— Свет, ну это же моя сестра. Мама не переживёт, если она будет в общаге, — голос Дмитрия был вкрадчивым и умоляющим, он уже в третий раз за вечер заводил эту шарманку, аккуратно обходя острые углы, которые сам же и создал.
Светлана молча положила вилку на тарелку. Она не стукнула ею, не бросила с раздражением — она именно положила, с выверенной, холодной точностью. Она дослушала его тираду про «нежную девочку Олю» и «ужасы общежития», которые существуют только в воспалённом воображении его матери. Всё это время она смотрела не на него, а куда-то сквозь него, на стену, будто пыталась разглядеть там трещину, на которую раньше не обращала внимания. Когда он закончил, повисла пауза, настолько плотная, что, казалось, её можно было потрогать. Дима заёрзал на стуле, не выдерживая этого молчания. Он ожидал крика, спора, чего угодно, но не этой душащей пустоты.
Она медленно поднялась из-за стола. Её движения были лишены суеты, в них читалась не усталость, а окончательно сформировавшаяся, ледяная решимость.
— Да мне плевать, что там хочет твоя мать, Дима! Я сказала, что твоя сестра жить у нас во время учёбы не будет! А мнение твоей родни по этому поводу меня не волнует! Я не собираюсь превращать нашу квартиру в постоялый двор на пять лет!
Он вскочил, опрокинув салфетку. Лицо его начало заливаться краской.
— Но это же Оля! Родная кровь! Как ты можешь…
Светлана не стала его слушать. Она прошла мимо него в другой конец гостиной, где стоял её рабочий стол — островок порядка и логики в этом доме. Он поплёлся за ней, продолжая что-то бубнить про семейные узы и человеческое отношение. Она проигнорировала его полностью, словно он был не более чем назойливой мухой. Выдвинув ящик, она достала идеально белый, чистый лист бумаги формата А4 и дорогую перьевую ручку с тяжёлым корпусом.
— Свет, ну послушай, мы же можем договориться… — начал он, но тут же осёкся, увидев, что она делает.
— Хорошо. Давай составим договор, — произнесла она, не глядя на него.
Она села в кресло, положила лист на гладкую поверхность стола и, обмакнув перо в чернильницу, вывела чётким, почти каллиграфическим почерком заголовок: «Договор возмездного оказания услуг по проживанию».
Дима застыл у неё за спиной, глядя через плечо. Он не верил своим глазам. Это было похоже на какой-то дурной, абсурдный сон. А она, не обращая на него никакого внимания, продолжала выводить пункт за пунктом, словно составляла не ультиматум собственной семье, а рядовой коммерческий документ.
Арендная плата за пользование комнатой площадью 12 кв.м. устанавливается в размере 20 000 (двадцать тысяч) рублей в месяц. Оплата производится до 5 числа каждого месяца.
Коммунальные платежи (электроэнергия, водоснабжение, отопление, интернет) оплачиваются Нанимателем в размере 1/3 от общей суммы счёта, выставленного управляющей компанией.
Питание в стоимость проживания не входит. Продукты закупаются Нанимателем самостоятельно. Использование общей кухонной утвари и техники разрешено в часы с 8:00 до 22:00.
Уборка мест общего пользования (кухня, ванная комната, туалет, коридор) производится Нанимателем по графику, утверждаемому Наймодателем еженедельно.
Консультации и личное время Наймодателя (Светланы), затраченное на решение бытовых и личных проблем Нанимателя (помощь с бытовой техникой, разрешение бытовых вопросов, психологическая поддержка и прочее), тарифицируются из расчёта 5000 (пять тысяч) рублей за один час.
Она поставила финальную точку, промокнула чернила специальным прессом. Затем, не спеша, поднялась, повернулась к мужу и протянула ему этот лист. Её лицо было абсолютно непроницаемо.
— Вот. Пусть твоя сестра подпишет. Ты выступишь гарантом. Как только внесёте депозит за три месяца, я дам ей ключи.
Дмитрий смотрел на протянутый ему лист так, будто это была не бумага, а ядовитая змея, замершая перед броском. Его пальцы, казалось, онемели. Он несколько раз моргнул, пытаясь заставить свой мозг принять реальность происходящего. Слова, выведенные аккуратным почерком Светланы, плясали перед глазами, складываясь в издевательскую, абсурдную картину. Арендная плата. Коммунальные платежи. Личное время по тарифу. Он физически ощутил, как воздух в комнате стал плотным и колючим.
— Ты… ты что, издеваешься? — просипел он. Это был не вопрос, а конвульсивная попытка оттолкнуть эту новую, уродливую реальность. — Что это за цирк?
Светлана опустила руку, положила лист на полированную поверхность стола. Она посмотрела на мужа так, как смотрят на нерадивого сотрудника, который никак не может понять элементарную инструкцию.
— Это не цирк, Дима. Это бизнес-предложение. Ты сказал, что мы можем договориться. Вот условия, на которых я готова к диалогу. Ты же сам говоришь, что Оля уже взрослая, самостоятельная девушка, раз поступает в институт. Прекрасно. Значит, она способна понять и принять условия проживания на чужой территории.
Слова «чужая территория» ударили его наотмашь. Он сделал шаг вперёд, его лицо исказилось от смеси гнева и унижения.
— Чужая? Это наш дом! Мы здесь живём! А Оля — моя сестра! Какая, к чёрту, арендная плата между родными людьми? Ты совсем совесть потеряла?
— Совесть здесь ни при чём. Здесь чистая экономика, — её спокойствие было непробиваемым. — Эта квартира — мой актив. Мои родители помогли мне с первым взносом задолго до нашей свадьбы, и я выплачивала за неё ипотеку семь лет, отказывая себе во многом. Сейчас она стоит определённых денег. И её использование тоже. Твоя сестра будет занимать комнату, пользоваться водой, светом, моей мебелью и техникой. Это имеет свою цену. Или твоя мама думает, что всё это материализуется из воздуха?
Он схватил со стола этот проклятый лист. Бумага в его руках казалась не просто листом, а тяжёлой надгробной плитой на их отношениях.
— А это? — он ткнул пальцем в пятый пункт. — «Личное время по тарифу»? Ты оценила общение со мной и моей семьёй в пять тысяч в час? Ты в своём уме?!
— Я оценила не общение, — поправила она, и в её глазах промелькнул холодный блеск. — Я оценила своё время, которое будет потрачено на решение проблем вашей «нежной девочки». Помочь разобраться со стиральной машиной, выслушать её жалобы на преподавателей, успокоить твою маму по телефону, что доченька сыта и здорова. Моё время — это мой главный ресурс, Дима. Я трачу его на работу, чтобы обеспечивать тот уровень жизни, к которому ты так привык. И я не собираюсь бесплатно раздавать его на обслуживание инфантильных родственников.
Дмитрий понял, что задыхается. Он попал в ловушку. Любой его эмоциональный аргумент разбивался о её ледяную логику. Он пытался давить на жалость, на родственные чувства, на их общую жизнь, а она отвечала ему цифрами и параграфами. Он был безоружен. Он метался по комнате, как зверь в клетке, а она просто стояла у стола, наблюдая за ним с отстранённым любопытством. И тогда, осознав своё полное бессилие, он сделал то, что всегда делал в безвыходной ситуации. Он достал телефон.
Светлана увидела этот жест, и уголок её рта едва заметно дёрнулся в презрительной усмешке. Она знала, что сейчас произойдёт. Этот жест был признанием его капитуляции. Признанием того, что он не мужчина, способный решить проблему в своей семье, а мальчик, который бежит жаловаться маме.
— Алло, мам? — его голос мгновенно изменился, в нём появились плаксивые, жалующиеся нотки. — Мам, тут Света… она совсем с катушек слетела. Ты не представляешь, что она устроила… Да, из-за Оли… Она бумагу написала… Говорит, пусть платит за комнату…
Пока он говорил, сбивчиво и путано пересказывая матери унизительные пункты договора, Светлана молча развернулась, подошла к обеденному столу, взяла свою тарелку с остывшей пастой, отнесла её на кухню и начала мыть. Этот размеренный, будничный процесс — шум воды, тихое звяканье посуды — был оглушительным контрастом к его истеричному шёпоту в трубку. Она не слушала. Она методично смывала с тарелки остатки ужина, словно так же смывала со своей жизни его семью с их вечными претензиями.
Дмитрий закончил разговор и с вызовом посмотрел на неё. В его глазах читалось злорадство. Теперь он был не один.
— Мама сейчас приедет. Теперь ты с ней поговоришь.
Светлана закрыла кран. Взяла чистое полотенце и медленно, тщательно вытерла руки. Затем повернулась к нему.
— Хорошо. Я как раз хотела поговорить с гарантом по договору.
Прошло ровно сорок минут. За это время Дмитрий успел несколько раз обойти квартиру по периметру, как тигр, мечущийся в вольере перед кормлением. Он то останавливался и смотрел на Светлану, ожидая, что она одумается, то снова начинал свою нервную ходьбу, тихо бормоча себе под нос обрывки фраз и репетируя будущий разговор. Светлана же, напротив, была воплощением олимпийского спокойствия. Она сварила себе кофе в турке, наполнив квартиру густым, терпким ароматом, и села с чашкой в кресло. Она не взяла в руки телефон, не включила телевизор. Она просто сидела, медленно попивая горячий напиток и глядя в окно на суетливый вечерний город. Её безмятежность действовала на Диму сильнее любого яда.
Звонок в дверь был не просто настойчивым — он был требовательным, почти агрессивным. Три коротких, пронзительных трели, не оставляющие сомнений в том, кто стоит за дверью и насколько этот кто-то не намерен ждать. Дмитрий подскочил и бросился в коридор, а Светлана, сделав последний глоток, неторопливо поставила чашку на блюдце и только после этого поднялась.
На пороге стояла Валентина Петровна, а за её спиной, как испуганный птенец, пряталась Оля. Мать была одета в строгое пальто, её лицо было поджато в гримасу праведного негодования. Она не вошла — она вторглась. Сделав шаг в квартиру, она окинула прихожую хозяйским, оценивающим взглядом, будто инспектор, пришедший с проверкой.
— Ну, здравствуй, Дима, — произнесла она, обращаясь исключительно к сыну и демонстративно игнорируя хозяйку квартиры. — Вот, привезла тебе сестру. Вижу, вы тут неплохо устроились. Просторно.
Дмитрий засуетился, помогая матери снять пальто, принимая из её рук сумку Оли. Девушка робко переступила порог, её глаза испуганно бегали по сторонам.
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Оля, привет, — ровный голос Светланы заставил их обеих вздрогнуть. Она стояла, прислонившись к стене, и её спокойная поза резко контрастировала с напряжением, которое привезли с собой гости.
Валентина Петровна наконец удостоила её взглядом. Это был взгляд, полный холодного презрения.
— Светлана. Дима мне тут рассказал про какое-то… недоразумение. Про какую-то глупую бумажку. Я надеюсь, ты уже остыла и поняла, какую чушь устроила. Мы же семья. Семья должна помогать друг другу, а не выставлять счета.
Она говорила так, будто отчитывала неразумного ребёнка. Её тон не предполагал диалога, он констатировал факт: Светлана была неправа, и теперь ей следует извиниться и всё исправить.
— Это не недоразумение, — так же спокойно ответила Светлана. Она прошла к журнальному столику, на котором всё ещё лежал тот самый лист. — Это формальное предложение. Раз уж вы здесь, можем обсудить его все вместе.
Она взяла договор и положила его на стол прямо перед свекровью, которая уже успела усесться на диван, заняв центральное место. Оля примостилась рядом, на самый краешек, готовая в любой момент вжать голову в плечи.
Валентина Петровна смерила лист презрительным взглядом, но читать не стала.
— Что обсуждать? Эту филькину грамоту? Девочка будет жить здесь, потому что она сестра моего сына, а это его дом. Точка.
— Это мой дом, — мягко, но твёрдо поправила Светлана. — И поскольку вы так печётесь о благополучии Оли и хотите, чтобы она жила именно здесь, я и подготовила эти условия. Чтобы всё было честно и прозрачно. Дмитрий сказал, что вы не переживёте, если Оля окажется в общежитии, значит, её комфорт для вас — приоритет. Я лишь предлагаю вам поучаствовать в обеспечении этого комфорта материально. Вы же выступите гарантом по договору, я правильно понимаю?
В комнате на несколько секунд стало абсолютно тихо. Валентина Петровна смотрела на невестку, и на её лице медленно проступало багровое пятно гнева. Она, мастер эмоционального шантажа, впервые столкнулась с тем, что её манипуляции перевели в плоскость коммерческих отношений. Её главное оружие — «чувство долга» — оказалось бесполезным против прайс-листа.
— Да как ты… — начала она, задыхаясь от возмущения, — как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Оценивать мою заботу о внучке в рублях? Ты в своём уме? Мы — семья! А ты превращаешь всё в базар!
— Базар — это когда пытаются получить услугу бесплатно, прикрываясь родственными связями, — парировала Светлана, не повышая голоса. — А я предлагаю цивилизованные, партнёрские отношения. Оля получает комфортное жильё в центре города, а я получаю компенсацию за использование моего имущества и ресурсов. Всё справедливо.
— Дима! — взвизгнула Валентина Петровна, поворачиваясь к сыну, который до этого стоял столбом посреди комнаты. — Ты слышишь, что она говорит?! Ты позволишь этой… этой торговке так разговаривать с твоей матерью? Ты мужчина в этом доме или кто?!
Дмитрий дёрнулся, как от удара. Он посмотрел на мать, потом на жену. Он был в ловушке, между молотом и наковальней.
— Мам, Свет… ну давайте не будем… Давайте просто поговорим…
— А я с тобой и не разговариваю! — отрезала Валентина Петровна, испепеляя его взглядом. — Я вижу, что разговаривать с тобой бесполезно. Ты позволил сесть себе на шею! Я не так тебя воспитывала!
Она снова повернулась к Светлане, её глаза метали молнии.
— Значит, так. Никаких денег ты не получишь. Оля будет жить здесь. И если ты попробуешь её выставить, пеняй на себя. Ты пожалеешь, что вообще связалась с нашей семьёй.
Угроза Валентины Петровны повисла в воздухе, густая и ядовитая, как болотный газ. Она произнесла её с уверенностью монарха, объявляющего свою волю неразумным подданным. На её лице застыло выражение победительницы, которая только что поставила на место зарвавшуюся выскочку. Она ожидала слёз, мольбы, капитуляции. Дмитрий, казалось, сжался, став на полголовы ниже. Он смотрел то на мать, то на жену, его лицо было бледным и несчастным, как у человека, которого прилюдно высекли. Оля, до этого почти невидимая, втянула голову в плечи так сильно, что её шея, казалось, исчезла.
Но Светлана не заплакала. И не закричала. Вместо этого произошло нечто странное. На её лице, до этого бывшем холодной, непроницаемой маской, появилось выражение… облегчения. Словно она долго решала сложную задачу и только что нашла единственно верный, элегантный ответ. Лёгкая, едва заметная улыбка тронула уголки её губ — не весёлая, а хищная, как у хирурга, который точно определил местоположение опухоли и теперь знает, где резать.
Она медленно обвела взглядом всех троих. Сначала — свекровь, в чьих глазах горел огонь самодовольной власти. Затем — Олю, бессловесную и перепуганную, куклу в руках своей матери. И наконец, её взгляд остановился на Дмитрии. Она смотрела на него долго, изучающе, будто видела впервые. Не как на мужа, а как на чужой, инородный предмет в своей квартире. Она видела не мужчину, не партнёра, а слабое звено, проходной двор для чужих желаний, вечного сына, который так и не смог стать мужем. И в этот момент она приняла решение.
— Вы правы, Валентина Петровна, — произнесла она неожиданно мягко.
Свекровь торжествующе выпрямилась. Дмитрий с надеждой поднял на жену глаза. Неужели она сдалась?
Светлана сделала шаг к столу и взяла в руки лист с договором. Она держала его двумя руками, как нечто ценное. Затем, на глазах у ошеломлённой семьи, она медленно, с отчётливым, сухим треском разорвала его пополам. А затем ещё раз. И ещё. Она не рвала его в ярости, она методично и хладнокровно уничтожала документ, превращая его в горстку аккуратных, одинаковых обрывков. Это был не эмоциональный порыв, а выверенный ритуал. Закончив, она разжала ладонь, и бумажные клочки беззвучно осыпались в дорогое мусорное ведро из ротанга, стоявшее у её рабочего стола.
— Договора не будет, — продолжила она тем же спокойным, ровным голосом. Она повернулась к оцепеневшей Валентине Петровне. — Никаких счетов и никаких оплат.
— Вот и славно. Наконец-то до тебя дошло, — с победной ухмылкой процедила свекровь.
Светлана проигнорировала её реплику. Её взгляд переместился на Олю.
— Оля здесь жить не будет. Ни одного дня.
Лицо Валентины Петровны начало медленно меняться. Улыбка сползла, на её щеках вновь проступили багровые пятна, но теперь это был не праведный гнев, а растерянное недоумение.
И тут Светлана нанесла последний, сокрушительный удар. Она снова посмотрела прямо на своего мужа.
— И ты, Дима, тоже.
Эти слова упали в тишину, как камни в глубокий колодец. Дмитрий замер, его рот приоткрылся, но не издал ни звука. Он выглядел так, будто из него разом выкачали весь воздух.
— Ты, кажется, не расслышал, — повторила Светлана, глядя ему в глаза с безжалостным спокойствием. — Я сказала, что ты здесь больше не живёшь. Я даю тебе ровно час, чтобы собрать свои вещи. Ты можешь взять всё, что купил лично ты. Затем ты возьмёшь свою сестру и поедешь вместе с ней к маме. У неё большая квартира. Вам там будет очень уютно.
Наступила полная, оглушающая тишина. Валентина Петровна смотрела на невестку так, будто та превратилась в монстра. Она приехала, чтобы вселить в эту квартиру свою дочь, а в итоге её собственный сын оказался на улице. Её блестящая тактика обернулась катастрофой.
— Ты… ты не можешь… — наконец выдавил из себя Дмитрий, хватаясь за воздух.
— Могу. Это моя квартира, — отрезала Светлана. — Час пошёл. Если через час вы все не покинете мою территорию, я просто вызову службу, которая вскроет замок и поставит новый. Твои вещи будут ждать тебя в пакетах на лестничной клетке.
Она развернулась, не удостоив их больше ни единым взглядом, и спокойно пошла в свою спальню. Она не хлопнула дверью. Она просто тихо прикрыла её за собой, оставив их троих в гостиной — растерянных, униженных, раздавленных. Окончательно и бесповоротно чужих в этом доме. Скандал был окончен. Семьи больше не было…
