянские названия растений, смеялась над своим ужасным произношением. Марко учил ее готовить пасту — настоящую, домашнюю, которую надо раскатывать руками и резать ножом. Он включал концерты для виолончели, и они танцевали на кухне, неловко,, но весело.
Геннадий звонил каждый день. Валентина не брала трубку. Писал сообщения: «Валя, ну сколько можно? Хватит дурить. Я все понял, я изменился». Потом: «Светка съехала. Я один. Может, поговорим нормально?». А потом: «Лерка сказала, что ты там счастлива. Это правда?»
Валентина ответила только на последнее: «Да. Правда».
Третью неделю приехал сын Марко — Джованни, Лерин преподаватель. Высокий, худощавый, с отцовской улыбкой. Он обнял Валентину, как старую знакомую.
— Папа помолодел на десять лет, — сказал он по-русски. — Это ваша заслуга, синьора Валентина.
Они ужинали втроем. Джованни рассказывал о Москве, о своей работе, о Лере, которую называл «мой лучший студент». Марко смотрел на сына с гордостью, на Валентину — с нежностью. И она вдруг поняла, что чувствует себя частью этой семьи. Не чужой, не гостьей — частью.
На четвертую неделю Марко предложил поехать к морю. Они ехали по серпантину, мимо виноградников и кипарисовых аллей. Море оказалось спокойным, теплым, бирюзовым. Они гуляли по пляжу, собирали ракушки, как дети.
Вечером, когда солнце садилось, окрашивая небо в розовый и оранжевый, Марко остановился и взял ее за руку.
— Валентина, я должен тебе кое-что сказать.
Она посмотрела на него. На его седые волосы, которые трепал ветер. На глаза, в которых читалась какая-то особенная серьезность.
— Я знаю, что мы знакомы всего месяц. Это безумие, в наши годы — такое безумие. Но я не хочу больше ждать. Жизнь коротка, и мы оба это понимаем. — Он помолчал, подбирая слова. — Выходи за меня замуж. Останься здесь. Со мной.
Валентина молчала. Волны накатывали на берег, пенясь у их ног. Где-то кричали чайки.
— Марко…
— Я не прошу ответа сейчас. Подумай. Сколько нужно — столько и думай. Но знай: я хочу, чтобы ты была рядом. Не как гостья. Как жена.
Она вернулась в дом и долго сидела на террасе, глядя на звезды. Думала о Москве, о работе, о квартире, где прожила столько лет. О Лере, о будущих внуках, которых, может, не увидит часто. О Геннадии, который так и не понял, что потерял не жену, а себя.
А потом подумала о Марко. О том, как он смотрит на нее. О том, как ей спокойно и хорошо рядом с ним. О том, что в шестьдесят лет она впервые чувствует себя по-настоящему нужной. Не удобной, не привычной — нужной.
Утром она сказала: «Да».
Марко обнял ее так крепко, что она услышала стук его сердца.
Валентина позвонила Лере в обед по московскому времени.
— Мам, как ты?
— Лер, я выхожу замуж.
Тишина. Потом всхлип.
— Мам, я так рада! Так, так рада!
— Ты не против? Я буду далеко…
— Мама, я хочу, чтобы ты была счастлива. А ты счастлива?
— Да, — Валентина улыбнулась. — Да, я счастлива.
Геннадий узнал от Леры. Позвонил вечером, и Валентина на этот раз взяла трубку.
— Лерка сказала, ты замуж выходишь, — голос был глухим, каким-то чужим.
— Да.
— За этого итальянца?
— За Марко, да.
— Валя, ты это серьезно?
— Абсолютно.
Он помолчал. Она слышала его дыхание в трубке.
— Знаешь, когда ты уехала, я был уверен, что ты вернешься. Думал: ну походит она, поиграет в туристку, и вернется. К нормальной жизни. — Он усмехнулся горько. — А ты, оказывается, не играешь.
— Я никогда не играла, Генна. Просто ты не замечал.
— Да кому ты нужна в 60! — сорвался он. — Я это сказал, помнишь? А ты… ты взяла и доказала, что нужна. Но не мне. — Его голос стал тише. — Никогда не мне.
— Генна…
— Нет, дай договорю. Я тридцать пять лет жил рядом с тобой и не видел. Не видел, понимаешь? Думал, что ты — это данность. Что ты никуда не денешься. Что ты будешь ждать меня всегда. А я пойду искать что-то еще. Что-то лучшее. — Он замолчал. — Только лучшего не было. Было хуже. Намного хуже.
Валентина смотрела на Марко, который в саду обрезал розы. На его спокойные, уверенные движения. На то, как он иногда поднимал голову и улыбался ей через окно.
— Я желаю тебе счастья, — сказала она. — Настоящего. Того, которое не зависит от других людей. Которое ты найдешь сам, для себя.
— Валя…
— Прощай, Гена.
Она положила трубку и вышла в сад. Марко обернулся, увидел ее лицо.
— Все хорошо?
— Да, — она обняла его. — Теперь все хорошо.
Они поженились в маленькой церкви в соседнем городке. Приехали Джованни с женой, соседи Марко, местный священник, который знал его всю жизнь. А из Москвы прилетела Лера с мужем. Она плакала всю церемонию, а потом обняла Валентину и прошептала:
— Я так горжусь тобой, мама.
На свадьбе Валентина танцевала. В белом платье, которое выбрала в местной лавке. Не длинном, не пышном — простом, элегантном. Под звуки виолончели, на которой играл ее новый муж. Она танцевала, и ей было все равно, что подумают соседи в Москве. Что скажет Геннадий. Что решат бывшие коллеги.
Ей было шестьдесят лет и два месяца. И она была счастлива.
Вечером, когда гости разъехались, они сидели на террасе. Марко налил вина.
— О чем думаешь? — спросил он.
— О том, что жизнь удивительная штука, — ответила Валентина. — В шестьдесят лет она только начинается. Если позволить себе жить.
Он поднял бокал.
— За начало.
— За начало, — повторила она.
И где-то далеко, в Москве, в пустой квартире, телефон Геннадия высветил фотографию: Валентина в белом платье, улыбающаяся, счастливая, чужая. Он долго смотрел на экран. Потом написал: «Поздравляю».
Валентина прочитала утром. Ответила коротко: «Спасибо. Все будет хорошо. У тебя тоже».
И закрыла телефон. За окном пели птицы. Марко готовил завтрак. Пахло кофе и свежей выпечкой. Впереди был новый день. Новая жизнь. Новая она.
В шестьдесят лет Валентина Сергеевна наконец поняла: счастье — это не то, что тебе дают. Это то, что ты выбираешь сам. Каждый день. Каждую минуту. И возраст здесь совершенно ни при чем.
