— Да мне плевать, что там хочет твоя мать, милый мой! Я сказала, что мы ей ни копейки не дадим на покупку машины, значит, мы ничего ей не дадим! Всё! Разговор окончен! — кричала Марина, с силой швыряя кухонное полотенце на столешницу.
Ткань глухо шлепнула по искусственному камню, но этот звук не произвёл на Олега никакого впечатления. Он сидел за кухонным столом, сгорбившись над чашкой с остывшим чаем, и с методичным упрямством ковырял ногтем клеёнку. Его лицо выражало ту смесь обиды и тупого упрямства, которая появляется у избалованных детей, когда им отказывают в дорогой игрушке, только вот Олегу было тридцать два года, и игрушка стоила почти два миллиона. Лампа над столом противно гудела, освещая его редеющую макушку и напряженные плечи. В тесной кухне их однокомнатной квартиры воздух был спёртым от бесконечных споров, которые длились уже четырнадцатый день подряд.
— Марин, ты не слышишь меня, — затянул он свою шарманку в сотый раз, не поднимая глаз. — Ты просто упёрлась рогом и не хочешь войти в положение. Ей тяжело. Ты понимаешь слово «тяжело»? В сорок четвёртом автобусе давка, там душно, там воняет. У неё давление скачет после каждой поездки. Тебе жалко денег, а мне жалко мать. Это здоровье, Марин. Его не купишь, а комфорт купить можно.
Марина прислонилась спиной к холодной дверце холодильника и скрестила руки на груди. Ей хотелось взять эту чашку с чаем и выплеснуть её мужу в лицо, чтобы хоть как-то смыть с него это выражение мученической покорности судьбе. Две недели. Две недели он ходил за ней хвостом, ныл, канючил, приводил какие-то нелепые аргументы, показывал объявления на сайтах, подсовывал буклеты из автосалонов. И всё это ради того, чтобы Галина Петровна, видите ли, могла с ветерком ездить на дачу и в поликлинику, которая находилась в трёх остановках от её дома.
— Комфорт? — переспросила Марина ледяным тоном, в котором звенела сталь. — Олег, очнись. Мы живём в тридцати метрах. Мы спим на раскладном диване, у которого пружина впивается мне в бок каждую ночь. Эти деньги, которые ты так щедро хочешь подарить мамочке, мы копили четыре года. Четыре года без моря, без нормальной одежды, на гречке и макаронах. Это наш первый взнос за двушку. За нормальную жизнь, Олег! А ты хочешь спустить всё это на «Киа», чтобы твоей маме не дуло в форточку?
— Мы ещё накопим, — буркнул Олег, наконец подняв на неё взгляд. В его глазах не было вины, только раздражение от того, что жена оказалась такой неудобной и жадной. — Ты же хорошо зарабатываешь, я тоже поднажму. А машина нужна сейчас. Осень скоро, дожди, слякоть. Ей по грязи до остановки шлёпать? Она же не девочка.
— Ты «поднажмёшь»? — Марина горько усмехнулась. — Ты третий год обещаешь поднажать, а премию в дом принёс один раз, и то мы её на ремонт твоей же машины потратили. Нет, дорогой. Я не собираюсь начинать всё сначала. Деньги лежат на моём счету, доступ только у меня, и я тебе клянусь: Галина Петровна получит их только через мой труп. Пусть вызывает такси, если ей душно. Это дешевле, чем содержать автомобиль.
Олег резко отодвинул чашку. Звякнула ложка. Он встал, и в маленькой кухне сразу стало тесно. Он навис над столом, пытаясь казаться внушительным, но выглядел просто жалким.
— Ты эгоистка, — выплюнул он. — Тебе плевать на людей. Ты только о своих метрах квадратных думаешь. «Расширение, расширение»… А о том, что человек страдает, тебе всё равно. Мать мне вчера звонила, плакала. Говорит, водитель маршрутки ей нахамил, она полчаса потом корвалол пила. А ты тут стоишь и трясешься над своим счетом, как Скрудж Макдак. Мерзко это, Марин. Я не думал, что ты такая чёрствая.
— Мерзко — это вымогать у семьи последние сбережения на хотелки здоровой женщины, — отрезала Марина. — Твоя мать на даче мешки с картошкой таскает бодрее, чем я сумку с продуктами. А в автобусе у неё сразу давление? Не смеши меня. Это манипуляция чистой воды, и ты, как телок на верёвочке, ведёшься. Я сказала: нет. Тема закрыта. Хочешь машину маме — иди воруй, бери кредит на своё имя, продавай почку. Но наши общие деньги я не трону.
— Это и мои деньги тоже! — взвизгнул Олег, теряя самообладание. — Я тоже вкладывался! Я тоже откладывал!
— Твоих там ровно треть, — спокойно парировала Марина, глядя ему прямо в переносицу. — И если мы сейчас начнём делить, то тебе хватит разве что на ржавое ведро с болтами, а не на тот кроссовер, который Галина Петровна себе присмотрела. Так что сядь и успокойся.
В воздухе повисло напряжение, густое и липкое, как кисель. Олег сжимал и разжимал кулаки, его лицо пошло красными пятнами. Ему нечего было возразить по существу, и от этого его злость только крепла. Он ненавидел зависимость от жены, ненавидел то, что она права насчёт денег, но признать это означало бы пойти против матери, а этого он боялся больше всего на свете.
В этот момент в коридоре послышался сухой, металлический скрежет. Кто-то уверенно вставил ключ в замочную скважину и с усилием провернул его два раза. Марина замерла, чувствуя, как внутри всё обрывается. Они не ждали гостей. У них не было планов. Но был только один человек, у которого были ключи от их квартиры и полное отсутствие совести, чтобы воспользоваться ими без звонка в разгар семейной ссоры.
Дверь распахнулась, ударившись о вешалку. В квартиру ворвался запах улицы и тяжёлых, сладких духов.
— Ну что, дети мои, долго мне ещё ждать? — раздался зычный, командирский голос из прихожей. — Я звоню, звоню, а у вас телефоны будто для мебели. Решила сама зайти, проверить, живы ли вы тут вообще.
Олег мгновенно переменился в лице. Красные пятна исчезли, сменившись выражением покорной радости и облегчения. Он метнулся в коридор, как верный пёс, услышавший свист хозяина.
— Мама! — воскликнул он. — А мы как раз… обсуждаем. Ты проходи, мам.
Марина осталась стоять на кухне, чувствуя, как холодная ярость поднимается от живота к горлу. Осада закончилась. Начался штурм.
Галина Петровна не вошла — она вплыла в узкий коридорчик хрущёвки, заполняя собой всё свободное пространство. На ней было пальто с необъятным воротником из чернобурки, которое в этот теплый осенний вечер выглядело так же неуместно, как и она сама в этой квартире. Не разуваясь, она прошла по линолеуму, оставляя грязные следы от массивных ботинок, и остановилась на пороге кухни, оглядывая владения невестки с видом брезгливого ревизора.
— Ну, здравствуй, Мариночка, — процедила она, даже не кивнув в ответ на молчаливый взгляд хозяйки. — Что ж у вас так душно-то? Прямо склеп, а не квартира. Дышать нечем. Или экономите на проветривании, тепло бережёте?
Она демонстративно распахнула пальто, обдав Марину волной тяжёлого, удушливого парфюма, смешанного с запахом городской пыли. Галина Петровна плюхнулась на единственный свободный стул, который жалобно скрипнул под её весом, и положила на стол пухлые руки с ярко-красным маникюром. Олег тут же засуетился вокруг матери, предлагая чай, воду, подушку под спину — всё, что угодно, лишь бы угодить.
— Мы не экономим, Галина Петровна, — спокойно ответила Марина, хотя внутри у неё всё клокотало. Она нарочито медленно перевела взгляд на грязные следы на полу, потом на ботинки свекрови. — Просто у нас принято разуваться.
— Ой, да брось ты, — отмахнулась свекровь, будто от назойливой мухи. — Уберёшь, не переломишься. Чай не барыня. Я к вам по делу, а не этикеты соблюдать. Олежек, сынок, ну что, вы решили вопрос? А то я в салоне договорилась, менеджер сказал, скидка только до конца недели действует. Нельзя упускать, такая машина — сказка! Сиденья с подогревом, климат-контроль… Как раз для моей спины.
Олег замер с чайником в руках, бросив испуганный взгляд на жену. Он явно надеялся, что присутствие матери чудесным образом сломит сопротивление Марины, но вместо этого атмосфера на кухне накалилась до предела.
— Мы решили, Галина Петровна, — твёрдо сказала Марина, опережая мужа. — Мы не будем покупать вам машину. Денег нет.
Свекровь медленно повернула голову в сторону невестки. Её густо накрашенные глаза сузились, превратившись в две щёлочки, полные холодного презрения.
— Денег нет? — переспросила она с ядовитой усмешкой. — А куда ж они делись? Прокутили? Или ты, милочка, их на свои тряпки спустила? Я же знаю, сколько Олег зарабатывает. И сколько ты получаешь, тоже знаю. Не надо мне тут сказки рассказывать про бедность. Живёте как сыр в масле, а матери родной помочь жалко?
— Мы не живём как сыр в масле, — Марина чувствовала, как дрожат руки, но голос её оставался ровным. — Мы живём в однокомнатной квартире, где повернуться негде. И эти деньги отложены на ипотеку. На наше будущее. А не на вашу прихоть.
— Прихоть?! — взвизгнула Галина Петровна, ударив ладонью по столу так, что подпрыгнула сахарница. — Ты слышишь, Олег, что твоя жена несёт? Здоровье матери для неё — прихоть! Я сегодня в маршрутке ехала, меня так укачало, я думала, богу душу отдам! Там духота, там микробы, там люди кашляют! Ты хочешь, чтобы я инсульт получила? Чтобы я сдохла побыстрее, да? Квартиру мою, небось, уже поделили мысленно?
— Мам, ну зачем ты так… — вяло попытался вклиниться Олег, но его тут же перебили.
— А затем! — рявкнула свекровь, поворачиваясь к сыну. — Ты посмотри на неё! Стоит, глазами хлопает. Жаба её душит! Жадная, мелочная стерва. Я тебя, сынок, растила, ночей не спала, последнее отдавала, чтобы ты человеком вырос. А ты привёл в дом эту… куркулю. Которая за копейку удавится, лишь бы мне плохо сделать.
Олег опустил голову, разрываясь между желанием провалиться сквозь землю и необходимостью поддержать мать. Наконец, он выбрал сторону.
— Марин, ну правда… — пробормотал он, глядя в пол. — Маме и правда тяжело. Ну что нам стоит? Мы молодые, ещё заработаем. А ей сейчас надо. Не будь ты такой бессердечной. Это же мама.
Марина смотрела на мужа и не узнавала его. Человек, с которым она планировала детей, с которым мечтала о большой светлой гостиной, сейчас превратился в безвольное приложение к этой громогласной женщине в шубе.
— Бессердечной? — тихо переспросила Марина. — Олег, ты серьёзно? Я хожу в пуховике пятый год. Ты ходишь в ботинках, которые каши просят. Мы едим по акции. А твоя мама, которая получает пенсию и ещё сдаёт гараж покойного отца, хочет новую иномарку. И ты называешь меня бессердечной?
— Не считай чужие деньги! — взревела Галина Петровна, вскакивая со стула. — Гараж — это мои гробовые! А ты, дрянь, обязана уважать старость! Мы вас, молодых, на ноги ставили, теперь ваша очередь долги отдавать!
— Я вам ничего не должна, — отчеканила Марина, делая шаг назад, подальше от брызжущей слюной свекрови. — Я у вас ничего не брала. И Олег вам не должен покупать роскошь в ущерб собственной семье. Если вам плохо в автобусе — пользуйтесь такси. На те деньги, что вы хотите потратить на машину, можно десять лет на такси ездить каждый день.
— Ты меня ещё учить будешь?! — лицо Галины Петровны пошло багровыми пятнами. — Умная больно? Такси ей! Я хочу свою машину! Я хочу ехать, когда мне надо, и куда мне надо! Я хочу быть хозяйкой своей жизни, а не зависеть от чуркестанцев за рулём! Олег, ты мужик или тряпка? Скажи ей! Прикажи ей! Деньги у неё, видите ли! Да кто она такая, чтобы семейным бюджетом единолично распоряжаться?
Олег выпрямился, набрал в грудь воздуха, будто перед прыжком в холодную воду, и посмотрел на жену взглядом, полным злобы и отчаяния.
— Мама права, Марин, — голос его окреп, напитавшись материнской агрессией. — Ты переходишь границы. Ты унижаешь мою мать. Ты ведёшь себя как… как крыса. Мы семья или кто? Если ты сейчас же не переведешь деньги, я… я не знаю, что я сделаю. Но так больше продолжаться не может. Ты нас за идиотов держишь? Думаешь, мы без тебя не справимся? Переводи, я сказал! Быстро!
В маленькой кухне повисла звенящая тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием Галины Петровны. Они стояли напротив Марины — мать и сын, единый фронт, монолитная стена претензий и эгоизма. Они были уверены в своей победе. Они думали, что загнали её в угол, что сломали, что сейчас она сдастся, заплачет и отдаст им всё, лишь бы прекратить этот кошмар.
Марина посмотрела на них. Долго, внимательно, словно запоминая каждую черточку искажённых жадностью лиц. Внутри у неё что-то щёлкнуло и погасло. Страх ушёл. Ушла обида. Осталась только холодная, кристальная ясность. Она поняла, что больше нечего сохранять.
— Хорошо, — сказала она вдруг совершенно спокойным, будничным тоном. — Вы хотите перевод? Будет вам перевод.
Она полезла в карман домашних брюк и достала смартфон. Галина Петровна победно хмыкнула и переглянулась с сыном. В её глазах читалось: «Ну вот, я же говорила, надо просто надавить». Олег облегчённо выдохнул и шагнул ближе, вытягивая шею, чтобы видеть экран.
— Вот так бы сразу, — проворковала свекровь, меняя гнев на милость. — Умница, дочка. Давно бы так. Зачем нервы мотать? Какой банк? Давай сразу на карту салона кидай, у меня реквизиты есть…
— Не суетитесь, Галина Петровна, — Марина разблокировала телефон, не глядя на них. — Я знаю, куда отправлять.
Она открыла банковское приложение. Палец замер над кнопкой «Переводы». Олег стоял так близко, что она чувствовала запах его пота. Он уже мысленно сидел в новой машине, он уже видел себя победителем. Марина усмехнулась — коротко, зло, страшно — и нажала на иконку с именем, которое они меньше всего ожидали увидеть.
Атмосфера на кухне уплотнилась настолько, что казалось, её можно резать ножом. Галина Петровна уже мысленно выбирала чехлы из экокожи, а Олег, почувствовав вкус победы, осмелел окончательно. Он стоял почти вплотную к жене, заглядывая ей через плечо, словно надзиратель. Его дыхание было тяжелым и прерывистым, глаза лихорадочно блестели.
— Ну что ты там копаешься? — нетерпеливо бросил он, когда Марина на секунду задержала палец над экраном. — Вводи уже сумму. Два миллиона сто. Мама говорила, там ещё на оформление надо будет…
— Не учи меня пользоваться телефоном, Олег, — тихо ответила Марина. Её голос звучал странно: глухо и ровно, без единой эмоции, как у робота.
Она видела их отражения в тёмном окне. Две жадные тени, нависшие над ней. Свекровь, которая даже не пыталась скрыть торжествующей ухмылки, уже прикидывала, как будет хвастаться перед соседками новой машиной сына. Олег, который минуту назад был жалок, теперь расправил плечи, чувствуя себя «добытчиком», выбившим деньги из упрямой жены. Они были так уверены в себе, так уверены в том, что Марина — просто функция, банкомат, который нужно лишь пнуть посильнее, чтобы он выдал купюры.
Марина выбрала контакт. «Сестра Ипотека». Это было сохранённое имя шаблона, который она создала год назад, когда обещала помочь сестре, если у той возникнут проблемы с выплатами. Сестра никогда не просила. Ни разу. Она тянула свою лямку сама, воспитывая двойняшек. А эти двое…
— Давай-давай, Мариночка, — подгоняла свекровь елейным голосом, в котором, однако, слышалось нетерпеливое рычание. — Не тяни кота за хвост. Время позднее, мне ещё такси вызывать… или, может, Олег отвезёт? А завтра с утра в салон поедем.
— Конечно, отвезу, мам, — поддакнул Олег, не отрывая взгляда от экрана. — Марин, ты что, не видишь цифры? Вводи быстрее, интернет же нормальный.
Марина медленно, с наслаждением ввела сумму. Все сбережения. До копейки. Всё, что они копили на расширение. Всё, что она откладывала с премий, отказывая себе в новой одежде, в стоматологе, в нормальном отпуске. Она видела эти цифры: два миллиона двести пятьдесят тысяч рублей. Это была цена её свободы.
— Так, стоп, — Олег нахмурился, заметив, что имя получателя вверху экрана не совпадает с названием автосалона. — Это кому? Какой ещё Светке? Марин, ты ошиблась, отмени! Это не туда!
— Я не ошиблась, — Марина подняла голову и посмотрела на мужа. В её глазах он увидел что-то такое, от чего его пробрал озноб. Это была не злость, не обида. Это было абсолютное, ледяное равнодушие. — Я всё делаю правильно.
— Ты что творишь?! — взвизгнула Галина Петровна, увидев реакцию сына. Она рванулась вперёд, пытаясь выхватить телефон, но массивный стол мешал ей дотянуться. — Кому ты переводишь?! Это наши деньги! Олег, держи её!
— Не смей меня трогать, — Марина резко дёрнулась в сторону, уходя от руки мужа.
Она нажала «Перевести». Приложение на секунду задумалось, крутя зелёный кружок загрузки. В эти секунды время для Олега и Галины Петровны растянулось в вечность.
— Отмени! — заорал Олег, хватая жену за плечо. Его лицо исказилось от ужаса. — Ты что, дура?! Отмени транзакцию, быстро!
— Поздно, — сказала Марина.
На экране появилась зелёная галочка и надпись: «Перевод выполнен успешно». Ниже высветился новый баланс карты: 0 рублей 00 копеек.
Олег застыл, глядя на экран с открытым ртом. Его пальцы, сжимавшие плечо Марины, разжались и бессильно соскользнули вниз. Он выглядел так, будто его ударили обухом по голове. Вся его спесь, вся уверенность, всё напускное величие мгновенно испарились, оставив вместо мужчины испуганного маленького мальчика, который разбил мамину любимую вазу.
— Ты… ты перевела… — просипел он, не в силах осознать масштаб катастрофы. — Светке? Своей сестре? Всё?
Галина Петровна, наконец осознав, что произошло, издала звук, похожий на сдавленный вой сирены. Она схватилась за сердце — картинно, театрально, как в плохом сериале, — и тяжело осела на стул, который жалобно заскрипел под её весом.
— Обокрали! — взвыла она, обращаясь к потолку. — Убили! Средь бела дня! Мою машину… мою ласточку… Она всё украла! Олег! Сделай что-нибудь! Звони в полицию! Звони в банк! Пусть вернут! Она сумасшедшая!
— В банк звонить бесполезно, — с мстительным удовлетворением произнесла Марина, глядя на свекровь сверху вниз. — Я подтвердила операцию кодом. Деньги ушли. Досрочное погашение ипотеки сестры. Она давно мечтала закрыть долг. Теперь её мечта сбылась.
— Ты тварь, — прошептал Олег. Его лицо начало наливаться пунцовой краской, вены на шее вздулись. — Ты конченая тварь. Это были мои деньги! Я на них горбатился! А ты отдала их своей нищебродке-сестре?!
— Твои деньги? — Марина рассмеялась, и смех этот был колючим и злым. — Твоих там было меньше трети, Олег. И ты хотел спустить их, и мои, и наши общие, на игрушку для мамы. Я просто распорядилась своей частью так, как посчитала нужным. А твоя часть… считай, что это плата за моральный ущерб. За две недели твоего нытья. За оскорбления. За то, что ты привёл эту женщину сюда командовать.
— Я тебя уничтожу! — заорал Олег, ударяя кулаком в стену так, что посыпалась штукатурка. — Верни деньги! Сейчас же звони сестре, пусть возвращает! Иначе я за себя не ручаюсь!
— А что ты сделаешь? — Марина шагнула к нему, глядя прямо в глаза. Страха не было. Было только желание довести это до конца, сжечь мосты так, чтобы даже пепла не осталось. — Ударишь меня? Давай. Только попробуй. Тогда я не только деньги не верну, я тебя ещё и посажу. Света деньги не вернёт, я её предупредила сообщением. Она их уже внесла. Счёт закрыт. Денег нет. И машины нет. И не будет.
Галина Петровна, забыв про больное сердце, вскочила со стула. Её лицо перекосило от ненависти. Она была похожа на фурию, готовую разорвать невестку голыми руками.
— Будь ты проклята! — прошипела она, брызгая слюной. — Чтоб ты сдохла под забором! Чтоб у тебя руки отсохли! Ворюга! Мы на тебя в суд подадим! Мы тебя без штанов оставим!
— Подавайте, — Марина пожала плечами. — Счета были на моё имя. Я имею право распоряжаться своими средствами. А вы… вы теперь можете хоть пешком ходить, хоть ползти. Комфорта захотелось? За чужой счёт? Вот вам комфорт — нулевой баланс. Привыкайте.
Она повернула телефон экраном к ним, демонстрируя пустоту. Этот ноль на экране был самым красивым числом, которое она видела за последние годы. Это был ноль, с которого начнется её новая жизнь. Жизнь без паразитов.
— Ты что, смеёшься? — прохрипел Олег, и в этом звуке смешалось всё: неверие, животный ужас и бессильная ярость, от которой темнеет в глазах. — Ты перевела два миллиона… просто так? На воздух? Чтобы мы не купили машину?!
Его лицо стало похоже на перезрелый помидор, готовый лопнуть. Он схватился за голову, пальцы с силой впились в редкие волосы, будто он пытался физически удержать мозг, который отказывался воспринимать реальность. Галина Петровна, забыв о своей роли умирающего лебедя, вскочила, опрокинув стул с грохотом, который в маленькой кухне прозвучал как выстрел.
— Это воровство! — взвизгнула она, тыча в Марину пальцем с обломанным красным ногтем. — Ты обокрала собственного мужа! Ты обокрала меня! Я на тебя управу найду, дрянь ты этакая! Ты вернёшь всё до копейки, слышишь?! Почку продашь, квартиру эту убогую разменяешь, но вернёшь!
— Ничего я вам не верну, — Марина говорила тихо, но каждое её слово падало в липкую атмосферу скандала тяжелым булыжником. — И квартиру не разменяю. Она, кстати, куплена до брака, если вы забыли. А деньги на счетах были моими. Я их заработала, я их скопила, я ими распорядилась. Всё законно. Хотите судиться? Вперёд. Тратьте последние гроши на адвокатов. Удачи.
Олег вдруг перестал орать. Он опустил руки и посмотрел на жену взглядом, полным такой концентрированной ненависти, что Марине на секунду стало не по себе. Но страх тут же сменился брезгливостью. Перед ней стоял не муж, а чужой, неприятный мужик с бегающими глазками и дрожащей нижней губой.
— Ты понимаешь, что ты наделала? — прошипел он, брызгая слюной. — Ты не просто деньги потратила. Ты семью разрушила. Ты меня унизила перед матерью. Ты показала, что я для тебя — пустое место. Ничтожество.
— Нет, Олег, — Марина усмехнулась, глядя ему прямо в глаза. — Ничтожеством ты стал сам, когда две недели ныл и клянчил. Когда притащил сюда маму, чтобы она давила на меня. Когда стоял и поддакивал ей, пока она поливала меня грязью в моём же доме. Я не разрушила семью. Я просто спустила воду в унитазе, чтобы смыть то, что от неё осталось.
— Да как ты смеешь?! — взревела Галина Петровна, замахиваясь на невестку тяжелой сумкой. — Рот закрой, шавка! Сынок, дай ей по морде! Что ты стоишь?! Научи её уважать мужа!
Марина даже не шелохнулась. Она просто перевела взгляд на свекровь — холодный, пустой взгляд, в котором не было ни капли уважения, ни капли жалости.
— Только тронь, — сказала она, и в голосе зазвенел металл. — И ты вылетишь отсюда вперёд ногами. Я сейчас не шучу. А теперь слушайте меня внимательно. Концерт окончен. Антракта не будет. Олег, собирай свои манатки. Прямо сейчас.
— Что? — Олег опешил, словно получил пощечину. — Куда я пойду? Это и мой дом! Я здесь прописан!
— Прописан, но не собственник, — жестко отрезала Марина. — Живи здесь, если хочешь, но тогда я сдам свою комнату бригаде гастарбайтеров, а сама уйду на съёмную. Посмотрим, как тебе понравится такое соседство. Но денег на еду, на коммуналку, на твой бензин и на твои сигареты больше не будет. Ни копейки. Я перекрываю кран. Ты же хотел к маме? Вот и иди к маме. Вместе будете на маршрутках кататься, обсуждать, какая я стерва. Это бесплатно.
Галина Петровна побагровела, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
— Пойдём, сынок! — заорала она, хватая Олега за рукав так сильно, что затрещала ткань рубашки. — Пойдём отсюда! В этом проклятом доме даже стены ядом пропитаны! Не нужна нам её милость! Мы и без неё проживём! Пусть она подавится своими метрами! Бог всё видит, Марина! Бог тебя накажет! Ты одна останешься, старая, никому не нужная, и стакан воды тебе никто не подаст!
— Лучше самой себе воды налить, чем кормить паразитов, — парировала Марина, разворачиваясь и выходя в коридор.
Она распахнула входную дверь настежь, впуская в прокуренную скандалом квартиру свежий воздух подъезда.
— Вон, — коротко бросила она.
Олег стоял посреди кухни, растерянный и раздавленный. Он переводил взгляд с пустой столешницы на телефон жены, где всё ещё горел ненавистный ноль, потом на мать, которая тянула его к выходу, как баржу на буксире. В его глазах читалось запоздалое осознание катастрофы. Он понял, что только что, собственными руками, променял уютную, сытую жизнь и перспективы на старый диван в маминой «двушке» и вечные истерики о давлении.
— Марин… — начал он жалко, делая шаг в её сторону. — Ну давай поговорим… Ну погорячились…
— Вон! — рявкнула Марина так, что соседи, наверное, прильнули к глазкам. — Я не ясно выразилась? Ключи на тумбочку. Вещи я завтра в мешки соберу и курьеру отдам, за твой счёт. Чтобы я тебя здесь больше не видела.
Галина Петровна, поняв, что ловить нечего, плюнула на пол — прямо на чистый линолеум.
— Тьфу на тебя! — прошипела она с ненавистью. — Проклинаю! Чтоб тебе пусто было! Пошли, Олег! Не унижайся перед этой…
Она потащила сына в коридор. Олег шёл, спотыкаясь, как во сне. Он нашарил в кармане связку ключей и с громким звоном швырнул их на обувницу. Звук удара металла о дерево прозвучал как финальный аккорд их брака.
— Ты пожалеешь, — буркнул он, уже стоя на пороге. В его голосе не было угрозы, только детская, плаксивая обида. — Ты приползёшь ещё.
— Никогда, — ответила Марина и с наслаждением захлопнула дверь перед их носами.
Щёлкнул замок. Раз, два. Она прислонилась лбом к холодной металлической поверхности двери. За дверью слышался удаляющийся топот и визгливый голос Галины Петровны, которая на весь подъезд поносила «жадную тварь». С каждым шагом эти голоса становились тише, превращаясь в невнятный шум, пока не стихли совсем, проглоченные лифтом.
Марина медленно сползла по двери на пол. В квартире повисла тишина. Не та звенящая, напряженная тишина, что была раньше, а другая — гулкая, пустая, но чистая. Тишина свободы.
Она достала телефон. Экран снова загорелся. Баланс: 0 рублей. Впервые за много лет у неё не было заначки, не было подушки безопасности, не было планов на расширение. Но она посмотрела вокруг. Старые обои, тесная прихожая, скрипучий пол. Всё это теперь принадлежало только ей. Никто не будет ныть над ухом. Никто не будет требовать отчёта за каждую потраченную сотню. Никто не будет приходить без спроса и топтать грязными ботинками её жизнь.
Марина глубоко вдохнула. Воздух в квартире всё ещё пах душными духами свекрови и потом Олега, но сквозь этот смрад уже пробивался запах осенней прохлады из открытой форточки. Она улыбнулась — криво, устало, но искренне. Цена комфорта оказалась высокой — все сбережения. Но цена свободы оказалась бесценной.
— Ну и чёрт с ними, с деньгами, — сказала она в пустоту. — Зато пешком ходить полезно.
Она поднялась с пола, пошла на кухню, взяла тряпку и первым делом стёрла плевок свекрови. Потом вымыла чашку Олега и убрала её в самый дальний ящик. Жизнь начиналась с нуля, и этот ноль ей нравился гораздо больше, чем любые миллионы в компании с предателями…
