— Сём, ты сидишь? А то, боюсь, новость тебя с ног свалит, — Лида вошла на кухню, стягивая на ходу лёгкий шарф. Она только что вернулась из нотариальной конторы, и на её лице всё ещё блуждала смесь недоверия и глуповатой улыбки, словно она выиграла в лотерею, билет от которой нашла в старом пальто. — В общем, помнишь мою двоюродную тетку из Воронежа, тетю Машу? Ту, что я видела раза два в жизни, ещё девчонкой.
Семён, развалившийся на мини-кухонном диванчике с телефоном в руках и наушниками, из которых доносились приглушённые басы какой-то незамысловатой музыки, лениво оторвал взгляд от экрана.
— Ну, помню, что-то такое припоминаю. Старенькая такая, платочек вечно на голове носит. А что с ней? Умерла, что ли? — в его голосе не было ни капли сочувствия, скорее, лёгкое любопытство, как к факту из вечерних новостей.
— Да, несколько месяцев назад, — Лида вздохнула, но тут же лицо её снова просветлело. — И, представляешь, она мне… в общем, она мне оставила наследство. Не то чтобы миллионы, конечно, но сумма такая… приличная. Очень даже.
Хватит, чтобы наш кредит за машину наконец-то закрыть полностью, и ещё останется. Я тут прикинула, можно будет крышу на даче перекрыть, она же у нас течёт каждую весну, как решето. И, может, даже на небольшой ремонт в ванной хватит, если экономно подойти.
Семён отложил телефон, наушники сползли на шею. Его глаза, обычно сонные и слегка отстранённые, вдруг загорелись живым, хищным блеском. Он даже привстал, опираясь на локоть.
— Погоди, погоди… Наследство? Лидка, ты серьёзно? И сколько там, если не секрет? Ну, примерно? — он потёр руки, словно уже ощущал в них хруст купюр.
Лида назвала сумму, и Семён присвистнул. Для их скромного семейного бюджета это действительно были немалые деньги. Он вскочил с диванчика, подошёл к Лиде и даже попытался неуклюже её обнять, чего за ним не водилось уже очень давно.
— Лидка, да ты у меня золотая! Вот это подфартило! Слушай, а я знаю, на что нам нужно потратить часть этих денег! Обязательно! — его голос звенел от возбуждения, глаза блестели предвкушением.
Лида, ещё не отошедшая от собственных планов по разумному распределению неожиданного капитала, с интересом посмотрела на мужа. Может, у него действительно есть какая-то дельная мысль?
— Ну, и на что же? Если это что-то действительно нужное, то почему бы и нет. У нас же теперь есть возможность.
— Лодку, Лид! Лодку давай купим! С мотором! Нормальную такую, чтобы не стыдно было перед мужиками! — выпалил Семён, и его лицо расплылось в мечтательной улыбке. — Ты представляешь? У Петьки есть, у Васьки навороченная, даже у Лёхи, хотя он зарабатывает копейки, и то какая-то завалящая, но есть!
А я как конченный, вечно с берега эту удочку свою закидываю, или к кому-то напрашиваюсь. А тут – своя! Представляешь, поехали на выходные, на большую воду! Рыбалка, уха на костре, шашлычки… Это же для семьи, для отдыха! Тебе самой понравится, вот увидишь!
Лида на мгновение замерла, её брови медленно поползли вверх. Она даже слегка поперхнулась воздухом, словно проглотила что-то горькое.
— Какую… лодку, Сёма? Ты сейчас серьёзно? Ты вообще представляешь, сколько стоит хорошая лодка с мотором? Да это же почти все деньги, что нам достались, если не больше! У нас крыша на даче, я тебе говорю, вот-вот рухнет, а ты о лодках мечтаешь! Кредит надо закрыть в первую очередь, чтобы проценты не капали!
Семён отмахнулся, как от назойливой мухи. Его энтузиазм ничуть не угас от её практичных возражений.
— Да ну, какая крыша! Подождёт твоя крыша, не развалится дача за год-другой. Это ж не горит! А лодка – это вещь! Это, понимаешь, совсем другой уровень отдыха! И потом, такой шанс! У тебя же теперь деньги есть, а моя зарплата, ты сама знаешь, её едва хватает, чтобы штаны не упали, да за квартиру заплатить. Так что считай, это и мой шанс тоже, немного пожить по-человечески, отдохнуть как следует.
Лицо Лиды стало строже. Первоначальная радость от новости о наследстве постепенно сменялась нарастающим раздражением. Она отошла от Семёна и села за кухонный стол, устало проведя рукой по лбу.
— Семён, это не «мои» и «твои» шансы. Это деньги, которые свалились на нашу семью, и их нужно потратить с умом, на то, что действительно необходимо. Лодка в этот список, извини, никак не входит. Это блажь, дорогостоящая игрушка.
— Игрушка? — Семён нахмурился, его голос приобрёл обиженные нотки. — Значит, моё желание нормально отдохнуть, как все мужики, это для тебя игрушка? А то, что я вкалываю целыми днями, это ты не замечаешь? Я же не так много прошу.
Ну неужели тебе жалко будет немного денег на мужа потратить? Чтобы я тоже мог почувствовать себя человеком, а не вечным добытчиком, которому только и остаётся, что приносить домой зарплату и смотреть, как ты её распределяешь на «нужные» вещи. Ты же знаешь, я всегда мечтал о лодке.
Лида глубоко вздохнула, стараясь сохранить спокойствие, хотя внутри уже начинал закипать котёл возмущения. Его эгоизм, его умение всё перевернуть так, будто это она во всём виновата, были ей до боли знакомы.
— Семён, давай не будем начинать, а? Речь сейчас не о том, кто сколько вкалывает и кому чего жалко. Речь о разумном подходе. Понимаешь? Ра-зум-ном. Лодка – это сейчас непозволительная роскошь для нас, даже с этим наследством. Есть вещи гораздо важнее. И я не собираюсь спускать эти деньги на то, чтобы ты мог «почувствовать себя человеком» перед Петькой и Васькой.
— Вот так всегда! — Семён развёл руками, изображая крайнюю степень разочарования. — Как только появляется возможность что-то сделать для души, для меня, так сразу находятся «вещи поважнее». А мои желания, значит, не важны?
Для тебя главное – это твои крыши и кредиты. А то, что я тоже хочу чего-то, это так, мелочи, можно и не обращать внимания. Не ожидал я от тебя такого, Лида. Думал, ты порадуешься за меня, поддержишь…
Он картинно отвернулся к окну, всем своим видом демонстрируя глубокую обиду. Лида смотрела на его спину, и в её взгляде уже не было и тени первоначальной радости. Вместо неё медленно, но верно поднималась волна холодного, всёпонимающего раздражения. Кажется, разговор предстоит долгий и очень неприятный.
— Не ожидал, значит, — Лида скрестила руки на груди, её голос, ещё недавно звучавший с нотками удивления и тихой радости, теперь обрёл металлическую твёрдость. Она смотрела на Семёна без тени прежней мягкости. — А чего ты, собственно, ожидал, Семён? Что я, услышав о деньгах, которые, по сути, свалились мне на голову, как снег в июле, тут же кинусь выполнять твои самые экстравагантные «хотелки»?
Что я немедленно забуду про нашу дырявую крышу на даче, под которой мы рискуем в следующий же ливень получить персональный водопад прямо в гостиной? Забуду про тот самый кредит за машину, который как удавка на шее, каждый месяц съедая немалую часть бюджета своими проклятыми процентами?
Семён, чьё лицо мгновение назад выражало вселенскую обиду, резко развернулся от окна. Его обида, как это часто бывало, быстро переплавилась в наступательную тактику. Он подошёл к кухонному столу, где Лида раскладывала бумаги из нотариальной конторы, и опёрся на него обеими руками, нависая над ней.
— Да при чём тут постоянно эта твоя крыша и этот кредит! Я тебе про другое толкую, Лида! Про то, что ты совершенно не хочешь войти в моё положение, понять мои желания! У всех нормальных мужиков есть какие-то свои увлечения, своя отдушина, понимаешь?
Петька вон, сосед наш, с этой своей лодкой каждые выходные на реку уматывает, и жена ему слова поперёк не говорит, наоборот, ещё и термосок с чаем ему собирает, да бутерброды с колбасой! А ты что? Сразу – «игрушка», «блажь», «деньги на ветер»! Тебе лишь бы всё под контроль взять, всё по полочкам разложить, как тебе удобно!
Лида медленно подняла на него взгляд. Её глаза, обычно спокойные и немного усталые, сейчас сузились, и в их глубине зажглись недобрые огоньки. Спокойствие её было напускным, под тонкой корочкой льда уже клокотала горячая лава раздражения.
— Во-первых, Семён, не надо меня сравнивать с Петькиной женой. У Петьки, может, и зарплата другая, и крыша у него не течёт ручьями каждую весну, и кредитов по уши нет. А у нас, извини, ситуация несколько иная. И эти деньги, которые мне достались, – это не манна небесная, которую можно и нужно тут же спустить на первое попавшееся «хочу».
Это шанс, понимаешь, реальный шанс немного поправить наши финансовые дела, залатать те дыры, которые ты, кстати, своей «зарплатой, которой едва хватает, чтобы штаны не упали», почему-то не особо стремишься латать уже который год.
Это был прямой, неприкрытый упрёк, и Семён его не мог не почувствовать. Его лицо, и так склонное к красноте при малейшем волнении, начало наливаться багровым румянцем.
— Ах, вот оно что! Теперь ты меня ещё и моей зарплатой попрекать будешь? Я, между прочим, не на печи лежу, работаю! И если бы ты не транжирила направо и налево на всякую ерунду, может, и хватало бы на всё!
— На какую такую ерунду, Семён, позволь тебя спросить? — Лида чуть приподняла бровь, и в её голосе зазвучала откровенная ирония. — На еду для нас с тобой? На одежду детям, когда они ещё в школе учились и росли как на дрожжах?
На оплату коммунальных счетов, которые ты частенько «забывал» вовремя оплатить, пока не начинали начислять пеню? Или, может быть, на тот самый кредит за твою любимую машину, на которой ты так гордо разъезжаешь, но бремя ежемесячных платежей почему-то волшебным образом ложится в основном на мои плечи?
— Вот не надо сейчас всё валить в одну кучу и утрировать! — Семён раздражённо махнул рукой, пытаясь сбить её с этого опасного для него обвинительного курса. — Мы сейчас говорим конкретно о лодке! О том, что у меня, как у мужчины, как у главы семьи, должно быть что-то своё, для души, для престижа, если хочешь!
А ты мне тут вместо понимания какую-то мелочную бухгалтерию разводишь! Да пойми ты наконец, это же не просто кусок железа с мотором! Это статус! Это совершенно другой уровень! Мужики на тебя по-другому смотрят, когда у тебя есть такая вещь! Это уважение!
Лида медленно, подчёркнуто медленно, поднялась из-за стола и встала прямо напротив него. Несмотря на то, что она была немного ниже ростом, сейчас в её фигуре, в её прямой спине и твёрдом взгляде было столько внутренней силы, что Семён невольно ощутил себя менее уверенно. Напряжение между ними сгустилось до такой степени, что, казалось, его можно было потрогать руками.
— Статус? Перед кем, Семён? Перед твоим Петькой и Васькой с их удочками и рассказами про трёхкилограммовых щук? Тебе так важно, что они о тебе подумают? Это для тебя важнее, чем то, что у нас в доме элементарные бытовые проблемы годами не решаются?
Важнее, чем то, что эти деньги, которые буквально упали с неба, могли бы обеспечить нам с тобой хоть какую-то подушку безопасности, хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне?
— Да что ты как попугай заладила – «стабильность», «бытовые проблемы», «уверенность»! — Семён почти срывался на визг, но в последний момент сумел взять себя в руки, понизив голос до угрожающего шипения, что, впрочем, звучало ещё более неприятно и зло. — Ты просто по натуре своей такая! Тебе лишь бы всё контролировать, всё по копеечке считать!
Ты просто не хочешь, чтобы я нормально жил, чтобы я радовался! Тебе нравится, когда я от тебя завишу, когда я вынужден выпрашивать у тебя каждую тысячу на свои личные нужды! А тут такая возможность подвернулась – и ты её тут же рубишь на корню! Просто из вредности своей! Из своей бабской, мелочной жадности!
Слово «жадность», брошенное с такой злобой, ударило Лиду сильнее, чем если бы он её физически толкнул. Внутри всё оборвалось. Все эти годы она, как ломовая лошадь, тянула на себе основной воз семейных забот, экономила на себе во всём, чтобы у них было не хуже, чем у других, чтобы Семён не чувствовал себя ущемлённым.
И теперь, когда судьба действительно улыбнулась ей, её собственный муж, человек, с которым она делила постель и стол столько лет, обвиняет её в жадности лишь за то, что она не хочет немедленно спустить эти деньги на его очередную прихоть.
Её лицо словно окаменело. Она смотрела на Семёна долгим, тяжёлым взглядом, будто видела его впервые – не мужа, не близкого человека, а какого-то чужого, невероятно эгоистичного и неблагодарного субъекта.
— Да мне напевать, что ты хочешь, дорогой мой! Я не собираюсь тратить состояние на эту никому ненужную лодку!
Голос её не дрогнул, не сорвался на крик – он был наполнен холодной, как декабрьский ветер, стальной уверенностью.
— Тебе же не жалко будет, это же для семьи, для отдыха? А кто тебе вообще сказал, что мне этот «отдых» в твоём понимании нужен? Мне нужна сухая крыша над головой, а не твои пьяные покатушки с твоими дружками по речке!
Семён отшатнулся, словно от неожиданного удара. Такого тона, такой убийственной прямоты от Лиды он не ожидал. Обычно она либо уступала после долгих, изматывающих препирательств, либо тихо злилась, замыкаясь в себе, но чтобы так, в открытую, с таким нескрываемым презрением…
— Что?.. Что ты сейчас сказала? — переспросил он, и в его голосе смешались уязвлённое самолюбие и подступающая ярость. — Тебе, значит, наплевать? На мои желания? На то, что я хочу, как нормальный, уважающий себя мужик…
— Да, Семён, представь себе, абсолютно наплевать! — Лида сделала шаг вперёд, и теперь уже она словно нависала над ним, несмотря на разницу в росте. Её глаза метали искры.
— Если твои так называемые «нормальные мужские желания» заключаются в том, чтобы спустить единственные свободные деньги, которые у нас появились за последние десять лет, на дорогущую и бесполезную игрушку, в то время как у нас полно реальных, неотложных проблем, то да – мне на такие твои желания глубоко и окончательно наплевать! Ты хоть сам понимаешь, что ты несёшь?
Ты предлагаешь мне выбрать между твоим минутным развлечением и элементарным благополучием нашей семьи! Между твоей чёртовой лодкой и сухой, тёплой дачей, где мы могли бы летом спокойно жить, а не бегать с тазиками и тряпками при каждом дожде!
— Да что ты как одержимая прицепилась к этой своей даче! — взревел Семён, уже не пытаясь сдерживать свой гнев. Краска густо залила его шею и лицо. — Дача, дача! Можно подумать, мы там во дворце живём! А лодка – это совсем другое! Это для души! Это престиж! Ты просто этого не понимаешь, потому что ты всегда была такой… приземлённой! Скучной! Считаешь каждую копейку, как последняя скряга!
— Да, Семён, я считаю! — отрезала Лида, и её голос звенел от негодования. — Потому что если бы я не считала, мы бы с тобой давно уже пошли по миру с твоими «широкими» жестами и «царскими» запросами при твоей-то «огромной» зарплате! Кто-то же должен в этой семье сохранять остатки здравого смысла, раз тебе это качество от природы не дано!
Ты слишком привык, что я всё решу, всё организую, всё оплачу, а ты будешь только пользоваться готовым и изображать из себя добытчика! Так вот, дорогой мой, этому благостному для тебя времени пришёл конец! Особенно когда речь заходит о моих личных деньгах! Да, Семён, именно моих! Потому что это наследство от моей тётки, а не твоя тринадцатая зарплата за особо выдающиеся заслуги перед отечеством!
Семён побагровел так, что казалось, у него вот-вот лопнет какой-нибудь важный сосуд на лбу или в глазу. Он сжал кулаки до хруста в суставах, его челюсти ходили ходуном, выдавая бушующую внутри ярость. Он явно судорожно подбирал слова, стремясь найти что-то достаточно язвительное, достаточно унизительное, чтобы уязвить её так же больно, как она только что уязвила его.
— Твои личные деньги?! — Семён буквально выплюнул эти слова, его лицо исказилось от ярости, превратившись в багровую маску. Он подался вперёд, почти касаясь Лиды лбом, и его дыхание, тяжёлое и прерывистое, обдало её лицо неприятным теплом. — Ах ты… вот значит как ты запела, когда у тебя копейка лишняя завелась! Сразу «моё»!
А когда я годами пахал, принося в дом каждую копейку, чтобы ты тут сидела, как королева, и командовала, это было «наше», да? Когда я ночами не спал, думая, как семью прокормить, это было «общее»! А теперь, значит, «мои деньги»! Ну давай, покажи своё истинное лицо, Лида! Покажи, какая ты на самом деле! Всегда знал, что ты прижимистая, всегда знал, что для тебя главное – это материальное, а не живой человек рядом!
Лида не отступила ни на шаг, хотя физически ощущала исходящую от него волну агрессии. Его слова, несправедливые и злые, хлестали, как пощёчины, но вместо того, чтобы сломить её, они, наоборот, вызвали ответную волну холодного гнева, который копился в ней годами.
— Пахал? Ты, Семён, пахал? — её голос был на удивление спокоен, но в этой спокойности таилась угроза, куда более страшная, чем любой крик. — А не напомнишь ли мне, дорогой, когда это ты так надрывался, что ночей не спал?
Может быть, тогда, когда ты три месяца сидел дома, «искал себя», пока я на двух работах вкалывала, чтобы за квартиру заплатить и детей накормить, потому что твой «творческий поиск» почему-то не приносил в дом ни копейки?
Или, может, тогда, когда ты спустил всю свою премию на «невероятно выгодное вложение» в какую-то мутную финансовую пирамиду, из которой потом и копейки вытащить не смог, а я снова разгребала последствия твоей «предприимчивости»?
Каждое её слово было как метко пущенная стрела, попадающая точно в цель. Семён дёрнулся, словно от физического удара, его напускная уверенность начала давать трещины. Он попытался возразить, перебить, но Лида не дала ему вставить ни слова, продолжая своим ровным, убийственным тоном:
— А может, ты «пахал», когда мы собирались на море, и ты в последний момент «забыл» оплатить путёвки, потому что потратил отложенные деньги на новый спиннинг и супер-навороченные снасти, которые тебе «жизненно необходимы» были для рыбалки с тем же Петькой?
И мне пришлось унижаться, занимать у подруг, чтобы дети хоть раз в год море увидели? Это ты называешь «пахотой», Семён? Это ты называешь «думать, как семью прокормить»?
Её спокойствие было обманчивым. Внутри у неё всё клокотало. Лодка была лишь последней каплей, той искрой, что подожгла давно тлеющий фитиль. Годы мелких обид, невысказанных претензий, проглоченных унижений, его инфантильная безответственность, её вынужденная роль «ломовой лошади» – всё это теперь вырвалось наружу, сметая на своём пути остатки видимости семейной идиллии.
— Ты всегда был таким, Семён! — продолжала она, и в её голосе появились нотки горечи, смешанной с презрением. — Всегда! Тебе нужно было всё и сразу, желательно за чужой счёт. Тебе плевать было на реальные нужды, на завтрашний день.
Главное – это твои «хотелки», твои «мужские увлечения», твой «статус» перед такими же бездельниками, как ты сам! А я… я должна была всё это обеспечивать, молча, с улыбкой, и ещё и восхищаться твоей «широтой души»!
— Замолчи! — рявкнул Семён, его лицо перекосилось. Он понял, что теряет почву под ногами, что её обвинения слишком конкретны и слишком правдивы, чтобы их можно было легко отбросить. — Ты просто злая, завистливая баба! Тебе всегда было жалко на меня копейки!
Ты всегда пыталась меня контролировать, унизить, показать, что я тебе чем-то обязан! А теперь, когда у тебя появились эти шальные деньги, ты и вовсе возомнила себя хозяйкой положения! Думаешь, я позволю тебе так со мной разговаривать? Думаешь, я буду это терпеть?
Он сделал шаг к ней, его кулаки сжались так, что побелели костяшки. Лида видела, что он на грани, что ещё немного, и он может сорваться. Но страха не было. Была только холодная, звенящая пустота внутри и твёрдая уверенность в своей правоте.
— А что ты сделаешь, Семён? — она посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. — Ударишь меня? Ну давай, попробуй. Это будет очень по-мужски, очень в твоём стиле. Сначала выклянчивать деньги на игрушки, а когда не получается – распускать руки. Это ведь тоже, наверное, для «статуса» и «уважения» среди твоих дружков?
Семён замер. Он тяжело дышал, его грудь вздымалась. Он смотрел на неё, и в его взгляде смешались ярость, бессилие и какое-то животное недоумение. Он не привык к такому отпору. Он привык, что Лида, пусть и поворчав, в конце концов уступает, идёт на компромиссы, сглаживает углы.
А сейчас перед ним стояла совершенно другая женщина – жёсткая, непреклонная, не боящаяся говорить правду ему в лицо, какой бы горькой эта правда ни была.
— Ты… ты просто не ценишь меня, — выдавил он наконец, и в его голосе, помимо злости, прозвучали нотки жалости к самому себе. — Ты никогда меня не ценила. Всегда только упрёки, всегда только недовольство. Я для тебя всегда был каким-то недоразумением, обузой. А я ведь тоже человек, я тоже хочу простого мужского счастья! Чтобы меня понимали, чтобы меня поддерживали…
Лида горько усмехнулась. Эта его манера выставлять себя жертвой обстоятельств, перекладывать ответственность на других, была ей до тошноты знакома.
— Счастья? Семён, о каком счастье ты говоришь? О том, чтобы сидеть на шее у жены и требовать, чтобы она исполняла все твои капризы? Это ты называешь счастьем? А ты когда-нибудь задумывался, чего хочу я? О чём мечтаю я?
Или мои желания по умолчанию не в счёт, потому что я «просто баба», которая должна обеспечивать твой «статус» и твои «мужские радости»? Ты хоть раз спросил меня, Лида, а что тебе нужно для счастья? Кроме твоей дырявой крыши, конечно.
Этот вопрос повис в воздухе, тяжёлый и неудобный. Семён отвёл взгляд, ему нечего было ответить. Он действительно никогда не задумывался о таких вещах. Его мир вращался вокруг его собственных желаний и потребностей, а Лида в этом мире играла роль обслуживающего персонала, обязанного обеспечивать его комфорт.
— Вот именно, — кивнула Лида, увидев его замешательство. — Тебе нечего сказать. Потому что тебе всегда было наплевать. Тебе и сейчас наплевать. Тебе нужна не я, тебе нужны мои деньги. И эта лодка – это просто очередной способ самоутвердиться за мой счёт. Но на этот раз, Семён, фокус не пройдёт. С этим покончено. Раз и навсегда.
Она обошла его и направилась к выходу из кухни. Напряжение в маленьком пространстве достигло такого предела, что, казалось, вот-вот что-то взорвётся. Семён смотрел ей вслед, его лицо было искажено гримасой злобы и обиды. Он понимал, что это не просто очередной скандал, который можно будет замять и забыть. Это было что-то другое. Что-то окончательное.
И от этого осознания ему стало по-настоящему страшно. Но признаться в этом, даже самому себе, он, конечно же, не мог. Вместо этого в нём закипала новая волна ярости, и он уже подбирал слова для следующего, ещё более унизительного выпада. Он не собирался так просто сдаваться. Не в его правилах было признавать поражение, особенно от женщины, которую он привык считать своей собственностью.
Лида уже взялась за ручку двери, ведущей из кухни в коридор, когда Семён, преодолев минутное оцепенение, вновь обрёл дар речи. Его голос, теперь лишённый даже намёка на прежнюю обиженную жалостливость, сочился ядом и неприкрытой злобой. Он сделал несколько быстрых шагов, преграждая ей путь.
— Погоди-ка, куда это ты собралась? Думаешь, вот так просто развернёшься и уйдёшь, облив меня грязью с ног до головы? Думаешь, я позволю тебе решать за нас обоих, как нам жить и на что тратить деньги, которые, между прочим, могли бы стать общим семейным капиталом, а не твоей личной кубышкой? Ты ведёшь себя так, будто я тебе чужой человек, какой-то нахлебник!
Лида медленно обернулась. Её лицо было бледным, но спокойным. Спокойствием человека, принявшего окончательное решение, перешагнувшего некий внутренний рубеж, за которым уже нет места сомнениям и колебаниям.
— А разве это не так, Семён? — её голос звучал ровно, безэмоционально, и от этого его слова приобретали ещё большую весомость. — Разве ты не вёл себя все эти годы как нахлебник, который привык, что его обслуживают, его прихоти исполняют, а взамен он не даёт ничего, кроме пустых обещаний и вечного недовольства? «Общий семейный капитал»?
Смешно слышать это от тебя. Где был твой вклад в этот «капитал», когда я тянула на себе все расходы, пока ты «искал себя» или «вкладывался» в очередные сомнительные проекты? Эти деньги – мои. И я сама решу, как ими распорядиться. И уж точно не на удовлетворение твоих инфантильных амбиций.
Слова «инфантильные амбиции» задели Семёна за живое. Это было точное попадание в его самое уязвимое место – его мужское эго, которое он так старательно оберегал и раздувал, не имея под этим никаких реальных оснований.
— Инфантильные?! — взвился он, его глаза сузились, превратившись в две злые щёлки. — Это моё желание иметь нормальную мужскую вещь, чтобы не чувствовать себя ущербным среди друзей, ты называешь инфантильным? Да ты просто не понимаешь, что такое быть мужиком!
Тебе лишь бы всё опошлить, всё свести к своим мещанским представлениям о жизни! Крыша, кредиты… Тьфу! Какая же ты приземлённая, Лида! С тобой же задохнуться можно от этой твоей правильности и расчётливости!
— Возможно, — Лида пожала плечами, и в этом жесте было столько холодного безразличия, что Семён на мгновение растерялся. — Возможно, я действительно приземлённая. Возможно, я действительно считаю, что протекающая крыша и висящие мёртвым грузом кредиты – это более насущные проблемы, чем покупка дорогой игрушки для великовозрастного мальчика, который никак не может повзрослеть.
Если это делает меня в твоих глазах «скучной» и «мещанкой» – что ж, пусть будет так. Мне, знаешь ли, совершенно всё равно, что ты обо мне думаешь. Раньше, может, и было не всё равно. Раньше я пыталась соответствовать, угождать, быть «хорошей женой». А теперь… теперь мне просто плевать.
Последние слова она произнесла почти шёпотом, но они прозвучали в оглушающей тишине кухни, как удар гонга. Семён смотрел на неё во все глаза, пытаясь понять, серьёзно ли она. В её взгляде не было ни игры, ни кокетства, ни желания его подразнить. Только холодная, отстранённая усталость и какая-то пугающая решимость.
— Плевать? — переспросил он, и в его голосе впервые за весь этот скандал прозвучали нотки растерянности, почти испуга. — Ты… ты что, серьёзно? Тебе плевать на меня? На нашу семью? Ты готова всё это разрушить из-за какой-то дурацкой лодки, из-за денег?
Лида усмехнулась, но усмешка эта была безрадостной, кривой.
— Семён, ты до сих пор ничего не понял. Дело не в лодке и не в деньгах. Дело в тебе. В твоём отношении ко мне, к нашей жизни. Лодка – это просто лакмусовая бумажка, которая проявила всё то, что годами копилось под спудом. Ты думаешь, это «я» разрушаю семью? А не ты ли её разрушал все эти годы своим эгоизмом, своей безответственностью, своим потребительским отношением?
Ты воспринимал меня как бесплатное приложение к своей комфортной жизни, а не как живого человека со своими желаниями, чувствами и, да, со своими деньгами, которые я имею право тратить так, как считаю нужным. Она сделала паузу, переводя дыхание, собираясь с силами для последних, самых важных слов.
— Я не банкомат для твоих прихотей, Семён! — эти слова прозвучали как приговор, жёстко и окончательно. — Я устала быть твоей финансовой подушкой, твоей жилеткой, твоей мамочкой, которая должна решать все твои проблемы и исполнять все твои капризы. Я хочу просто жить.
Нормально жить. Без вечных долгов, без страха перед завтрашним днём, без необходимости постоянно оправдываться за то, что я не хочу спускать последние деньги на твои «статусные» игрушки.
Семён стоял, как громом поражённый. Он открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Он вдруг понял, что это не просто очередной скандал, после которого можно будет помириться и всё вернётся на круги своя. Это – конец. Точка невозврата.
Лида, которую он знал – или думал, что знал, – исчезла. Перед ним стояла чужая, незнакомая женщина, решительная и безжалостная в своей правоте.
— И что… что теперь? — выдавил он наконец, и в его голосе, помимо злости и обиды, явно слышались панические нотки. Он вдруг осознал всю шаткость своего положения, всю свою зависимость от неё, которую он так старательно игнорировал все эти годы.
Лида посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. В нём не было ни злорадства, ни триумфа. Только глубокая, всепоглощающая усталость.
— А теперь, Семён, ты будешь учиться жить на свою зарплату. Ту самую, которой тебе «едва хватает на покрытие твоих нужд». Будешь сам решать свои проблемы, сам оплачивать свои «мужские увлечения». А мои деньги… мои деньги пойдут на то, на что я считаю нужным. На крышу. На кредиты. На моё спокойствие и мою уверенность в завтрашнем дне. Без тебя.
Она произнесла это спокойно, без надрыва, но каждое её слово падало в тишину кухни, как тяжёлый камень. Семён смотрел на неё, и его лицо медленно менялось. Багровая краска ярости начала спадать, уступая место растерянности, неверию и подступающему отчаянию.
Он вдруг понял, что потерял не просто доступ к её деньгам. Он потерял её. И эта потеря, как ни странно, оказалась для него куда более ощутимой, чем он мог себе представить.
— Ты… ты не можешь так со мной поступить, — пролепетал он, хватаясь за последнюю соломинку. — Мы же… мы же семья…
Лида горько усмехнулась.
— Семья, Семён? Семья – это когда вместе. Когда поддерживают друг друга. Когда считаются с мнением друг друга. А то, что было у нас, семьёй назвать трудно. Это было сожительство, удобное для тебя и изматывающее для меня. И я больше так не хочу. И не буду.
С этими словами она решительно повернулась и вышла из кухни, оставив Семёна одного посреди разгромленного скандалом пространства. Он стоял, обхватив голову руками, и пытался осознать произошедшее. В ушах всё ещё звучали её последние слова, холодные и беспощадные. Лодка, эта дурацкая, никому не нужная лодка, стала тем камнем, о который разбилась их семейная жизнь.
Или, может быть, она была лишь поводом, последней каплей, переполнившей чашу её терпения. Он не знал. Он знал только одно – его привычный, комфортный мир рухнул в одночасье. И винить в этом, как бы ему ни хотелось, он мог только самого себя. Но признать это было выше его сил.
Вместо этого в нём вновь закипала бессильная злоба на неё, на весь мир, на эту проклятую лодку, которая так и останется несбыточной мечтой. Он остался один, посреди своей кухни, злой, униженный и совершенно потерянный. А за дверью уже начиналась другая жизнь. Жизнь Лиды. Без него…
